Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариёси

Со времени смерти старика инкё все Имосэ пребывали в добром здравии, так что это было не самое удачное время напоминать Садзихэю о лекарях. А потому он, вполне естественно, счел высказывания Оцуги о значительной роли врачей в жизни общества сильно преувеличенными. Однако его жена продолжала настаивать на том, что медицина приносит много пользы, что в критических ситуациях без нее не обойтись и так далее.

Спор затянулся, и Садзихэй чувствовал себя все более и более неуютно. По тяжким вздохам, которые время от времени вырывались из груди его жены, он догадался, что она, должно быть, снова думает о трудностях, выпавших на ее долю в доме Имосэ. Долгие годы она прислуживала его родственникам, надутым гордецам, которые носились со своими традициями и положением как курица с яйцом. Она уважала старинные обычаи Имосэ и во всех ситуациях старалась вести себя хладнокровно, но давалось это нелегко, поскольку ей постоянно надо было придерживаться чужих строгих правил. Когда она только-только переступила порог этого дома невестой, ей даже дышать было трудно в покоях, наполненных мрачными призраками прошлого. Однако в определенном смысле она жила так, как Оцуги описывала будущую жизнь Каэ, – вела размеренное защищенное существование в семействе с его раз и навсегда установленными порядками.

Госпожа Имосэ, которая сейчас от всей души желала родной дочери обрести как можно больше свободы и стать счастливой, даже не подозревала, что уже долгое время сама подавляет свою невестку. И хотя она плохо знала семью Ханаока, судя по характеру Наомити и тому впечатлению, которое сложилось у нее от его маленького домика, у Каэ имелись все шансы по крайней мере не задохнуться там. Похоже, никто не будет слишком сильно на нее давить. И вот, исходя их своего опыта и помня о том, что на карту поставлено благополучие дочери, госпожа Имосэ пришла к выводу, что ни в коем случае не должна отступать, поэтому с новыми силами принялась убеждать мужа в своей правоте.

– Что же касается предполагаемого жениха, он – гордость и радость лекаря Ханаоки. О нем часто говорят, и многие полагают, что из него получится отличный врач. У его отца немало весьма сомнительных качеств, но сейчас речь идет не о нем, а о его сыне.

– Ходят слухи, что он глуп, – проворчал отчаявшийся Садзихэй.

– О да. Я тоже это слышала. Говорят, однажды он нашел что-то на безлюдной дороге и простоял там почти целый день, дожидаясь, когда растеряха явится за своей собственностью. А еще говорят, что он никогда не ходит на праздники, кто бы его ни приглашал. И что лазит по горам, а возвращается обратно с травами, вместо того чтобы принести домой дров для очага.

– Разве нормальные мужчины так себя ведут? Неужели ты хочешь выдать Каэ за такого недоумка?

– Народ постоянно хвалит одних и ругает других. Вы ведь знаете, что лекарь Ханаока сам научил своего сына читать и писать, поэтому Умпэй не ходил в школу. Как же в таком случае можно судить о его умственных способностях? Некоторые утверждают, что он далеко не дурак, даже напротив – необычайно умен.

– В любом случае он был странным ребенком.

– Дыма без огня не бывает. Во всех слухах есть доля правды.

– Это точно.

Но жена не собиралась сдаваться:

– Если человек одновременно и глуп, и умен, вполне возможно, что он станет великим мудрецом. Не забывайте, какая мудрая у него мать.

Садзихэй не сразу нашелся с ответом. Тем временем жена воспользовалась возможностью подвести итог своим размышлениям:

– Я признательна Ханаока за это предложение хотя бы потому, что на Каэ обратила внимание женщина рассудительная и дальновидная.

Садзихэй не желал и дальше выслушивать разглагольствования жены. В конце концов, в ответ на все ее попытки выразить благодарность семье Ханаока, он придумал один весьма убедительный довод, после чего заговорил более спокойным тоном:

– Ну разве это не смешно, если задуматься? Предполагаемый жених только что отбыл в Киото и, по словам Оцуги, вернется не раньше чем через три года. Разве кто-то может заглянуть так далеко в будущее? Вдруг его увлечет городская жизнь и он передумает возвращаться в деревню? А если вернется, ты хоть понимаешь, сколько тогда будет Каэ? Двадцать четыре!

Поскольку Умпэй уехал на вполне определенное время, Ханаока, по мнению Садзихэя, вряд ли пошлют к нему невесту на оставшийся срок. Он прекрасно понимал, что его жену очень волнует возраст Каэ и что ей хотелось бы выдать дочь замуж в этом году, а потому последний довод не должен был вызвать никаких возражений. И дабы как можно скорее разрешить запутанный спор, Садзп-хэй послал за старостой деревни Хираяма и передал ему официальный ответ семейства Имосэ семейству Ханаока, подробно обосновав свой отказ.

Староста Хираямы почувствовал себя неловко, как будто ответственность за поведение Оцуги лежала лично на нем, и поспешил доставить послание. Однако невозмутимая Оцуги без промедления вручила тому же посыльному свое письмо к Имосэ, в котором говорилось следующее:

«С вашего позволения, мы будем рады принять у себя молодую госпожу Имосэ до окончания этого года, дабы она могла привыкнуть к жизни в доме лекаря и по возвращении Умпэя встретить его в качестве равноправного члена семьи Ханаока. Возможность взять на себя проведение предварительной брачной церемонии и сделать жителям деревни соответствующее объявление доставит нам величайшее удовольствие».

И снова Имосэ столкнулись с необычайной мудростью Оцуги. В том же письме она просила их позволить Каэ выйти замуж без обычной суеты вокруг приданого и нарядов невесты, поскольку дом Ханаока не слишком велик. Казалось, Оцуги прямо-таки читала мысли Садзихэя.

Благодаря упорству Каэ все спорные вопросы быстро разрешились, и Имосэ с Ханаока договорились породниться. Узнав, что дочь не ест и не спит, Садзихэй был вынужден пересмотреть свое первоначальное намерение игнорировать Оцуги, невзирая на все ее доводы. Не то чтобы Каэ объявила родителям голодовку – нет, просто из-за нервного перенапряжения и разочарования ее желудок отказывался принимать какую бы то ни было пищу, даже самые любимые блюда из риса. Кроме расстройства пищеварения у нее начались боли в груди, из-за которых она не могла заснуть, отчего Тами сильно переживала за свою молодую хозяйку.

Однажды ночью у Каэ было видение: перед ней протянулась ярко освещенная тропинка, в конце которой стояла Оцуги, словно богиня на берегу райского острова. После многих лет, проведенных под теплым крылышком Имосэ, на девушку вдруг снизошло необычайное волнение. Но продлилось это недолго. Через мгновение сияние померкло, тропинка исчезла, и она очнулась в своей темной комнате. И хотя Каэ не собиралась искать в этом сне никакого потаенного смысла, воспоминания о ярком сиянии не давали ей покоя. Бедняжка ужасно расстраивалась и испытывала невероятные душевные муки, однако у нее и в мыслях не было винить родителей за то состояние нервного напряжения, в котором она все время пребывала.

Оцуги рассчитывала на отменное здоровье Каэ, но, ко всеобщему ужасу, девушка начала заметно худеть, и вскоре от нее остались кожа да кости. Вполне возможно, виной подобного ребяческого волнения и наивного взгляда на вещи являлась та тепличная жизнь, которую она вела в доме строгого самурая. И теперь, когда ей предстояло стать замужней женщиной, Каэ все еще была одержима красотой Оцуги. Об Умпэе, своем женихе, она и думать не думала.

4

Осенью 2-го года Тэммэй[18] Имосэ устроили роскошный прощальный пир для своей дочери, которая должна была уйти в дом жениха. После этого, согласно местной традиции, Каэ в белом шелковом покрове и изысканном свадебном кимоно в сопровождении родственников направилась в паланкине в Хираяму.

По прибытии невеста одна вступила в дом, где ее тепло встретила взволнованная Оцуги. Женщина взяла Каэ за руку и проводила в гостиную. Там Каэ ожидала специальная подушечка. Церемония должна была пройти в отсутствие жениха, который более полугода назад уехал в Киото. (Вне всякого сомнения, именно это обстоятельство послужило причиной тому, что в составленной намного позже биографии Сэйсю Ханаоки дата его бракосочетания указывается весьма расплывчато.) Можно ли считать такого рода мероприятие обычным для того времени? Нет, на самом деле это было редкое исключение из правил. Однако никаких нареканий подобные действия не вызывали. И еще, поскольку жених рассчитывал вернуться в отчий дом, его отсутствие на свадебной церемонии никоим образом не влияло на положение невесты в новой семье. Для Каэ это в любом случае ничего не меняло, поскольку ее будущая свекровь заранее обо всем позаботилась.

Место Умпэя подле низкого деревянного столика занял знаменитый трактат под названием «Хондзо комоку».[19] Книга представляла собой бесценный манускрипт, старательно переписанный от руки изящным почерком. Составленный Ли Шичэнем во времена династии Мин,[20] этот травник считался классическим китайским руководством по лекарственным растениям. Дед Умпэя, Унсэн Наомаса Ханаока, переписал его еще в пору своего ученичества. Начиная с Унсэна, Ханаока стали практиковать врачевание, забросив все остальные занятия, чем и объясняется особая ценность «Хондзо комоку» для этой семьи. Три поколения Ханаока – Унсэн Наомаса, его сын Наомити и теперь вот Умпэй – полностью постигли содержание трактата; потрепанные страницы, выцветшая тушь и потертые дощечки переплета были тому свидетелями. Появившись на свадебном пиру, достопочтенный текст, казалось, создавал иллюзию присутствия жениха и молчаливо напоминал Каэ, что с этого самого момента она становится членом семейства, верой и правдой служащего медицине.