Жестокие слова - Луиз Пенни

— Интересно, что думает Гамаш? — спросила Клара.

— По-моему, он в таком же недоумении, как и все мы. Нет, ну в самом деле, — Мирна повернулась лицом к Кларе, — почему это вдруг посторонний человек оказывается в бистро? К тому же мертвый?

— Убитый, — уточнила Клара, и обе женщины на несколько секунд погрузились в размышления.

Наконец Клара заговорила:

— А Оливье что-нибудь сказал?

— Ничего. Он, похоже, ошарашен не меньше, чем все остальные.

Клара кивнула. Ей было знакомо это ощущение.

Полиция за дверью. Скоро она войдет в их дома, кухни, спальни. Проникнет в их головы.

— Даже представить себе не могу, что Гамаш обо всех нас думает, — сказала Мирна. — Каждый раз, когда он появляется, тут у нас мертвец.

— У каждой квебекской деревни свое призвание свыше. Где-то готовят сыр, где-то вино, где-то гончарные изделия. А наша специализация — трупы.

— Призвание свыше — это у монастырей, а не у деревень, — хохотнул Питер. Он поставил тарелки с ароматным супом на длинный обеденный стол. — И вообще, наша специализация не трупы.

Но он не слишком был в этом уверен.

— Гамаш возглавляет отдел по расследованию убийств, — сказала Мирна. — Такое у него случается постоянно. Да что говорить, он, наоборот, должен бы был удивиться, если бы мертвого тела не обнаружилось.

Мирна и Клара присоединились к Питеру за столом. Женщины разговаривали между собой, а Питер думал о человеке, возглавлявшем следствие. Питер знал, что этот человек опасен. Опасен для тех, кто совершил убийство за соседней дверью. Любопытно, знает ли убийца, какой человек идет по его следу? Питер не сомневался: знает, прекрасно знает.

Инспектор Жан Ги Бовуар оглядел их новый оперативный штаб и глубоко вздохнул. Он не без удивления понял, насколько ему знаком этот запах, насколько он будоражит нервы.

Это был запах возбуждения, запах охоты. Здесь пахло долгими часами, проведенными перед мониторами разогретых компьютеров, когда сотрудники пытаются из отдельных частей собрать целое. Здесь пахло командной работой.

Но вообще-то, здесь пахло соляркой и горелым деревом, лаком и бетоном. Он снова находился на старом железнодорожном вокзале Трех Сосен — Канадская тихоокеанская железнодорожная компания оставила его на милость стихий много десятилетий назад. Но добровольная пожарная команда Трех Сосен заняла вокзал, просочилась в него, надеясь, что никто этого не заметит. Никто и вправду не заметил, потому что КТЖК давно забыла о существовании деревни. И теперь маленький вокзал превратился в гараж для пожарных машин, громоздкого оборудования и экипировки. На стенах по-прежнему оставались зашпунтованные панели, обклеенные рекламными плакатами о красотах, которые сулит путешествие через Скалистые горы, и о мерах предосторожности. За место тут боролись правила противопожарной безопасности и огромный постер, сообщающий о победителе поэтического конкурса под эгидой генерал-губернатора. А с постера на Бовуара и в вечность смотрела эта сумасшедшая женщина.

Но она смотрела на него своим безумным взглядом не только с постера, но и в реальности.

— Какого черта вы тут делаете?

Рядом с ней стояла и смотрела на Бовуара ее утка.

Рут Зардо. Вероятно, самая известная и уважаемая поэтесса в стране. Со своей уткой Розой. Бовуар знал, что, когда на Рут смотрит старший инспектор Гамаш, он видит талантливого поэта. Но у самого Бовуара при виде Рут начиналось несварение.

— Произошло убийство, — сказал он голосом, полным достоинства и властности (по крайней мере, он на это надеялся).

— Я знаю, что произошло убийство. Я не идиотка.

Ее утка покачала головой и хлопнула крыльями. Бовуар настолько привык видеть Рут с птицей, что даже не удивлялся. На самом деле, хотя он ни за что не признался бы в этом, он был рад, что Роза все еще жива. Все остальное вокруг этой старой перечницы надолго не задерживалось.

— Нам необходимо снова воспользоваться этим зданием, — сказал он и отвернулся от милой парочки.

Несмотря на старость, хромоту и пылкий темперамент, Рут Зардо была выбрана главой добровольной пожарной команды. Как подозревал Бовуар, сделано это было в надежде, что в один прекрасный день она погибнет в пламени. Но еще он подозревал, что она не горит.

— Нет. — Рут стукнула тростью по бетонному полу. Роза не подпрыгнула — подпрыгнул Бовуар. — Вы не получите это помещение.

— Прошу прощения, мадам Зардо, но нам оно необходимо, и мы его займем.

Голос его звучал уже не так любезно, как прежде. Эти трое смотрели друг на друга, и моргала из них только Роза. Бовуар знал единственный способ, с помощью которого эта психованная может восторжествовать: если она начнет читать свои муторные, невнятные стихи. Где нет ни одной рифмы. Никакого смысла. Но еще он знал, что из всех людей в деревне она последняя стала бы читать эти стихи. Ее творения смущали ее саму, она вроде бы даже стыдилась их.

— Как ваши стихи? — спросил он и тут же увидел, что она дрогнула.

Ее коротко стриженные волосы были седыми и редкими и так плотно лежали на голове, что возникало впечатление, будто видишь ее белесый череп. Шея у нее была щуплая и жилистая, а высокое тело, когда-то сильное, явно ослабело.

— Я где-то слышал, что у вас скоро выходит новая книга.

Рут Зардо чуть подалась назад.

— Здесь и старший инспектор, как вам, вероятно, известно. — Голос Бовуара наполнился дружескими, убедительными, теплыми интонациями. Старуха смотрела так, будто перед ней был Сатана. — Я знаю, с каким нетерпением он ждет разговора с вами об этом. Он скоро здесь появится. Он ведь ваши стихи наизусть знает.

Рут Зардо развернулась и вышла.

Ему удалось сделать это. Он изгнал ее. Ведьма была мертва или, по меньшей мере, удалена.

Бовуар принялся оборудовать свой штаб. Заказал столы, аппаратуру связи, компьютеры, принтеры, сканеры, факсы. Пробковые плиты и ароматизированные фломастеры. Он приколотит пробковую доску поверх постера с этой ухмыляющейся сумасшедшей поэтессой. А над ее лицом он будет делать записи о ходе расследования.

В бистро царило спокойствие.

Криминалисты, обследовавшие место преступления, уехали. Агент Изабель Лакост, как всегда дотошная, стояла на коленях у того места, где было обнаружено тело. Она хотела быть абсолютно уверенной, что никакие улики не остались незамеченными. Старшему инспектору Гамашу казалось, что Оливье и Габри замерли на одном месте, — они и в самом деле сидели, не шевелясь, на старом выцветшем диване перед камином, погруженные каждый в свой собственный мир. Они смотрели на огонь, зачарованные пляшущими язычками пламени. Ему стало любопытно, о чем они думают.

— О чем вы думаете? — спросил Гамаш, подойдя к ним и усевшись в большое кресло, стоящее рядом.

— Я думал о мертвеце, — сказал Оливье. — Пытался понять, кто он такой. Что делал здесь. Есть ли у него семья. Не ищут ли его.

— А я думал о ланче, — признался Габри. — Кто-нибудь еще хочет есть?

Агент Лакост подняла голову:

— Я хочу.

— И я тоже, patron,[16] — сказал Гамаш.

Когда Габри начал позвякивать в кухне кастрюлями и посудой, Гамаш чуть подался к Оливье. Их никто не мог услышать. Оливье посмотрел на него безучастным взглядом. Но старший инспектор и раньше видел этот взгляд. Вообще-то, смотреть безучастным взглядом почти невозможно. Если только ты сам не хочешь этого. Старший инспектор знал, что за безучастным выражением лица скрывается бешеная работа мысли.

Из кухни донесся легко узнаваемый запах чеснока, и они услышали, как Габри напевает «Что нам делать с пьяным моряком?».[17]

— Габри решил, что этот человек был бродягой. А вы что думаете?

Оливье вспомнил глаза — остекленевшие, уставившиеся в одну точку. И еще он вспомнил свое последнее посещение хижины.

«Хаос наступает, старичок, и его не остановить. На это ушло немало времени — но вот теперь он здесь».

— А кем еще он мог быть?

— У вас есть мысли, почему его убили в вашем бистро?

— Не знаю. — Из Оливье словно выпустили воздух. — Я голову над этим сломал. Зачем кому-то понадобилось убивать человека здесь? Это лишено всякого смысла.

— Это имеет свой смысл.

— Да? — Оливье подался вперед. — Какой?

— Не знаю. Пока не знаю.

Оливье посмотрел на устрашающе спокойного человека, который, не повышая голоса, вдруг заполнил собой всю комнату.

— Вы его знали?

— Вы уже спрашивали меня, — огрызнулся Оливье, но тут же взял себя в руки. — Извините, но вы и в самом деле спрашивали, а это действует на нервы. Я его не знал.

Гамаш уставился на него. Лицо Оливье покраснело, разрумянилось. Вот только от чего — от злости, от жара из камина или оттого, что он солгал?

— Кто-то его знал, — сказал наконец Гамаш.