Митюкова и Сидоров - Александр Гейман

— Я, Василий, очень не люблю, когда врут и обманывают, — делилась Митюкова. — Вот наша Сима. Представь, угощаюсь я сладкой творожной массой в маленькой баночке. А эта Сима прибежала и наврала, что меня срочно зовут к телефону. Когда я вернулась, Сима уже долизывала мою баночку. Совершенно собачье воспитание и негигиенично.

— Митюкова, как я тебя понимаю! — сочувствовал Сидоров. — Я тоже во всем держусь правил чести. К примеру, ест мой чел булку с молоком. Конечно, я мог бы сделать вид, что мне это ни капельки не интересно. Но к чему это лицемерие, если на самом деле я жду положенной мне доли. Зачем же, спрашивается, обманывать? Поэтому я всегда прямо выражаю свое мнение, сажусь напротив чела и смотрю на него честными глазами.

Митюкова почему-то смеялась. А вот стишок про шустрого котишку она раскритиковала.

— Во-первых, Сидоров, — бойко наставляла Митюкова в высокой науке стихосложения, — почему котишкО? Ты что — средний род?

— Нет, нет! — пугался Сидоров. — Я мужской! мужской род, Митюкова!

— Значит, и в стихотворении должен быть мужской. Мало нам всяких… мр-р… Арнольдов… И что это значит — ухо лапой чешет? Все кошки так делают. Никакой тут заслуги нет, и вообще, Сидоров, это не передает твою индивидуальность.

— Ну, Митюкова. Это ж стихи. Поэзия, — защищался Сидоров, а приводил он слова чела, которыми тот отражал нападки на свои творения. — Она ж пишется по особым законам.

Митюкова фыркала.

— Ой уж, по особым. Ты лучше скажи — почему вы, коты, все время деретесь? Тоже по законам поэзии?

Говоря откровенно, Сидоров и сам не всегда понимал, из-за чего приключаются иные стычки. Эту же тему он как-то обсуждал с Фельдманом и доверительно ему признавался:

— Ты знаешь, Фельдман, с одной стороны, я против Жиганова-младшего или Нечитайлова ничего не имею. Идет, скажем, Нечитайлов по моему двору к себе во двор — ну и пусть себе идет. Но меня возмущает сам факт.

В чем состоит этот возмутительный факт, Сидоров объяснить не мог, но что он его возмущал, это было совершенной истиной. Но само собой, Митюковой Василий изложил все иначе, галантно:

— Ну, как же, Митюкова, что за странный вопрос. Коты всегда дерутся во имя прекрасного пола. Какой в этом секрет.

— Но вы же деретесь, когда и кошек рядом нет, скажешь — неправда? — приставала Митюкова, почему-то живо интересуясь этим предметом. — Скажешь, тоже из-за дам? Хотя… Моя подруга Миколакис, она такая своеобразная, гречанка, она тоже считает, будто в это время мысленному взору котов предстает идеал Прекрасной Кошки и вдохновляет их на поединок. Неужели у вас так все романтично, а, Сидоров?

Сидоров сразу вспомнил свою Небесную Кошку. И хотя не было ни одного случая, чтобы он с кем-то сцепился по поводу ее расположения, Василий, конечно же, охотно согласился с мнением гречанки Миколакис — а как же, конечно, романтика. Конечно, небесный идеал. Еще какой небесный-то! — до шестого этажа, бывает, шерсть клочьями летит! Воспаряет в восходящем потоке воздуха.

В таких разговорах приблизились выходные.

— Вот, Василий, — писала Митюкова, — завтра моя чела отправляет семью на дачу, и когда она посадит меня на сиденье, я незаметно выскользну из авто. Старшая чела будет думать, что я уехала, а младшая — что я дома, и меня не хватятся. Я спрячусь в зарослях на углу, там меня и ищи.

Сидоров предпринял основательную подготовку. Фельдману он принес целых две мыши, а за это реквизировал из холодильника три стерляжих кусочка. Не очень больших — вместе меньше, чем на полкило, но на пару суток должно было хватить. Но поскольку прожорливость Митюковой Сидорову была неизвестна, то он подстраховался парой толстых кусков докторской колбасы, для чего понадобилось применить усиленные меры воспитательного воздействия в отношении своего чела. Еще Сидоров прибавил к запасам сырой бифштекс, это уже из столовой через дорогу — разжился по случаю. Ну, мало ли как — главное, что разжился. Голод Митюковой теперь не грозил, а для утоления жажды, на всякий случай — Сидоров ведь и правда почти не употреблял — он стырил у Фельдмана пузырек с валерьянкой. Ну и, конечно, на всю территорию вокруг дома Сидоров наложил жесточайшие запретительные заклятия — вплоть до особого распоряжения всем Жигановым, Кошкиным, Нечитайловым и вообще всем котам, будь они хоть с изьяном, хоть без, ход был строжайше воспрещен. Не нужны были в эти дни посторонние коты Василию Сидорову. Митюкова ему была нужна.

В пятницу задолго до срока Сидоров занял наблюдательную позицию на тополе, откуда просматривалась дверь в подъезд Митюковой. Выходили и заходили разные челы, и даже собаки, но никого — с кошками. Вид челов Митюковой Сидорову был неизвестен, и он стал нервничать: а вдруг они уже уехали, и он проворонил? Или поездка на дачу сорвалась. Василий несколько раз спускался с дерева и проверял условленное место встречи, но там никого не было. Потом под тополем проковыляла хромая собака из дворов за столовой, а это всегда было несчастливым знамением. У Сидорова нехорошо стало на сердце. Наконец подъехал автомобиль, и туда стали грузиться челы, — по всем признакам, это и были Митюковы. Сидоров воспрянул. Как назло, в это время к дому подкатил совершенно несвоевременный трейлер и заслонил Сидорову обзор. Увезли Мурочку или не увезли, он так и не увидел. Со смятенным сердцем Сидоров отправился на угол дома — и пробежал мимо Митюковой. Спешил к ней и потому не обратил внимания на какую-то кошку в зарослях палисадника. Митюкова вышла из кустов и сама окликнула Сидорова.

Сидоров как-то неловко лизнул в ее ухо и стал заново привыкать к виду своей дамы. Сам-то по себе вид был как вид и не слишком волновал Сидорова, влюбившегося, как известно, заочно. Просто образ Митюковой на фотках соотносился с живой Митюковой не очень опознаваемо. Ведь не все фотографии умеют изображать тех, с кого они сделаны, — ну, не получается так же красиво, и все тут. В душе же дело, а ее как сфотографировать? Стараются фотографии, конечно, тянутся, как могут, но не всегда удается. Несовершенство техники.

— Я толстая? — спросила Митюкова, понявшая замешательство Сидорова.

— Конечно, толстая, — отвечал Сидоров, сообразив, что соврать из учтивости у него не получится. — Но я люблю толстых, не стесняйся. Ну, как у тебя прошло?

Сидоров имел в виду ее побег из-под домашнего надзора. Митюкова немножко поболтала о том, как ей удалось усыпить бдительность своих домашних, о разных сопутствующих пустяках, а Сидоров меж тем вел ее в заветную кладовку — вначале предполагалось щедрое застолье. Но когда они прибыли, Митюкова едва притронулась к тому-другому и сразу же приступила к делу: