Командировка в лето - Дмитрий Лекух

Однако они-таки справились.

Даже дверь на замок после вторжения закрыть не догадались.

Не до того было.

А потом, отдышавшись, привели себя в относительный порядок и снова расселись: он — в гостевое кресло, она — на свою любимую мягкую кожаную табуретку.

Закурили.

Ему пришлось встать, чтобы передать ей сигареты и поднести огненный язычок зажигалки.

И расхохотались.

Как детишки, нашкодившие в учительской.

— Знаешь, Ларин, — сказала она, давясь дымом и смехом, — теперь ты, как честный человек, и вправду должен на мне жениться…

Он пожал плечами.

— Похоже, что действительно так… Коммерсанты наши теперь на говно изойдут, но всему Каналу доложат… На хер, на хер… Лучше и вправду жениться… Немедленно…

И пригласил ее в ресторан.

Вечером, после выпуска.

Она, естественно, согласилась.

Нда…

Придется теперь ехать домой, переодеваться. Не в таком же виде, в конце концов…

И цветы, наверное, стоит купить. Деньги вроде есть.

Вот только интересно, какие она любит?

Никогда не задумывался…

Хотя нет.

Задумывался.

И дарил.

На день рождения сына.

Желтые она цветы любит, желтые.

Лучше всего — розы.

Скворцова, несмотря на все матюги, — девушка того… изысканная…

…В этот момент зазвонил телефон.

На Канале все знали: когда Скворцова формирует выпуск, звонить ей крайне не рекомендуется. Всю важную инфу следует качать на компьютер, через локальную сеть.

Сама разберется, что важно, а что нет.

Ну, а звонить следует только в том случае, если произойдет что-то сверхважное и сверхсрочное.

Судьбоносное, так сказать.

Поэтому Ленка взяла трубку, не раздумывая.

— Да? Алло!

— Вы закончили? — поинтересовалась трубка деловитым голосом дяди Федора. — По моим расчетам, должны были уже… Тогда пусть твой красавчик ко мне заскочит, а то я его полдня по всей редакции разыскиваю, понимаешь…

— Да ты!.. — задохнулась Скворцова. — Да я!..

И замолчала.

А что тут скажешь, в такой-то ситуации.

Поэтому трубку у нее забрал Глеб.

Должен же был найтись в этой комнате кто-то, кому за все отдуваться.

— Здравствуй, дядя Федор. Сразу же хочу предупредить: ты меня знаешь…

— А ты — меня, — весело ответили в трубке. — Поэтому, можешь быть уверен, никто на Канале про ваш… м-м-м… адюльтер… гкхм…. гы-гы… знать не будет. Кроме меня, разумеется…

Что такое подобного рода компромат на ведущую вечернего выпуска в руках циничного и не всегда чистого на руку зама коммерческого, Глебу объяснять было не нужно.

Поэтому следующие слова в трубку он не сказал.

Прошипел.

— Тронешь Ленку — убью. Понял, сука?

— Да кто ж ее тронет, кошку эту дикую? — по-прежнему весело изумились в трубке. — Не-е-ет… Лучше ты ее сам… дальше… трогай… А лично мне — исключительно ты надобен, Глеб Батькович. Так что уж изволь, дружок, навести старого приятеля…

А вот здесь дядя Федор искренне лукавил.

Приятелями они не были со времен журфака.

Друзьями — были, это правда.

А вот приятелями — нет.

Найдите сумасшедшего, кто будет в трезвом уме и твердой памяти приятельствовать с этим господином.

Нет уж.

Дудки.

Не на того напали.

Приятельство осталось в студенчестве, когда они вдвоем лазили через окно женского туалета в знаменитый ДАС, Дом аспиранта и стажера Московского Государственного Университета имени Михайло-свет-Васильевича Ломоносова.

Проще — в университетскую общагу, где, уж так получилось, проживали их веселые университетские подруги-хохлушки.

Одна из Харькова, другая аж из самого Львова, но обе — чудо как хороши.

Дядя Федор на своей «львивянке» даже женился.

Двух детенышей народил.

И, кстати, по Глебовой информации, до сих пор ни разу своей Галке не изменил.

Везет же некоторым.

А вот друзьями они стали позже.

И такими, что раз — и на всю жизнь.

Кто бы что про дядю Федора Глебу ни говорил.

Тогда, когда их, зеленых выпускников универа, оправили в первую зарубежную командировку.

На юг.

Немного южнее самой южной реки, протекавшей в тогдашней империи. Тогда, кстати, так и говорили: «за речку».

С тех пор многое изменилось.

Глава 5

Дядю Федора на Канале не то чтобы не любили.

Просто конкретно ненавидели.

Терпеть не могли.

Считали законченным подонком и вообще чужеродным наростом на благородном теле отечественной телевизионной журналистики.

Глебу на это было глубоко наплевать. Ему лично Федя ничего плохого не сделал.

А так…

Каждый устраивается в этой жизни, как может.

Не нам судить.

Все равно, вкуснее борща, сваренного Фединой Галкой, он ничего в жизни не ел.

И ничего смешнее Федькиных анекдотов не слышал.

Вот и все.

А это, согласитесь, не так уж мало.

Особенно если учесть, что этот многими тайно ненавидимый коммерсант как-то аж целых восемь километров тащил Глеба на себе до «базы», после того как какой-то не в меру меткий и ретивый «дух» прострелил молодую журналистскую ляжку.

Рана оказалась пустяшной, вполне терпимой, да и тащить по ущелью коллегу, как позже выяснилось, было куда более рискованно, чем просто спокойно дожидаться санитарной «вертушки».

Ущелье простреливалось насквозь, а «вертушка» прилетела быстро.

За советских журналистов военные во времена ЦК КПСС отвечали головой.

Но…

Но все это выяснилось потом. Когда Федя-таки доволок Глеба до блокпоста, получил свою порцию матюгов за самодеятельность и упал без сил.

А Глеба еще, помнится, перетягивал жгутами молоденький белозубый сержант из знаменитой на весь Афган «лошкаревки», легендарная в своем роде личность.

Его, «срочника», слушали и побаивались даже бывалые офицеры.

Потом, говорят, погиб.

В Паншере, там была жуткая мясорубка.

Вот так-то.

А вы говорите — сволочь.

Хотя, конечно… не без этого…

Не мы такие, как говорится.

Жизнь такая.

Собачья…

Глеб вздохнул, подмигнул Ленке, потушил сигарету и отправился наверх, туда, где и располагалась эта самая, многим непонятная и многими тайно и явно ненавидимая коммерческая дирекция.

…В приемной у дяди Федора Глеб поначалу даже слегка обалдел.

Кашин всегда выбирал секретарш из самых отъявленных старых грымз, одна страховиднее другой.

По принципу: чем страшнее, тем моднее.

Причина была проста: «львивяночка» Галка была существом неистребимо ревнивым, вплоть до самой настоящей патологии. То, что Федя ей ни разу в жизни не изменял, и об этом знала и говорила, наверное, вся Москва, как ни странно, только еще больше усиливало ее подозрения.

А тут — просто эфирное создание какое-то.

Не в смысле, разумеется, того эфира, откуда сам же Глеб со товарищи вываливал тонны дерьма на головы обалдевших обывателей.

А того, где живут цветочные эльфы и трепещут прозрачными крылышками прочие, как их там, сильфиды.

Художник, кстати, однажды на актерской пьянке, организованной Нелькой, выдал: «сифилиды».

Чему все общество долго и весьма искренне радовалось.

Нда-с…

Создание, впрочем, никак на Глеба не прореагировало, продолжая заниматься усиленной полировкой ногтей.

Держать здесь эту красотку, судя по всему, к тому же, непроходимо тупую, можно было только с одной-единственной целью.

Угу.

Прогнило что-то в Датском королевстве…

Ой, прогнило…

Глеб с важным видом прошествовал мимо создания и без стука открыл дверь кашинского кабинета.

Надо было отдать дяде Федору должное — устроился он со вкусом. Огромный кабинет, большой стол для совещаний, еще один стол — хозяйский, письменный. Журнальный столик в углу, рядом с ним дизайнерский двухподушечный диван светлой кожи, два кресла.

На стене — портрет Президента, беседующего о чем-то важном с Главным в неизбежном обществе уже, кажется, вечного министра печати и информации.

Дверь в приемную украшает красивая латунная табличка: «Федор Кашин, заместитель коммерческого директора по рекламе и специальным проектам».

Знающий человек будет долго смеяться.

С тех пор, как Канал продал эксклюзивные права на размещение рекламы «Видео Интернешнл», директорствовать Феде оставалось разве что над таинственными «спецпроектами».

Что это такое и с чем его едят, не знал решительно никто.

Но звучало… э-э-э… вполне впечатляюще.

Респектабельно.

Как любил говаривать один их общий однокашник, не удавшийся в журналистике и потихоньку прижившийся в не самом худшем из рекламных агентств: «Понты в нашем деле превыше всего, иногда даже превыше самого дела».

Хрен поспоришь.

Дядя Федор, несмотря на все свои объемы, резво выскочил из-за стола, облобызался с журналюгой, почесал сначала затылок, потом — с наслаждением — прилично разжиревшую задницу, вытащил из резного шкафчика поднос, на котором красовались бутылочка «Ани», пара стопок и блюдечко с тонко порезанным лимоном, сунул всю эту красоту Глебу в руки, после чего плюхнулся в кресло у журнального столика, кивком предложив господину военному обозревателю: присоединяйся…