Записки герцога Лозена - Арман де Лозен

Я не успел ей ничего ответить, но мой взор лучше чем слова, открыл ей все, что у меня было на сердце. Я был внимателен к своей жене, но она третировала меня всегда свысока, а другой на моем месте не переносил бы это так легко. Я же не считал себя вправе требовать чувства там, где сам ничего ровно не чувствовал.

Меня интересовала только одна мадам де Стэнвиль, которая, казалось, с каждым днем привязывалась ко мне все больше. Нам было очень трудно видеться с ней, так как днем я не имел к ней доступа. Однажды утром она вдруг послала за мной нарочного и велела придти к ней через маленькую садовую калитку. Когда я пришел, она сказала мне:

— Герцог Шоазель просил у меня сегодня утром свидания. Я хочу, чтобы вы присутствовали при этом; тогда, по крайней мере вы можете убедиться в том, как я отношусь к вам. Спрячьтесь в этот шкаф, где висят мои платья, и сидите там неподвижно.

Не успел я спрятаться в шкаф, как уже в комнату вошел Шоазель.

— Мне давно хотелось повидаться с вами наедине, милая сестрица, — сказал он, — мне надо сообщить вам много важных вещей, касающихся вас и меня. Никто не может вас любить так, как я вас люблю, милое дитя, и я готов доказать это на деле; поэтому подумайте сами, как должно меня огорчать ваше поведение по отношению ко мне.

— Я не знаю, братец, на что вы жалуетесь, — отвечала она, — мне очень жалко, что мое поведение вам не нравится, но, право же, я не могу себя упрекнуть в недостатке чувств, которые я должна испытывать к своему близкому родственнику.

— Дело не в том, дело в том, что я вас люблю и если бы вы захотели, мы могли бы быть бесконечно счастливы вдвоем.

— Но что сказал бы ваш брат, если бы услышал эти слова? — спросила она, улыбаясь.

— Я прекрасно знаю, что в данном случае вы заботитесь вовсе не о моем брате. Я уверен в том, что не будь у вас уже любовника, вы не отказались бы разделить ложе со мной, моя милая сестрица, — и он хотел обнять ее.

— У меня нет любовника и я вовсе не желаю обзаводиться им.

— Я уверен, что вы еще одумаетесь, — сказал он и хотел поцеловать ее в шейку.

— Я прошу вас верить тому, что если бы хотела отдаться кому-нибудь, так сделала бы это только по любви, — ответила она сердито.

— Пожалуйста, не разыгрывайте недотрогу, сударыня. Раньше у вас был Жокур, теперь при вас состоит Бирон; смотрите, берегитесь, я не позволю вам смеяться над собой; ваш любовник — молокосос и к тому же фат. Вам придется горько раскаяться за сегодняшний день, вы пострадаете оба.

— Постарайтесь немного успокоиться, — ответила она, — я надеюсь, что вы не способны сделать какую-нибудь подлость.

— Не делайте себе врага из человека, безумно вас любящего, сестрица; я готов сделать все, что вы пожелаете; не забудьте, что мне ничего не стоит погубить такого жалкого соперника, как этот мальчишка. (Он хотел опять приблизиться к ней с более решительными намерениями на этот раз, но она встала, вне себя от гнева).

— Я знаю, что вы всемогущи, милостивый государь, но я вас не люблю и не могу любить. Я должна вам сказать, что, действительно, де Бирон — мой любовник. Вы сами вынудили у меня это признание; он мне дороже жизни и нас не разлучат ни ваша любовь, ни ваши никакие угрозы! (Он тоже вскочил в ярости).

— Помните, сударыня, что вы не избегнете моего мщения, если кому-либо передадите сегодняшний наш разговор.

Мадам де Стэнвиль высвободила меня потом из моей темницы, и, обнимая меня, сказала:

— Я не знаю, мой друг, каковы будут последствия всего этого, но все же мы, в конце концов, избавились от него, а это уже само по себе счастье.

Любя друг друга и вооружившись мужеством, можно пренебречь положительно всем. Шоазель каким-то образом узнал, что я был свидетелем их разговора и ничего не сказал по этому поводу, но зато выказал свою ярость иным образом.

Однажды ночью, выходя пешком из ворот дома мадам де Стэнвиль, я был оглушен ударом, который нанес мне огромной дубиной человек, спрятавшийся за камень и поджидавший меня около Бурбонского дворца. К счастью, удар пришелся по полям моей шляпы и только скользнул слегка по плечу. Я схватил шпагу и нанес этому человеку удар, который, кажется, можно было назвать довольно метким; из-за угла выскочили еще двое и бросились на помощь своему товарищу. Но в эту минуту показалась карета, сопровождаемая несколькими лакеями с факелами; это спасло меня и обратило в бегство моих преследователей. Я говорил об этом на следующий день с начальником полиции Сартином; он выказал мнение, что это были обыкновенные пьяницы и посоветовал мне лучше молчать об этом. Все эти препятствия и постоянная опасность, в которой мы находились, наконец, повлияли на мадам де Стэнвиль, и мы стали видеться реже. Ее влечение ко мне прошло, и несколько месяцев спустя мы с ней были только приятелями — я был искренним и преданным ее другом, любившим ее от всей души, но примирившийся со своим положением, так как я уже давно предвидел, чем все это должно было кончиться.

Король в это время дал мне герцогский титул, но, чтобы не назваться именем отца или моих дядей, я стал называться Лозеном.

Я не переставал, однако, видеться с мадам де Стэнвиль. Она провела довольно много времени вне Парижа, так как уезжала в Лоррен со своим мужем, который тоже перестал меня ревновать, так как я посещал их уже не так часто, и к тому же, мы оба были теперь осторожнее, хотя, несмотря на это, я не переставал принимать искреннее участие в судьбе этой женщины. Однажды, я нашел ее всю в слезах и в таком горе, что я пристал к ней с расспросами, и она откровенно мне созналась, что любит Клэрваля и взаимно любима им. Она уже тысячу раз говорила сама себе все, что сказал я теперь ей по поводу ее позорной любви, которая могла повлечь за собой ужасные последствия. Я решил обратить ее опять на путь истинный, уговаривал и усовещивал, но она давала мне обещания исправиться и сама не держала этих обещаний. Я не мог примириться с тем, что эта особа, столь близкая моему сердцу, губит себя. Я позвал к себе Клэрваля и растолковал ему всю опасность, которая грозит ему и мадам де Стэнвиль; ответы его на мои вопросы вполне меня удовлетворили. Он отвечал с большим достоинством и очень благородно:

— Милостивый государь, — сказал он мне, — если бы дело шло только обо мне, я рисковал бы, чем угодно, так как одно ласковое слово мадам де Стэнвиль вознаградило бы меня за потерю жизни — нет такой жертвы, которой бы я не принес ради нее, но если дело идет о ней самой и о ее безопасности, я готов последовать всякому совету, который вы дадите мне, благодаря которому я могу устранить с ее пути все неприятности.

К сожалению, он также не исполнил свои обещания. Вскоре возникли различные подозрения о их связи. Герцог Шоазель и мадам де Граммон сделали все возможное, чтобы добиться от меня каких-либо сведений по этому поводу, но, конечно, все напрасно, так как я оставался верен ей до конца. Я старался запугать ее той грозной тучей, которая надвигалась над ее головой, но она нисколько не испугалась этого и только отдала мне все свои бумаги на хранение.