Музпросвет - Андрей Горохов

Слово Schwingungen из совсем другого ряда. Это колебательное движение веревки, это электромагнитные волны, это вибрация космоса. Кажется неслучайным, что практически одновременно с тем, как на Ямайке пошла речь о вайбе, о вибрации, в Западном Берлине стало употребляться слово Schwingungen. Причем далеко не только в отношении джаза. В конце 60-х в том же Западном Берлине на волне импровизационного психоделического рока возникла группа Tangerine Dream, крайне озабоченная этими самыми волнами. Слово Schwingungen встречается и среди названий пьес Kraftwerk, так же называлась и радиопередача, посвященная электронной и космической музыке кёльнской радиостанции WDR.

Не интенсивные и компактные раскачивания и прыжки свинга, но дрожание, бурление и даже кипение на одном месте, а если изменения, то медленные и нерезкие.

Уже одним этим интересен джаз Свена-Аке Йохансона: он был непосредственным предшественником космической музыки Tangerine Dream, идея электронной музыки на самом деле была сформулирована и опробована еще в свободном джазе.

Обычно рецензии на выступления Moderne Nordeuropaische Dorfmusik были ругательными: это длинная монотонная мясорубка, мнущая и ломающая музыку и саунд. И действительно, эта музыка длинна, растянута, изменения в ней накапливаются нескоро. Она состоит из медленно движущихся акустических блоков, это своего рода глетчер, который кажется неподвижно и тяжело лежащим на склоне горы, но на самом деле он неостановимо движется вперед. В глетчере — на его поверхности, по его краям, даже внутри него — много посторонних элементов: камней, скал, пыли, песка. В музыке Свена-Аке Йохансона тоже много посторонних элементов, немузыкальных звуков и шумов.

Сегодня монотонность, минимализм вместе с так называемыми «конкретными звуками» уже никого не удивляют, но в конце 60-х это была непостижимая уму странность.

Странной казалась уже затея играть невыразительную, неэкспрессивную музыку, музыку, в которой ничего не происходит, которая не лучится энергией.

Свободный джаз ассоциируется с мощным взрывом, вообще свобода ассоциируется с мощным жестом разрывания цепей и обрушения стен, с героическими и выразительными изгибами и формами. Никакого титанизма и экспрессионизма в музыке Свена-Аке Йохансона нет. Она часто базируется на одном несложном аудиоэлементе — скажем, на простой барабанной сбивке или аккорде, которые повторяются и повторяются. Эта музыка постоянно и надолго зависает на одном несложном пассаже.

Разумеется, музыканты называли свою музыку «свободной». Это слово употреблялось чрезвычайно широко и отнюдь не только по отношению к музыке.

Существовало много объяснений, что же такого свободного появилось в новой музыке, театре, поэзии или совместной жизни людей в коммуне. Дело тогда было не столько в реализации лозунгов и концепций, сколько в практической деятельности, в конкретном примере. Иными словами, свободная музыка — это то, что получается у музыканта, озабоченного идеей свободной музыки. Свободную музыку надо сделать и предъявить, то есть показать что-то и заявить, что это и есть пример всеми взыскуемой свободы. Что в музыке при этом происходит на самом деле, какие решения принимает музыкант во время импровизации, насколько он на самом деле свободен, независим и спонтанен, — все это остается в тени.

Слово «свободный» имело и явный политический смысл.

Свен-Аке Йохансон на вопрос, в чем, по его мнению, состоит свобода в музыке, ответил немецким словом unverwertbar: то есть он творит музыку, которую ни для чего применить невозможно, ее невозможно представить в каком-то другом виде, не изменив ее смысла и сущности. Ее невозможно рассматривать в виде некоего ресурса, вроде полезного ископаемого, который можно добыть, обработать, перевести в другую форму, продать и получить доход. Свободная музыка — та, что находится вне сферы капиталистической логики и капиталистического производства.

В буклете компакт-диска «Berliner Symphonie» есть коротенький рассказ об одном обросшем легендами и анекдотами эпизоде берлинской джазовой жизни.

Осенью 1967-го Свен-Аке и его коллеги исполнили композицию «B-Z». «B-Z» — это сокращение от Berliner Zeitung, то есть «Берлинская газета», правоориентированная бульварная газета, принадлежащая концерну Акселя Шпрингера. Участники политических демонстраций в 1967 году атаковали грузовики, развозившие «Берлинскую газету», она вызывала ненависть и ярость.

Композиция состояла из отдельных нот, в самом конце было предусмотрено фортепианное соло. Во время этого соло все участники группы, кроме пианиста, должны были рвать на мелкие части ненавистную газету и заталкивать обрывки внутрь корпуса фортепиано до тех пор, пока набитый бумагой инструмент не замолчит. После того как из фортепиано больше невозможно было извлечь ни звука, бумагу подожгли. Потянулся дым, публика спешно покинула маленький клуб. Музыканты вынесли горящий инструмент на улицу, там его потушили прибывшие пожарные. Свену-Аке Йохансону на несколько месяцев было запрещено выступать в этом клубе, а полусожженное фортепиано долго стояло на автомобильной парковке позади здания, в котором находился клуб.

Западный Берлин долгое время оставался уникальным местом — с конца 60-х и до конца 80-х. И берлинский свободный джаз, и космический рок Tangerine Dream, и индустриальный панк Eins rzende Neubauten — все это порождения особенной западноберлинской атмосферы. В Берлине было куда больше желания и возможности для радикальных экспериментов, для независимости и свободы. Западный Берлин являлся островом, окруженным территорией ГДР. Но он был островом еще и в том смысле, что коммерческая культура Запада до него не очень доставала. В Западный Берлин бежали из Западной Германии молодые люди, не желавшие служить в армии, и вообще всякий радикально настроенный народ. В Западном Берлине цвел парадиз андеграунда, ничего подобного больше нигде в Западной Европе не было.

Тогдашняя ситуация очень сильно отличалась от сегодняшней, тогда проходила ясная граница между консервативным, устоявшимся, застойным и новым, современным, модернистским. Исполнение новой музыки было вызовом, оскорблением, столкновением. Сегодня же эпоха мирного сосуществования: никто никого не толкает, не оскорбляет, не колет. Вместо агрессивных и непримиримых эстетических позиций сегодня царят тенденции. Вместо ненависти — конформизм. А результатом является банальность. Свен-Аке Йохансон очень сильно не любил конформизм и банальность.

[03] Фолк

Одетта (Odetta) — признанное сокровище американской фолк-музыки. Фолк-волна 60-х вдохновлялась ее песнями. Популярная легенда утверждает, что Боб Дилан, услышав ее пластинку, тут же отправился в магазин и обменял свою электрогитару на акустическую.

Одетта получила классическое вокальное образование. В возрасте девятнадцати лет она начала петь в хоре в театре, это были не оперы, а мюзиклы. Во время гастрольных поездок она заинтересовалась блюзом и фолком. Певица выступала в лос-анджелесских клубах, подыгрывая себе на гитаре. Можно предположить, что ее музыкальная карьера шла ни шатко ни валко, на жизнь девушка зарабатывала трудом прислуги и уборщицы.

В 1953-м Одетта на некоторое время отвлеклась от своих обязанностей по вытиранию чужой пыли и уехала в Нью-Йорк, где познакомилась с Питом Сигером и Гарри Белафонте. Оба мэтра фолк-музыки заинтересовались ею, и она записала свой первый альбом «The Tin Angel» (1954).

По воспоминаниям очевидцев, в 50-х Одетта была застенчивой и тихой девушкой. Судя по записям, у нее был теплый, густой, низкий и очень сильный голос. Одетта любила петь, прихлопывая себе в ладоши; она называла это «использованием своих естественных инструментов».

В 1959-м Гарри Белафонте включил выступление Одетты в большую телевизионную программу, посвященную новой фолк-сцене. С этого момента ее карьера пошла в гору, через два года Одетта дала концерты в Карнеги-Холл и выступила на Ньюпортском фолк-фестивале. Она стала самой яркой звездой начавшегося фолк-бума. Даже ее бренчание на гитаре («the Odetta strum») стало культом. Гарри Белафонте написал комментарий к одному из ее альбомов. Белафонте сказал, что дело не в словах и не в мелодии, но в том, что исполнение песни становится драмой, драматическим событием.

Одетта: «Не припомню случая, чтобы я услышала кого-то и это никак на меня не повлияло. Меня вдохновляли все — хотя бы в том смысле, что я избегала делать то, что делал тот или иной певец, та или иная певица. Самое большое влияние на меня оказал Лидбелли и тюремные рабочие песни. Дело в том, что, когда я попала в сферу фолк-музыки, я пустилась во все тяжкие, распевая тюремные песни. Я чувствовала такое напряжение, такую ненависть и ярость, что я могла все это выплеснуть только через тюремные песни. Никто не знал, где кончаются заключенные и начинаюсь я, и наоборот.