Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариёси

– Прошу вас, обратите внимание на этот изумительный рисунок, – говорила, бывало, Оцуги. – Восхитительно, не правда ли? Хоть Каэ не воспитывалась для тяжелого труда, она действительно стала настоящей помощницей для нашей семьи. Умпэй будет гордиться такой женой.

Яркие наряды, которые Каэ доводилось носить в доме отца, а также усвоенные еще в детстве уроки вышивания научили ее правильно соотносить цвета. Однако торговцы, разделявшие на словах энтузиазм Оцуги в отношении ее узоров, скорее всего, не считали их чем-то выдающимся с профессиональной точки зрения. Каэ и сама понимала, что ее рисунки ничего особенного собой не представляют, кроме того, работать ей приходилось с хлопком, а не с дорогой парчой и даже не с шелковым полотном. И все же ее очень радовало то, что Оцуги была довольна ее успехами. День изо дня Каэ старалась изготовить как можно больше ткани, поскольку чувствовала, что свекровь отвечает ей благодарностью.

С виду казалось, что молодой жене совершенно неведома тоска по незнакомому мужу, на самом же деле теперь она ловила каждое упоминание об Умпэе и, возвращаясь обратно к станку, снова и снова перебирала в голове мельчайшие подробности разговоров о нем. Но девственница жена даже не подозревала о пробуждающейся любви, а следовательно, не могла признать, что именно это чувство будоражило ее воображение и вдохновляло на создание смелых, причудливых узоров.

За все время, прошедшее после свадьбы, Умпэй не написал Каэ ни строчки и даже никоим образом не выразил свою благодарность семье за присылаемые ему деньги. Сам Наомити и тот редко получал от него весточки.

– Отсутствие новостей – уже хорошие новости, – бывало, успокаивал сам себя лекарь. – Если человек полностью отдается учению, ему некогда думать о доме. – Но, несмотря на сквозившую в этих словах жизнерадостность, выражение лица частенько выдавало его тоску и одиночество.

Наомити и сам когда-то жил вдали от Хираямы. Он по собственному опыту знал, что цены в городе баснословные, и молодому человеку, изучающему медицину, протянуть на деньги, присылаемые из дома, чрезвычайно трудно. Поэтому он отдавал жене каждый заработанный медяк, с тем чтобы она пересылала все деньги сыну. В шестьдесят разговорчивости у Наомити не убавилось, но вскоре стало понятно, что годы берут свое. Когда ему сделалось тяжело навещать своих пациентов на дому, его помощнику Рёану пришлось принять эти обязанности на себя. Наомити лечил только тех, кто приходил сам. Как и все деревенские лекари, он брался за любые хвори, от простуды и легких ран до переломов и опасных заболеваний. Но поскольку слухи о чудесном исцелении Оцуги все же разнеслись за пределами Хираямы, к нему стекалось много людей, мучившихся всевозможными кожными недугами. Доносившиеся из приемной стоны и страдальческие крики поначалу пугали Каэ, вызывая ночные кошмары, однако не прошло и года, как она попривыкла к ним. И все же эти вопли частенько отрывали ее от работы, а время от времени ей мерещились промокшие от гноя повязки или брызгающая при удалении бородавок кровь. Реальность тоже можно было назвать приятной только с большой натяжкой: покрытые струпьями дети, женщины, чья кожа испортилась от неправильного применения лекарственных средств, и так далее, и тому подобное, и все они ждали Наомити в приемной. Иной раз при виде этих несчастных беспомощных созданий Каэ вспоминала, как свекор излечил свою жену. Тем не менее она была склонна верить, что болезнь из тела Оцуги изгнала присущая ей врожденная красота, а не опыт и знания Наомити.

Финансовое положение семьи становилось все хуже. Подготовка к свадьбам Окацу и Корику (если таковые вообще состоятся) и привычные возлияния Наомити за ужином были временно прекращены. Порой все Ханаока несколько дней кряду сидели на одном рисе, словно последние нищие. Денег на лекарственные травы и снадобья тоже не хватало. Но, несмотря на все эти неприятности, Ханаока никогда не считали себя бедняками и не унывали. Все как один они возлагали свои надежды на Умпэя и его успехи в Киото. Красота и веселый нрав Оцуги только добавляли оптимизма. Наомити, Окацу, Корику и теперь еще Каэ с удвоенной энергией трудились на благо Умпэя, проявляя тем самым уважение к решимости, настойчивости и достоинству твердой духом Оцуги, поведение которой всегда оставалось выше всяких похвал.

Вскоре Каэ настолько погрузилась в работу, что совсем забросила себя. Оцуги же, которая была всегда прекрасно одета, безупречно причесана и держалась уверенно, являла образчик безупречных жестов и манер, словно искусный танцор в драмах театра Но. Как бы рано ни просыпалась Каэ, ее свекровь уже была причесана. Каэ пыталась выведать, нет ли у Оцуги каких-то особенных секретов, но не обнаружила ни одного, не считая того, что она встает до рассвета и каждый вечер аккуратно кладет свое кимоно под футон.[30] И еще, всякий раз, принимая ванну, она растирается новым мешочком с рисовыми отрубями. Каэ знала, что подражать свекрови бесполезно. Чем дольше она наблюдала за тем, как Оцуги ухаживает за собой, тем сильнее восхищалась ею, прекрасно понимая, что подобные премудрости ей, Каэ, недоступны.

Окацу и Корику тоже не могли соперничать со своей матерью. В фуро[31] обе довольствовались использованными мешочками с рисовыми отрубями, оставшимися после Оцуги. Со временем и Каэ последовала их примеру. Она заметила, что иногда в мешочках присутствовали жженый сахар и соловьиный помет – свидетельство того, что Оцуги принимает дополнительные меры по сохранению молодости и свежести кожи. Каэ конечно же даже не мечтала стать красивой только из-за того, что пользуется моющими средствами Оцуги. И все же, когда она растиралась шелковым мешочком свекрови, ей казалось, что кожа ее становится более гладкой и нежной. После процедуры девушка вывешивала мокрый мешочек под навес крыши для просушки.

Оцуги без устали заботилась о своем внешнем виде и одежде, причем самыми разнообразными способами. Например, перед тем как начать подметать, она покрывала волосы полотенцем, подвязывала рукава и затыкала за пояс подол кимоно, а для прополки сорняков надевала рукавицы. Смотреть на то, как она поливает грядки, было истинным удовольствием, зрелище это потрясало воображение: Оцуги ухитрялась не пролить на себя ни капли воды.

Время от времени Каэ предлагала ей помочь в огороде. Оцуги рассказывала невестке о растениях, о том, какие из них можно использовать в медицине, проявляя при этом столько терпения и снисходительности, что превзошла даже мать Каэ. Девушка наблюдала за свекровью, стараясь научиться разбираться во многочисленных лекарственных травах.

С самой брачной ночи они делили одну спальню, так что Каэ больше не чувствовала себя чужой в доме и не стеснялась в присутствии Оцуги. Уставая от ткачества, она с радостью выходила на осеннее солнышко посидеть на корточках у грядки рядом со свекровью. Само собой разумеется, ей даже в голову не приходило защищать свои руки.

– Какая польза от бешеного каштана? – спросила Каэ однажды.

– От чего?… – удивилась Оцуги. – От того растения с седовато-зелеными листьями? О, ты называешь его «бешеным каштаном»? Там, за рекой, откуда я родом, это растение зовут «сиянием корейского утра». Его там целые моря.

– «Сияние корейского утра»! Какое чудное название! – Каэ устыдилась своего невежества.

К концу лета «сияние корейского утра» уже лишилось своих роскошных цветов, и теперь их место заняли бурые шишечки величиной с детский кулачок, ощетинившиеся иглами, точно плоды каштана. Это растение упрямо тянулось к небу и цвело даже на самых скудных почвах.

– Мой муж и Рёан называют его мандарагэ – дурман белый,[32] – сказала Оцуги. – Растение очень ядовитое, подносить его ко рту строго-настрого запрещается. Говорят, если его попробовать, начнешь смеяться и не остановишься, пока не умрешь. Возможно, название «бешеный каштан» очень даже подходящее.

Листья этого растения сушили, смешивали с табаком, и этим снадобьем пользовались для лечения астмы или в качестве обезболивающего. Сейчас, пропалывая сорняки, Каэ неожиданно припомнила тот день, когда она впервые увидела Оцуги.

– Я видела эти цветы, когда приходила сюда однажды. Они восхитительно белые и прекрасные.

– Когда это было?

– Когда мне едва исполнилось восемь.

– Неужели ты действительно приходила сюда столько лет тому назад? Что-то я не припоминаю твоего визита.

Оцуги, должно быть, решила, что Каэ приводили к Наомити на врачебный осмотр. Она даже остановилась на минутку, бросив прополку, и озадаченно поглядела на Каэ, не понимая, почему никак не может вспомнить ее.

– Я подглядывала за вами.

– Подглядывала?

– Да, матушка. Когда няня рассказала мне историю о том, как вы попали в Хираяму, я уговорила ее позволить мне собственными глазами взглянуть на прославленную красавицу. Простите меня, пожалуйста.