Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043 - Геннадий Карпов

Через десять дней я разбил свой телефон об пол, потому что ни на тетрис, ни на змейку смотреть уже не мог. От нечего делать я даже сделал то, чего не делал никогда в жизни: помыл пол и протёр пыль. Сначала, как обычно, нарисовал на пыльном столе квадратик (Я дома всегда на пыли рисовал квадратики, а мама потом всё протирала и мыла.), а потом, удивившись самому себе, налил в ведёрко немного воды из опреснителя, и произвёл влажную уборку помещения. И подумал: бедная мама! Ведь она это делает каждую неделю всю жизнь!

Паше было несколько проще: он много читал. В итоге я попросил его почитать мне вслух. Но Паша ещё день втихую дочитывал повесть Бадигина "Секрет государственной важности", заявив, что мне такое будет неинтересно, а комиксов про супермена у него в книге нет. Мы поругались. Я доказывал ему, что, плывя в другое государство, он мог бы закачать себе в книгу хотя бы его гимн и конституцию, или классиков великой американской литературы. Ну, там, Марка Твена, Теодора Драйзера, Омара Хайяма, Генри Киссенджера…

– А чё ж ты всю жизнь готовился жить в Америке, а гимна их так и не выучил? – парировал он. – Чё ж Твена своего не читал?

– Я вообще читать не любитель, – сказал я, – Мне видеоряд проще усваивать. Как на уроках

экономики! Поэтому я кое-какие экранизации американские смотрел, спектакли, мюзиклы. Через Джонни.

– Что за Джонни? – удивился друг.

До следующей заправки батарей делать было нечего, и я стал Паше рассказывать про Джонни. Реакция друга была от: "Да ну нафиг, не прикалывай!" до: "И ты никому ничего про это столько лет не рассказывал!?". Паша был в полнейшем удивлении. Он то пристально смотрел на меня, словно впервые видел, то ходил по кубрику из угла в угол по два широких шага в каждую сторону. Поужинали одной банкой каши на двоих: больше в нас консервы уже не лезли. Мало того, что мы обросли молодыми бородками и длинными ногтями (Про ножницы тоже как-то не подумали.), начинали плохо пахнуть, хоть и споласкивались в раковине как получалось, так ещё и на горшках сидели по часу после всех этих каш и джема с сухарями. (Паша это называл утренними упражнениями.) Я закончил живописание моего лучшего друга детства тем, как мама утопила его труп в море, завернув в грязный мешок из-под картошки.

– А откуда он у твоей мамы взялся? – спросил Паша. – Негр этот педальный.

– Ей его подарил один студент из Нигерии.

Паша подумал чуток, дожевал сухарь, и задумчиво заговорил:

– Давай рассуждать логично! Твоя мама тебя родила, когда ей было двадцать восемь лет. То есть года через два-три после окончания университета. То есть, она была ещё молодым специалистом. Работать с дальним зарубежьем она тогда не могла. Ей бы поручили, скорее всего, с местными ребятами работать. В крайнем случае – с ближним зарубежьем. С теми, кто поприличнее. Ну, там – Китай, Индия, Иран, Болгария. Так, откуда у неё взялся парень из Африки? На том направлении работают только лет через десять после окончания ВУЗа. Ведь Африка – это чужая вотчина. Другая цивилизация! Там шпионов разных полно, язык другой. Не ходите, дети, в Африку гулять! Не слышал? Надо было на политинформации ходить в школе! У нас с чёрным континентом контакты крайне ограничены. У твоей мамы в такие младые годы никак не могло быть подопечного из Африки! И потом, ты говоришь: она тебе сказала, чтоб никому про робота не рассказывал, чтоб его не украли? У нас что, квартирные кражи так популярны? Ты помнишь хоть одну? Лично я – нет. С каких это пор купили вещь, спрятали, и не показывают, чтоб не украли! Зачем вообще тогда покупать? Сказки какие-то! Ах, робота подарили? Такого дорогого – и подарили? И часто твоей маме её подопечные такие дорогие подарки дарят?

Его вопросы были так просты, лежали на такой поверхности, что я даже удивился: почему они мне никогда не приходили в голову?

– Если честно, то не часто, – тихо пробормотал я, – Если честно, то я вообще не припомню, чтоб хоть что-то ещё дарили, кроме конфет. Действительно странно.

Паша ещё что-то говорил на тему моего робота, потом плавно перешёл на роботов Роберта Шекли, и вообще на фантастику двадцатого века, которая не угадала ровным счётом ничего из того, что с умным видом пыталась предугадать. А я, сославшись на покакать, ушёл в свой кубрик, сел на холодный стальной горшок, и задумался. И чем больше я думал, тем страшнее мне становилось. Ведь, если кого-то ты поймал на лжи, то веры этому человеку уже нет ни в чём. Если мама ставила надо мной секретный опыт, то какую роль играл в нём робот? Сомнения крутились в голове, и занимали там те места, где их раньше не было. Я нутром чувствовал, как мысли пробивают какую-то ранее неприступную стену, разделявшую части мозга, залетают туда, и говорят друг другу: "Ба-а-а! Да тут вообще ничего нет! Мы вообще – где? В голове или в заднице? Этот типчик раньше мозгами, видимо, не пользовался?" И обрывки воспоминаний, нарушая хронологию, начинали выпрыгивать из тёмных подвалов и пыльных кладовок, выстраиваясь не по росту или весу, а как придётся. Американский президент знает меня по имени! (Откуда? Он что, знает всех детей в мире по имени?) Все американцы молоды и красивы! (Ни одного старика со старухой! Куда же их всех дели?) Америка борется с русскими террористами в Эквадоре! (А мнение Эквадора на эту тему где?) Наш президент Стариков всё время говорит глупости и обкакивается! (А их Буш говорит только умности, и в задницу чопик забил?) И мысль, которая повергла меня в окончательный шок и нервное расстройство: я не помню, чтобы у меня была аритмия, пока Джонни её вдруг не обнаружил! А если он её не обнаружил, а вызвал её у меня? Ведь вскоре после его смерти приступы почти прекратились!

Я залёг на койку, и двое суток лежал, почти не вставая. Только думал и бредил. И каждые два часа переворачивал свою маленькую подушечку, потому что та промокала от моих слёз. Слёзы катились сами. Я ныл от жалости к самому себе и понимания того, что из меня сделали инвалида физического и морального. Что моя мать и мой друг детства оказались врагами, и что я стал частью какого-то заговора, смысла которого я не понимал, но чувствовал, что и в плавание я отправился не потому, что до поноса любил Америку, а потому, что кому-то это было надо. А вот кому и для чего – до меня не доходило.

А через три дня мы всплыли по ошибке ночью. Видимо, третья неделя путешествия так ушатала наши мозги, настолько мы отупели (Паша – от своего дурацкого Бадигина, я – от дурных мыслей и предчувствий.), что перепутали полдень с полночью. Паша перед этим несколько раз начинал читать вслух "Корсаров Ивана Грозного", но выглядело это примерно так: "Царь Иван Васильевич ворвался в опочивальню жены своей Марии Темрюковны, заложил дверные засовы и в изнеможении прижался к стене". Хрррррррр… Пссссссссс… Хрр – это моё, а псс – пашино. Максимум, на что хватало одного из нас – две страницы. Причём, как я с ужасом понял, – сам читать художественную литературу, да ещё вслух, я не могу. Для моего мозга с непривычки буквы и слова не складывались в единую картинку, представить действо не получалось. Я просто воспроизводил отдельные звуки, не понимая смысла прочитанного. Как сказал мне Паша – кто до пятнадцати лет не научился читать – останется неграмотным навсегда. От этих слов мне вновь стало страшно так, что подушка промокла за пять минут. (Джонни делал из меня дебила! Маме был нужен сын-дебил? Но зачем?)

И вот, я глянул на свои стрелочные часы, потом – на табло, (Двенадцать часов и восемь процентов.) – и сыграл полундру. Мы всплыли с пятидесяти метров, глянули в монитор и обалдели. Экран вначале показался совершенно чёрным, и мы струхнули, что нашей видеокамере нарисовался каюк. Но потом с объектива сползли последние струйки воды, и мы ахнули. Столько звёзд на небе мы не видели никогда! Без лишних слов мы открыли люк и выбрались на палубу. Задрали головы и остолбенели. Миллион звёзд – это как раз про небо над нами. Я когда-то давно смотрел передачу про космос, и там говорили, что звёзд на небе – как песчинок на пляже. Тогда я сразу подумал про американский пляж и девок на нём, и вот теперь я смотрел в эту чёрную бездну, набитую звёздами до отказа, и от ощущения своей мизерности и глобальности вселенной рушилось всё, что до этого я считал большим и значимым.

– Живём на песчинке какой-то, оказывается! – прошептал Паша, словно уловив мои мысли.

Океан был тих. Нашу скорлупку немного покачивало, волны плюхались у борта, но делали это тихонько, чтоб не сбить с мысли двух ненормальных. Дул тёплый ветер, пахнущий водорослями. Вдруг раздался какой-то низкий утробный звук, и примерно в километре от нас в океан выплеснули большое ведро воды.

– Кит! – догадался я.

Вскоре звук повторился ещё два раза подряд, и всё стихло. Только из-под воды что-то немножко потрещало и поскрипело.

– Да не один! – прошептал Паша.

О вечном так долго я никогда не думал. Я вообще, оказывается, не умел не только читать вслух, но и думать про себя. А тут я напряжённо думал больше часа! Мне неожиданно стало интересно взять мысль и развить её. Посмотреть на объект и проанализировать его, вспомнить всю информацию о нём, составить своё мнение. Про космос, про то, кто и когда создал вселенную, солнце, землю и жизнь на ней. Про спутники, которых мы с другом насчитали за час с полсотни. Про китов, которые, оказывается, прямо тут, в океане рождаются, живут, любят, ненавидят, воспитывают детей и умирают. Или киты только любят, а ненавидят других только люди? Им, китам, проще: у них нет чата. Они общаются вживую и не проглатывают язык, когда видят китиху в голом виде. Короче, шея у меня через час затекла, а долго любоваться чем-либо у меня как-то не получается, я об этом уже говорил. Я и так поставил личный рекорд по любованию и осмыслению одного объекта, пусть даже такого большого, как вселенная. Единственное, о чём я ещё подумал, спускаясь внутрь – что столько звёзд над моей головой бывает каждую ночь. А увидел я их впервые в жизни! И когда увижу в следующий раз – неизвестно. Всегда нам не хватает времени на какую-то пустяковину, которую, кажется, сделать легко, а руки не доходят годами. Я вспомнил передачу про свиней, где ведущий сказал, что свинья никогда не смотрит в небо, а только в корыто. Кем же я был все эти годы?