Михаил Булгаков как жертва «жилищного вопроса» - Александр Владимирович Бурьяк

— К чему это было сказано? — услышал гость внезапно треснувший голос.

— Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда.

— В чем странность?

— Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой.»

Когда пытаются заглянуть в глаза, растерянно улыбаясь при этом, про такое обычно говорится: ЗАИСКИВАЮЩЕ.

«Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок.»

«Если верно, что трусость — самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы.»

В общем, наблюдается некоторое подозрительное застревание Булгакова на указанном понятии.

Что же такое трусость? Варианты объяснения слова:

1) чрезмерная осторожность;

2) потеря контроля над собой в условиях опасности;

3) нежелание рисковать или жертвовать собой ради другого человека или ради общественных интересов.

Если человек чрезмерно осторожничает, он всего лишь оказывается в среднем менее успешным, чем мог бы. Если же он в принципе не собирается бросаться на вражеские копья (штыки, амбразуры), это скорее не трусость, а эгоизм и завышенная самооценка. А не желающий умирать за свои же убеждения, может быть, поступает так лишь потому, что не видит в них большого толку, коль скоро они не обеспечивают ему выживания.

Если пытаться выделить САМЫЙ ТЯЖКИЙ ПОРОК, то обнаруживается один, который перевешивает все прочие, поскольку обусловливает их все или хотя бы усугубляет. Этот порок — глупость.

По поводу упирания Булгакова в трусость можно только строить предположения. Возможно, он переживал из-за своего недостаточного бодания с «системой». А ещё нажимание Булгакова на трусость выглядит как провоцирование читателей на то, на что он сам не очень отваживался. Также можно заметить, что, не будучи мотивированным, оно выдаёт неспособность Булгакова смотреть глубоко в корень.

«Мастер и Маргарита» — роман про Иисуса Христа и Понтия Пилата, Москву 1930-х, Советскую власть, писательскую среду, Сатану, большую любовь, «квартирный вопрос», сложности существования творческого человека. Указанные темы вполне раскрыты, язык в целом очень хороший, герои яркие, стиль не без юмора, сюжет молодецки закручен, описания не раздуты, простоватая мораль не навязывается, так что роман, можно сказать, замечательный, только несколько мизантропический и сатанинский. Светлого пути он не укажет, но осознать проблемы поможет. Особенно «ложится» он на абсурдизированных интеллектуалов-алкоголиков с суицидальными наклонностями, поэтому ТАКИМ людям лучше в него всё-таки не вперяться, а остальным он очень даже рекомендуется как осветляющее чтиво, тем более если имеют место собственные творческие начинания.

Чему может научить Булгаков в «Мастере и Маргарите». Бережному отношению к творческим людям, небрежному — к их рукописям («не горят»), критичному — к Советской власти и к осетрине непервой свежести, внимательному — к Сатане, уважительному — к Христу, снисходительному — к сумасшедшим.

Если бы Булгаков оставил просто записки о московской литературной и театральной среде 1920-х, 1930-х, это было бы, возможно, поинтереснее, чем иносказания «Мастера и Маргариты» или даже «Театрального романа». Эти произведения так или иначе остались в своё время неопубликованными, зато сегодня дневники или мемуары были бы несколько информативнее.

Помимо непоследовательности в употреблении суффиксов причастий, у Булгакова ещё иногда проблемы с порядком слов в предложениях (русский язык в этом отношении не такой уж свободный).

К примеру, в «Жизни господина де Мольера» (предпоследний абзац) Булгаков пишет:

«Словом, пропало всё, кроме двух клочков бумаги, на которых когда-то бродячий комедиант расписался в получении денег для своей труппы.»

Лучше не «… когда-то бродячий комедиант расписался …», а «… бродячий комедиант когда-то расписался …», потому что «когда-то» может относиться и к «бродячему комедианту»: был человек когда-то бродячим комедиантом, а потом перестал быть, но ещё успел расписаться до того, как умер.

В рассказе «Стальное горло»:

«Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле неё.»

Вне контекста понять это можно только так: Лидка должна была впрыснуть кому-то камфару и потом по очереди возле этой впрыснутой камфары дежурить.

На самом деле камфару должны были впрыснуть Лидке, а потом дежурить возле Лидки же. На русском языке выражается это так:

«Повернулся, приказал впрыснуть камфару Лидке и после по очереди дежурить возле неё.»

…или так:

«Повернулся, приказал впрыснуть Лидке камфару и после по очереди дежурить возле девочки.»

От медицинских рассказов Михаила Афанасьевича у меня сложилось впечатление, что ему НРАВИЛОСЬ отпиливать людям конечности. Нет, сначала, наверное, совсем не нравилось, но потом наловчился, вошёл во вкус. Попадаются ведь неопределённые случаи: можно пилить, а можно и не пилить (причём не пилить, как я понимаю, бывает сложнее, чем пилить). Это ведь очень человеческое — отыскивать светлое в кошмарных, но неизбежных вещах (хотя бы для защиты собственной психики): придумываешь себе какой-нибудь красивый образ и далее в нём торчишь — творя при этом что-то или разрушая. Может быть, Булгаков, яростно пилюкая, думал о докторе Франкенштейне, а может, воображал себя инструментом судьбы. Кровь повсюду, растерзанная плоть, а он полубогом возвышается над этим с блестящей пилой в одной руке и блестящим скальпелем в другой.

Булгаков страдал в основном не от властей, а от более ангажированных и менее способных коллег-литераторов. Вообще, талантищи душатся больше талантиками, а не властями. Власть имущие обычно не в состоянии отличать талантищи от талантиков, зато сами талантики и талантищи вполне успешно определяют, кто есть кто.

Произведения Булгакова можно разделить на первичные («Белая гвардия», «Бег», «Собачье сердце» и пр.) и вторичные («Багровый остров», «Театральный роман», «Мастер и Маргарита» и пр.). Его вторичные произведения — это переплав впечатлений от сложностей с публикацией первичных. Кстати, вторичные публиковались ещё хуже, чем первичные.

Мизантропизм Булгакова является довольно