Темное время суток (СИ) - Бадевский Ян

— База, — догадался Рамон.

— В том числе.

— Но ты из Форта.

— Никто про это не знает.

Ефимыч, наконец, справился с замком и присоединился к компании. У стены, под необъятным зеркалом, пристроилась электроплита, на ней — закипающий чайник. Зеркало дробило и расширяло реальность, сталкивало фрагменты бытия. Лицом к лицу.

— Сегодня не так, — сказал Рамон.

— Верно, — голос заправщика доносился из-за стеллажа. — Здесь вы. Бойня в Родевиниуме, живые мертвецы… Вы же из тех краев?

— Да, — Рамон похолодел.

— И с вами был некромант.

— Да.

Удаляющиеся шаги.

— Понимаешь, Никита, в среде перевертов слухи распространяются быстро. Невероятно быстро. Есть, к примеру, птицы. Оборотни-птицы. Как правило, они не воины. Переносчики информации.

Брови Рамона поползли вверх.

— Ты не знал?

Леа поднялся и выключил свистящий чайник. Игорек пытался раскурочить пластмассового робота с лампочками вместо ушей. К разговору он интереса не проявлял.

— Сделай кофе, — попросил Ефимыч.

— Пакет под стойкой! — крикнул Матей. — И банка с сахаром.

Леа побрел к стойке.

Спустя четверть часа они сидели за столом и пили обжигающий, крепкий кофе. Малыш скрылся за стеллажами.

— Вы ехали через город, — продолжил Матей.

— Шоссе перекопано, — сказал Рамон.

— Они это сделали. Еще вчера. Вас ждали.

Рамон поставил чашку на стол.

Память услужливо подсунула картинку: еврейское кладбище, воскрешенные твари, немая сцена истребления…

Птицы. У древних скандинавов — кабан, у японцев — лиса, у валлийцев — заяц. А они превращаются во всё. Презирая логику, законы сохранения, вековые представления о себе. Диаблеро… И царь природы оказывается не таким уж и царем, схлестнувшись с думающей природой. С природой двойственной. Вот что писал о диаблеро Кастанеда: «…термин, используемый только соноракскими индейцами. Он относится к злому человеку, который практикует черную магию и способен превращаться в животных — птицу, собаку, койота или любое другое существо». И еще: «Говорят, что диаблеро — это брухо, который может принимать любую форму, какую он хочет принять». В свою очередь брухо — некий аналог шамана. Колдун. Ключевой момент: способен принимать любую форму по собственному усмотрению. Переверт, обладающий сверспособностями. Вот почему цитата прочно засела в памяти Рамона. Мог ли автор этих строк встречаться с иерархами? Пусть даже не с ними — с теми, кто свободно меняет формы? Где правда, а где миф?

Кастанеда в «Разговорах с Доном Хуаном» описывает такой случай. Женщина, умевшая превращаться в суку, забежала в дом белого человека, чтобы украсть сыр. Тот застрелил ее. Собака подыхает в доме белого, и в ту же секунду умирает женщина в своей хижине. Далее. Родственники требуют выкуп, и белый человек расплачивается за убийство. Что из всего этого следует? Во-первых, сущность диаблеро в корне отличается от сущности оборотня. Колдун находится как бы в двух местах сразу. Не оборачивается, а раздваивается. Во-вторых, преследуя определенные, зачастую корыстные цели, в то же время мирно сосуществует с простыми смертными. Людьми.

Никакого конфликта.

Вражда начинается с переходом качества в количество. Диаблеро размножаются и уже представляют угрозу. Допустим, веками существовал кодекс, ограничивающий их численность. И в одном из миров кодекс был нарушен. Началась экспансия. Вот только деградирует раса завоевателей. Генофонд ухудшается. Идет вырождение. Почему — другой вопрос… Логика подсказывает, что прародители, иерархи, должны остаться. Переверты живут долго. Веками, если их не истреблять.

Рамона мучил страх. Каковы цели мифических иерархов? Каковы их реальные силы? И что будет, если они решат вмешаться в ход войны? Например, здесь… «Есть ли диаблеро теперь, донья Лус?». — «Подобные вещи очень секретны. Говорят, что больше диаблеро нет, но я сомневаюсь в этом, потому что кто-нибудь из семейства диаблеро обязан изучить то, что знает о диаблеро. У диаблеро есть свои законы, и один из них состоит в том, что диаблеро должен обучить своим секретам одного из своего рода». Вот так. Знание — сила.

Течение мыслей нарушил Кадилов, успевший за это время совершить обход магазина.

— Вход не закрываешь? — спросил он, усаживаясь на прежнее место.

— Там стекло бронированное, — пояснил Матей.

Ефимыч кивнул.

— А люк на крышу?

— Обычно — нет.

Рамон махнул рукой, и Леа поднялся.

— В подсобке, — сказал Матей. — Прямо по коридору.

Китаец скользнул за стойку.

Лес полнился живыми звуками. Пульсировал, подчиняясь внутреннему, извечному ритму. Рождение, смерть, прием пищи, сон. Ничего, кроме этого. Никаких искусственных мотивов, свойственных разуму. Он двигался сквозь чащу, прекрасно ориентируясь во тьме. Его кошачье зрение позволяло рассмотреть мельчайшие детали: листву на деревьях, заросшие мхом пни, пугливого зайца… Он не отвлекался. Шел напрямик, к жилью неизменных. Его могли опередить. Дети, слабые и предсказуемые дети. Он чувствовал их ярость, их страсть. Он проникся их ненавистью, агрессией. Бежал, и город скалился вслед.

Но это не вызов.

Это бессилие.

Ведь он быстрее. Он — тот, кто опережает. Он — в стороне. И он давно не встречал подобных себе. Около двухсот лет. Но его призвали. Попросили о помощи.

Не смог отказать.

Стук.

В дверь.

Рамон подобрался, ладонь легла на холодный металл «аграма». Кадилов отставил чашку с остывающим кофе. Остальные спали, растянувшись на матрасах и укрывшись клетчатыми пледами из запасников Матея. Игорек раскрылся и перевернулся на живот.

Дежурить решили попарно. Сейчас было далеко за полночь, в три их сменят Матей и Леа. Ефимыч разгадывал пожелтевший кроссворд, ожесточенно черкая карандашом, Рамон раскладывал пасьянс.

— Слышал? — Кадилов поднял указующий перст.

Рамон кивнул.

Бесконечный шум ливня скрадывал, нивелировал все звуки. Порой воздух сотрясали громовые раскаты.

Стук повторился.

Лампы притушены, за исключением той, что над столом. В магазине полумрак. За стеной тишина.

Кадилов осторожно двинулся по мрачному тоннелю, образованному «зашторенными» витринами и длинным стеллажом. Рамон, пригнувшись, — вдоль противоположной стороны стеллажа. Входа он достиг первым.

За стеклом смутно вырисовывалась человеческая фигура.

— Кто?

— Откройте.

— Ты кто такой, мать твою? — сорвался Рамон.

— Свой.

Рамон шагнул к двери. Щелкнул выключателем — галогенный светильник выхватил среднего роста индивидуума, короткую стрижку, выдающиеся скулы, неопределенного цвета глаза. Странную хламиду наподобие пальто, расшитую забавным орнаментом. Мокрую хламиду. Сверху обрушивались подсвеченные галогенкой белесые потоки воды, площадка перед мотелем представляла собой бурлящую жидкую среду. С подбородка незнакомца падали капли.

По кафельной плитке, звякнув, поехали ключи.

— Я один, ребята.

Рамон нагнулся, поднял связку. Нашел нужный ключ, левой рукой вставил в скважину. Провернул два раза.

Дверь открылась.

Незнакомец вошел.

— Стой здесь, — бросил Рамон. И высунулся в проем. Проверить обстановку. События не заставили себя долго ждать: от заправочных автоматов отделись две смазанные тени, метнулись к магазину. Волки. Авангард.

Рамон нажал на спуск и провел стволом слева направо. Очередь скосила гостей почище стального клинка. Гигантская лужа порозовела.

Ночь закричала.

Ну, сперва взвизгнула. Рев десятков звериных глоток, вопль злобы и ненависти. Кто-то с силой втащил Рамона внутрь и захлопнул дверь. Ефимыч. Закрыться он не успел — мощный удар буквально отшвырнул его к дальней стене. В помещение ворвалась непогода. А еще — нечто быстрое и упитанное. Кабан. Обрез вылетел из руки Кадилова и теперь был далеко. Рамон начал поднимать «аграм» — но медленно, слишком медленно. Кабан задержался на секунду — именно столько времени ему потребовалось, чтобы сориентироваться. Хватило. В причинно-следственную цепочку врубился Леа. Сверкнул клинок, украшенный иероглифами, вычерчивая смертоносную окружность. Кабан развалился. На равные половинки. Взгляду Рамона предстала тошнотворная мешанина вывалившихся внутренностей.