Командировка в лето - Дмитрий Лекух

Дмитрий Лекух

Командировка в лето

Пролог

Он нагнулся и протер рукавом носки тупоносых армейских ботинок. Американских, разумеется. Тех, которые называют «вторая кожа», безумно удобных и безумно дорогих, со специальными металлическими вставками, чтобы обладатель этой драгоценной обувки, не дай Бог, не подвернул ногу, прыгая по горам, пригоркам и прочим перелескам.

И очень и очень прочных.

Куда там хваленым «Гриндерсам»…

Потом откинулся в кресле, отхлебнул из фляги и закурил.

Хорошо.

За круглым стеклом иллюминатора, опасно кренясь, уплывала вниз заснеженная, злая и горькая земля Моздока. Ему дважды повезло: и в том, что он опять остался в живых, и в том, что знакомые ребята из пресс-центра уговорили-таки несговорчивого генштабовского полкана взять его на борт своей не по чину генеральской «тушки».

Сказали, что свой.

Правильно, в сущности, сказали.

Теперь каких-то два часа, и он будет в Жуковском. Там поторгуется с нежадными местными таксистами, и еще через час-полтора окажется дома, где сможет наконец-то принять по-человечески душ.

Впервые за два с половиной месяца.

Глеб любил возвращаться с войны.

Он вообще очень любил возвращаться.

…Еще раз отхлебнул из фляжки.

Вискарь.

Тоже — своего рода традиция…

Каждый раз, отправляясь туда, он брал с собой две фляжки виски. Одну выпивал по дороге туда, другую — когда возвращался обратно.

Пока примета срабатывала.

Пока.

Рядом, с трудом уместившись в узком креслице, похрапывал Художник. Глеб каждый раз удивлялся, как при такой комплекции Сашка умудряется носиться по горам, что твой бизон.

Да еще и с тяжеленной бетакамовской камерой на плече.

И каждый раз требовал, чтоб за ним закрепляли именно этого оператора. Впрочем, начальство не сильно и противилось: «поливал»-то Художник просто великолепно, картинку держал, как бог.

Вот только пил, прости господи, тоже… соответствующе…

И слушался в конторе — одного Глеба.

Других авторитетов, включая самого Главного, для него просто не существовало.

Мог послать и по матушке, и по бабушке. И по тете с дядей. Причем в таких изысканных выражениях, что начальство краснело, бледнело и давилось слюной.

А потом пыталось оторваться на Глебе, но тот только руками разводил: мол, а где я вам другого такого психа возьму, чтобы вместе со мной все горячие точки прочесать мог?

Так что — терпите, господа…

И господа терпели.

Хоть и скрипели при этом зубами просто немилосердно, особливо при виде того, как пьяный Художник пытается прижать в углу очередную практиканточку.

И вправду, где другого такого психа возьмешь?

Так что — пусть его пьет… пусть ругается…

Сволочь…

Глеб еще раз отхлебнул из фляги, погасил во вмонтированной в ручку кресла пепельнице докуренную до самого фильтра сигарету. Не глядя, передал виски назад, Рустаму.

Сашке все одно не надо, он еще в аэропорту водовки со спецназовцами насосался.

Вон как храпит.

Хорошо…

Москва встретила стылым, пронизывающим насквозь ветром и противным мокрым снегом в лицо.

Весна, блин…

На войне и то теплее…

Зафрахтованный за пять сотен частник на дышащей на ладан «шестерке» еле тащился по запруженным машинами улицам, матеря всё и всех: погоду, гаишников, идиотов на иномарках, чайников на «совках».

Хотя и сам, надо отдать дяде должное, чайником был преизрядным.

Всем чайникам чайником.

Каждый раз, когда он из полосы в полосу перестраивался, у Глеба аж сердце замирало.

Думалось: в Чечне не завалили, так здесь добьют.

Наконец он не выдержал и, пожав руки Рустаму и Художнику, велел придурку остановиться у ближайшей станции метро.

Вышло — у «Таганки».

Ну, и к лучшему.

Сплевывая и вытирая с лица противный мокрый снег, закупил в ближайших палатках еще одну бутылку дешевого виски, хлеб, сыр, сосиски поприличней, овощи и — нырнул в спасительное тепло подземки.

От «Таганки» до «Киевской» всего-то — пять остановок.

А от «Киевской» до дома — десять минут быстрым шагом.

Другим в такую поганую погоду не передвигаются.

У подъезда из багажника навороченного спортивного «альфа-ромео» выгружала яркие пакеты симпатичная рыжеволосая девчонка в короткой расклешенной дубленке.

Эдакой полукуртке-полупальто.

Один из пакетов задрал на минуту отороченную явно дорогущим мехом полу и обнажил сильную длинную ногу. Девчонка поймала заинтересованный взгляд и кокетливо смутилась.

Глеб набрал сложный код и посторонился, пропуская ее в тяжелую металлическую дверь.

В лифте они ехали вместе, она вышла на седьмом, и он задумчиво посмотрел ей вслед.

Нда…

Раньше в этом доме все жильцы знали друг друга в лицо. И обязательно здоровались.

Ничего не попишешь, времена изменились…

Интересно, кто она?

Жена какого-нибудь нувориша, прикупившего квартирку в старом мидовском доме?

Или любовница, для которой прикупил?

Нет, судя по дорогой и солидной тачке, — все-таки жена…

А жаль.

Лицо очень хорошее.

Он вздохнул, вышел из лифта и завозился с ключами.

Дома ждали тишина, пустота и привычная пыль на стеллажах, под самую завязку забитых старыми книгами.

Еще отец собирал.

А до него — дед и, скорее всего, — прадед.

Так далеко в семейную историю Глеб не заглядывал.

Неинтересно было.

А вот свои «дополнения и улучшения» в фамильную коллекцию внес. В самом начале «новых времен», когда на книжных лотках начало появляться такое, о чем отец мог только мечтать.

А тут: покупай — не хочу.

Эх, папа, папа…

Глеб заварил чаю, не торопясь, покурил в любимом кожаном кресле, принял душ, хлопнул еще один стаканчик виски и завалился спать. Разбудили его только поздним вечером.

Естественно — Художник.

Глава 1

Сашка, по своему обыкновению, приперся без звонка.

Сопя, отстранил с пути полуголого шефа и, ни слова не говоря, почапал на кухню, оставляя на относительно чистом полу грязные мокрые следы сорок последнего размера.

Операторы вообще народ, как правило, крупный.

Потаскай-ка на себе эдакую бандуру.

Когда слегка ошалевший Глеб доплелся за ним до небольшой «советской» кухоньки, на столе уже стояла запотевшая бутылка «Русского стандарта», лежали полиэтиленовые пакетики с рыночными соленьями, а Художник продолжал деловито разгружаться.

— Во, — сказал он, доставая из пакета пачку пельменей в красивой картонной коробочке, — я в прошлый приезд такие жрал. Ничем от домашних не отличаются. Как сибиряк свидетельствую…

Глеб зевнул, деликатно прикрывая рот ладонью, потянулся за валявшейся на холодильнике початой пачкой «Парламента».

— Тебя что, опять Нелька выгнала?

— Не-е… — Сашка немного подумал и засунул пельмени в морозилку. — Куда ж она меня выгонит… Я хоть и алкаш, но все ж таки кормилец… На съемках она, сериал какой-то бацают в Риге. Через месяц только приезжает. Если отгулы дашь, сам к ней смотаюсь. А то, небось, трахается там с каким-нибудь лабусом…

Глеб хмыкнул и, повертев в руках полупустую сигаретную пачку, отправил ее обратно на холодильник.

— Кто б мне самому отгулы дал… Вот что. Тряпка под раковиной, тапочки в прихожей. Ты сейчас наводишь порядок здесь, я привожу в порядок себя. Окей?

И отправился в ванную плескать себе в лицо холодной водой и причесываться.

Причем надолго.

Когда он вернулся — свежий, гладко выбритый (а, раз начал приводить себя в порядок, то чего уж там), в чистой футболке и синих домашних джинсах, — грязные следы были тщательно вытерты, водка разлита по небольшим стопарикам, огурчики, помидорчики и прочая черемша аккуратно сервированы в большой белой тарелке, черный хлебушек и колбаска старательно порезаны, а сам Сашка, собрав роскошную русую гриву в тугой хвост, склонил буйну головушку над дымящейся кастрюлей.

Пельмени варил.

Те самые.

Проникся, сволочь…

Глеб хлопнул Художника по плечу и протянул ему рюмку:

— Ну, вздрогнем, что ли… С возвращеньицем!

Вздрогнули.

Похрустели в задумчивости малосольными огурчиками: уж что-то, а соленья Сашка выбирать умел.

Как и водку.

Вдумчив был в этом вопросе — аж до безобразия.

Глеб со вкусом закурил. Вот теперь он почувствовал себя дома по-настоящему.

Сашка помешал в кастрюле и немедленно разлил по второй:

— Скоро готовы будут… Жрать хочу — помираю. Давай сначала заправимся, а о делах потом поговорим, хорошо?

Глеб немного помолчал.

Еще раз затянулся, не торопясь выпустил в потолок тонкую струйку дыма, хмыкнул, пробарабанил пальцами по столу какую-то одному ему известную африканскую мелодию и только потом внимательно посмотрел на слегка засуетившегося оператора.