Музпросвет - Андрей Горохов

А дальше произошло вот что: некоторые песни просто взяли и ушли от меня. «John Henry» была первой, которую я больше не смогла петь. Дело в том, что, пока я была Джоном Хенри, в течение многих лет из меня выходила вся эта ярость. Пока я во все это погружалась, я излечилась и теперь должна была играть в Джона Хенри, а я не знала, как его можно изображать».

Многие песни, которые поет Одетта, сегодня называются фолком, то есть народными, они звучат для нас нейтрально, просто как старые песни. Их поют и дети — почему бы нет. Одетта говорит, что дети не знают, что, скажем, «Ring Around The Rosie» — песня об эпидемии чумы, неспроста в этой песне сыпется пепел. Песни привязаны к специфическим ситуациям, к судьбам конкретных людей: есть песни, например, связанные с работой на хлопковых плантациях, или песни людей, скованных одной цепью и с помощью песен передававших по цепи новости. Существовали песни, в которых был закодирован план побега: по какой дороге идти, где свернуть, где спрятаться. Заезженная до смерти «The Midnight Special» — песня о беглом заключенном, пропустившем поезд, на котором он должен был уехать.

Одетта: «Я никогда не была в рабстве, но я могу представить себе, что чувствовали мои предки. Я проникаюсь этим чувством, когда думаю над тем, что выражают слова и что рассказывает мелодия. Конечно, было бы хорошо, если бы я могла становиться ребенком, который поет песню, а иногда и мужчиной. И в самом деле, когда я пою, у меня нет пола».

В 70-х из ее записей стал улетучиваться дух — так и хочется сказать, что ее съел мэйнстрим. В 80-х и 90-х о ней практически ничего не было слышно. Она вернулась только в конце 90-х, совсем в другой эпохе. «Вернулась» означает, что ее начали интенсивно раскручивать.

Пробела между 60-ми и сегодняшним днем как бы не существует. Одетта опять выступает на фестивалях, регулярно записывает новые альбомы. Она осыпана призами и наградами. Она полна оптимизма, одевается как африканская королева. Вышел DVD с ее уроком пения. Немного обидно, что ее новые песни совсем не умопотрясающие.

Что случилось с Одеттой, почему она, став старухой, вовсе не сделалась безумно впечатляющей блюз-певицей? Ведь мастера блюза, как и вообще народного, традиционного пения, с возрастом приобретают неповторимый шарм. Впрочем, «шарм» — неправильное слово, песни стариков — блюзменов юга США, цыган, поющих фламенко, суфиев из Египта, ашиков Ирана и Турции, мастеров Узбекистана и так далее до самого севера Сибири, — песни стариков и старух имеют какое-то странное качество, которому трудно подобрать эквивалент в нашем цивилизованном мире. В этих голосах есть мудрость и серьезность, что-то почти материально осязаемое, что-то очень твердое.

А вот с Одеттой ничего подобного не произошло. Почему?

Мне кажется, что дело в том, что она не народная, не традиционная певица, а именно что «фолк». Традиционной музыке не нужен такой псевдооперный голос, и это хорошо заметно по альбому «The Tin Angel». Дело в том, что на нем поет не только молодая Одетта, но и некто Ларри Mop (Larry Mohr), он же играет на банджо. Моей первой реакцией на него было раздражение: что за тип блеет на заднем плане, разве не слышно, как он не поспевает, не тянет за Одеттой, которая гудит, как труба? Одетта — гениальная певица, а Ларри Мор — никто.

Но переслушав стопку компактов Одетты, я пришел к грустному выводу: из всей этой стопки мне больше всего нравится нестройное, лишенное силы, мощи и пафоса, почти безголосое блеяние Ларри Мора. Он почти проборматывает свою партию в коронном номере Одетты — в «Santy Anno». И у меня большое подозрение, что именно так эту песню и надо петь, а может быть, и еще проще, еще обыденней.

Led Zeppelin разукрасили «Виселицу» («Gallows Pole», фолк-стандарт), но и сама Одетта разукрасила песни безголосых рабов, рванула их мощным оперным голосом, на который повелась публика в 50-х и 60-х. Получается, что Одетта — это хэви-метал фолка.

Мы обманываем себя, когда думаем, что долгую жизнь небанального человека и его творчество можно охарактеризовать несколькими словами. Даже когда такой человек рассказывает сам о себе или анализирует собственную жизнь, мы не начинаем понимать его больше.

Джон Фэи (John Fahey) родился в 1939-м. Музыкального образования у него не было, он самоучка, на гитаре начал играть в 14-летнем возрасте.

«Когда я был маленьким, я был настроен против негров, меня научили их ненавидеть и бояться. Я не любил черную музыку, я даже ее и не слушал».

В 18 лет он без особого желания послушал запись темнокожего блюз-музыканта Блайнд Уилли Джонсона. Молодой белый гитарист испытал приступ тошноты. Но музыка не выходила у него из головы. Через пару дней он попросил приятеля еще раз ее завести. Услышав ее во второй раз, Джон разрыдался — до него дошло, как она красива. С ним случилась истерика, он осознал, что всегда любил именно такого рода музыку — мрачный, монотонный психопатологический блюз, только не мог себе в этом признаться. «И я разрешил себе ее полюбить».

Обратившись в новую веру, Джон начал с маниакальной страстью собирать грампластинки со старым блюзом. «Собирать» означало ездить по южным штатам, ходить из дома в дом и спрашивать хозяев, нет ли у них старых дисков, которые они могли бы продать. Совершенно случайно он наткнулся на потрясшие его записи Чарли Пэттона (Charlie Patton). «Причина, по которой мне понравился Пэттон и подобные ему певцы, заключалась в том, что Пэттон был сердитым, агрессивным, раздраженным. Эта музыка загадочна. У Пэттона был порок сердца, он знал, что умрет молодым. В его песнях ты слышишь страх. Ты слышишь печаль и боль, но еще больше — раздражение, даже гнев. Но я не отдавал себе отчета в том, что это музыка раздраженных людей, только мой психиатр много позже объяснил мне это».

В 1956-м Джон поступил в университет, чтобы изучать философию, и позже понял, что совершил ошибку: на самом деле его интересовала психология. Однако он доучился до диплома. В то же самое время он маниакально изучал блюз (темой его дипломной работы как раз и было творчество Чарли Пэттона). Он достиг такого мастерства в воспроизведении старой техники игры, что на какой-то пьянке приятели шутки ради предложили ему издать свою музыку под именем якобы всеми забытого черного блюз-музыканта 30-х годов. Что Джон и сделал. И повторил неоднократно. Самая известная из его мистификаций — Blind Joe Death (Слепой Джо Смерть). Даже специалисты в области старого блюза не заподозрили, что это подделка.

«Самым главным для меня в этой истории было использование слова „смерть“, я был очарован смертью и хотел умереть. Я мог бы это сказать и тогда, но я не был настолько честен. Blind Joe Death был моей волей к смерти. Он также олицетворял собой всех страдающих в гетто негров, он был инкарнацией не только моего инстинкта смерти, но и всех моих агрессивных наклонностей. На самом деле он был всем, что имело отношение к жизни и смерти в обществе, в котором человек предположительно не связан ни с чем подобным».

Джон Фэи начал издавать свои записи на собственном лейбле Takoma — для 1959-го года это было смелым шагом. Необходимые первые 300 долларов он заработал, вкалывая ночью на бензозаправке. В 1963-м он продолжил свое образование в другом колледже, в Беркли.

Его второй альбом имел характерное название «Песни смерти, обломы и военные вальсы». Всех студентов-марксистов и левых радикалов Джон называл нацистами. В отличие от многих прочих он и Маркса читал, и знал, как на самом деле выглядит жизнь в Советском Союзе.

В 1963-м в Калифорнии разразился бум вокруг вновь открытой американской фолк-музыки. Героем стал Боб Дилан. Для Фэи все это было манерной поэзией, в разговоры об аутентичности новых блюзовых и фолк-певцов он не верил: он слишком хорошо знал и жизнь южных штатов, и тамошнюю музыку. Типичное название его альбома 60-х годов — «Танец смерти и прочие хиты с плантаций». Этот человек не имел отношения ни к песням протеста, ни к борцам за гражданские права, ни к хиппи.

На альбоме «Реквиемы и другие композиции для гитары соло» (1967) акустическая гитара накладывается на разного рода звуки — в том числе и на фрагмент речи Адольфа Гитлера. Толчком к записи этой музыки стало слово «коллаж», которое Фэи услышал от знакомого художника. Джону просто захотелось попробовать реализовать идею коллажа в сфере музыки. Удивительная история.

Его альбом вызвал крайне негативную реакцию.

«Каждый раз, когда я начинал заниматься чем-то еще, кроме чистой игры на гитаре, это обязательно вызывало бурю злобных протестов». Сам Фэи авангардистом и провокатором себя не считал, разнородные шумы были для него органичной частью жизни и соответственно музыки. Никакого противоречия он здесь не усматривал. И уж тем более нарушения чистоты канона кантри и блюза. Блюз никогда не был чистым.

В 60-х дела у Джона Фэи шли определенно неплохо. Микеланджело Антониони оплатил его прилет в Рим для переговоров по поводу саундтрека к антиамериканскому хиппи-фильму «Забриски Пойнт». Фэи был американским антихиппи. Взаимопонимания с Антониони не возникло.