Охотничье братство - Алексей Ливеровский

Страстный охотник, он все же больше вникал в природу, а не в охоту и этим резко отличался от нас, его друзей-охотников. Лучше нас знал и понимал птиц, но не ждал так страстно, как мы, Натальина дня (пролет дупелей) или высыпки вальдшнепов. Возможно (даже наверно), замечал, что во время его походов со спаниелями в определенный срок чаще встречались на пути вальдшнепы и даже дупели, понимал, что это пролет, но специально ходить за этой дичью, искать места, где они летят гуще, не стал бы.

Азартно охотился в те изобильные годы, но не любил тратить время на обеспечивание себя охотой: натаску легавой, шитье флагов и чучел, содержание подсадной и так далее. Даже специальная экипировка, нередко волнующая городских охотников (особые куртки, сапоги и тому подобное), его практически не интересовала: просто одевался, по-деревенски.

Если бы Виталий был маммалологом, изучал зверей, то, конечно, завел бы штуцер и стрелял крупных животных. Я не знаю, много ли он охотился на медведей в алтайский период жизни, однако из города он на медвежью охоту выезжал только два раза с неизменным «Шольбергом». Рассказывал, что не советовали ему ехать на берлогу с двадцаткой, предлагали штуцера. Он не взял: «В лесу стреляешь накоротке. Надежнее всего своя привычная двустволка». Я был с ним вполне согласен.

Несмотря на то, что Бианки много и подолгу жил в сельской местности, он был все же охотником городского типа; трудно представить его окладывающим волков или лисиц и, того более, промышляющим пушного зверя с лайкой. Хотя — видимо, в результате сибирских впечатлений — очень тепло отзывался о лайках, возмущался, когда встречал в прежней литературе, что их называют северными дворняжками.

Слышал от людей, что Виталий Бианки под конец жизни сознательно отошел от охоты, стал ее отвергать совершенно. Это не так. Не раз мы разговаривали на эту тему. Он был против браконьеров и охотников-хищников, против истребительных «спортивных» охот, когда удовольствие и удовлетворение выражается числом убитой дичи. Такие охоты он не принимал, таких охотников он презирал, а настоящим охотником считал себя всю жизнь и этим гордился. Развивая эту позицию — увлекался, с моей точки зрения доходил до утверждений парадоксальных, писал: «Вот почему я не держал легавых собак, собак со стойкой: мне казалось нечестным, сковав птицу страхом перед застывшим над ней зубастым зверем, не торопясь подойти к тому месту, где она затаилась, и, приказав собаке поднять ее на крыло, хладнокровно застрелить на взлете. Я предпочитал спаниелей… только разыскивающих своим чутьем птицу и скорее помогающих ей спастись от охотника, чем охотнику — застрелить ее».

Для Виталия Бианки, влюбленного в природу, как и для всех охотников такого склада, философия охоты была трудной, о ней он думал часто и до конца жизни. Писал в дневнике: «Любить и убивать. Таких противоречий полно человеческое сердце… Не мне распутать эту загадку, трагедию древнего Эдипа».

Однако, отказавшись разрешить эту роковую антитезу, он самозабвенно предавался охоте и высоко ценил ее положительные стороны. Писал: «Охотнику много приходится видеть такого, что недоступно простым глазам». Возмущался, когда радио или журналы отвергали охотничьи сюжеты: «Опять от нас вегетарианства требуют, а мальчишкам-то охота куда как завлекательна. Не понимают, что через охоту — в лес, потом глаза разгорятся — любознательность и познание».

Охота платила ему полноценно: в молодые годы помогала собирать научные коллекции, в тяжелые годы кормила. Теперь некоторые люди говорят об этом снисходительно и как бы вскользь, желая оправдать с их точки зрения порочную охотничью страсть писателя. На самом деле многие — и немалые — периоды жизни Виталия охота была основным источником существования. Это относится больше всего к военному времени, когда его писательский труд практически не мог быть реализован, а другой специальности или возможности зарабатывать физическим трудом у него не было. В этом положении бывали и другие русские писатели-природолюбы: М. М. Пришвин, Н. А. Зворыкин, И. С. Соколов-Микитов.

Но главное — охота настойчиво водила его по всем углам и закоулкам Родины, по лесу и по морю, в горах и пустынях, летом и зимой, весной и осенью, в дождь и в вёдро, в морозной тишине и под вой пурги. Охота вела. Оставалось только смотреть, видеть и думать, а это Виталий умел делать так, как немногие.

Нет, не охладел Виталий Бианки к охоте. Не охотился в самые последние годы потому, что был болен и, главное, болели ноги. Тяжело это переживал, жаловался при встречах и в письмах: «Мне бы только научиться маленько бродить, я бы еще показал… вальдшнепам да уткам». В другом письме: «…эх, леший! Неужели я-то так уж больше не смогу побаловаться с ружьишком, хоть с лодочки?!»

Были и проблески: «Здоровьишко мое маленько получше. Весной надеюсь не раз побывать с тобой на тяге. Кстати, и „Победа“ у меня в распоряжении».

Есть у старых охотников душевное свойство — постоянное желание поделиться охотой с другими. Поделиться с другом — это уже большая радость. Как устроить охоту малоподвижному человеку?

Захотелось угостить Виталия глухариным током, — по его определению, «одним из самых поэтических лесных таинств». Два года я бегал, и не один, а с друзьями, по настам, по голубым мартовским снегам, разыскивая глухариные чертежи вблизи шоссейных дорог. Нашли в Волосовском районе. Небольшой ток, петухов на четыре-пять, но непуганый, а главное — с самой дороги, как показал подслух, хорошо слышны песни. Удивительный ток! Может быть, один такой на всю Ленинградскую область. Вот и свезем туда Виталия.

Надо было видеть его радость:

— У самой дороги?

— На дороге чертежи.

— Окошечко открутим и услышим?

— Услышим и увидим.

— Здорово, босс!

Собирались долго, на неделю отложили. Накануне выезда зашел к Бианки окончательно договориться. В передней встретила Вера Николаевна, жена Виталия, шепчет:

— Не позволяют врачи. Не расстраивайте его, не говорите о поездке.

Целый вечер мы разговаривали на разные темы. Про мошников, про тока — ни я, ни он. Были ли правы врачи? Я? Вера Николаевна?

Виталия нет, а глухари поют. Поют и на «бианковском» току. Наверно, и числом прибавились, ведь никто из нас после на этом току не стрелял. Конечно, поют…

Глупо было бы написать: «Виталий Бианки любил природу». Никчемно. Но интересно, что само слово «природа» Виталий терпеть не мог, хотя и вынужден был им пользоваться, говорил: «Природа, хм! Неуклюжее какое слово; представляется что-то вроде толстой чугунной бабы».