Путешествие с двумя детьми - Эрве Гибер

Суббота, 3 апреля

Последние записи перед отъездом. Лихорадка дурных предчувствий. В книжном магазине карты Марокко закончились, типографские работники не хотят больше импровизировать из-за неустойчивости границ; война заставляет границы двигаться, и пустыня отдаляется, карты устарели. Книги ветеранов, «Кубла Хан» Сэмюэля Тейлора Кольриджа, «Лалла Рук» Томаса Мура, «Эотен» Кинглейка, давно раскуплены (тщеславный вопрос: ждет ли меня та же участь, что и моих предшественников?). П. по телефону указывает мне возможные маршруты: дорога к юго-востоку от Агадира до Тафраута, потом небольшая долина Амельн, деревни которой держатся на краях гор; дорога из Урзазата до Загоры, двадцать километров по тропе до верблюжьих рынков; или еще дорога от Марракеша до Таруданта, отель «Золотая газель», в саду которого живет белый слон. Но я уже знаю, что, когда мы войдем в сад «Золотой газели», белого слона там не будет, он давно исчах...

II

«У этих событий есть декорации: некие пейзажи, некие движения посреди пейзажа, по которому я иду, или бегу, или иногда летаю. Я представляю, как выхожу из комнаты в сумерки, я должен пройти расстояние, отделяющее меня от нашего семейного дома или от места, где буду ужинать. Я выхожу всегда оттуда, где был защищен, и устремляюсь к чему-то иному. Я перехожу из очень личного, интимного пространства в пространство общее. В это время меня охватывает, заполняет со всех сторон пейзаж, и я вдруг ощущаю сумерки, порывы ветра.

С какого-то момента ты не можешь сохранять тесную связь с детством, не став эгоистом. Спасти от остановки во времени, от полного замыкания на себе, оцепенения интересов, может одно безумие; безумие не разрушающее, безумие не низменности, а возвышенности; вместо концентрации - экстраполяция. Как если бы в условленный час нужно было бы искать детство не позади, а впереди себя».

Беседа с Бернаром Фоконом («Монд» от 14 января 1981 г.)

Суббота, 3 апреля.

Такси: я в одиночестве. Предпочел присоединиться к ним в аэропорту. Но у меня уже плохое предчувствие: нужно будет побороться, дабы не впасть в уныние. Шофер предсказывает мне грабежи и превозносит красоту арабских женщин.

Аэропорт: приехал раньше. Плечо начинает болеть из-за сумки, тактики совращения заставили меня набить ее доверху, боюсь, что она порвется. Толпа, на полу мусор: забастовка уборщиков, школьные каникулы, массовые отъезды. Чтоб избежать ужасов, нужно сосредоточиться.

Телефонные кабины: попытка. Я не мог поговорить с Т. до отъезда, и мне вдруг хочется ему позвонить, чтобы сказать несколько глупых слов любви, так как мы никогда не позволяем себе говорить об этом. Но у меня нет мелочи: я опускаю пять франков в аппарат, Т. нет дома, мне не удается забрать монету, я раню руку.

Истерическая жара.

Я встречаю Б. и детей в вестибюле. Дети грызут чипсы, я замечаю, что их одежда вся в пятнах. Дети обнимают меня: неожиданное, бесконечное счастье от поцелуя. Я учусь не смотреть на них, не останавливать на них ни единого взгляда, но я удивляюсь таинственности губ прелестного ребенка, они действительно ярко-алые. Дети держат длинный сверток красного цвета, перевязанный на конце: они говорят мне, что это четыре бумажных змея, мы будем устраивать состязания. Я сразу же вижу в небе расправленных драконов, летучие корабли и летающих рыб.

Дети прожорливы и расточительны: они едят бисквиты, собираются купить себе блоки сигарет, они вертят свистками, подвешенными на веревочках, которыми болтают в воздухе. Когда они надувают пластиковый пакет, чтобы он разорвался, я стараюсь не показывать своего страха. Но после ожидания и, словно нарочно, чтобы усилить мой страх, они его не взрывают (я снова мальчик, которого считали трусом).

Во время паспортного контроля дети смеются над опасениями взрослого и подтрунивают над полицейским. Взрослый явно закрывает одним пальцем дату своего рождения в раскрытом паспорте. В очереди какой-то мальчик целует свою старую мать в губы, и я спрашиваю у Б.: «Ты когда-нибудь целовал мать в губы?» Как и я, он отвечает нет.

Дети знают имена всех, в честь кого называют самолеты, Б. спрашивает: «Вы уже летали на самолете?» И дети с презрением перечисляют все свои поездки. «А вы уже летали на тех самолетах, которые падают?» - спрашивает Б.

На эскалаторе некрасивый ребенок говорит мне: «Я в первый раз покупаю блок сигарет», и я говорю: «А я еще никогда в жизни не купил целого блока». Взрослый вытащил из кармана деньги, чтобы оплатить блоки.

В зале ожидания, уставший от разговоров, я наконец достаю блокнот, и рядом со мной садится мужчина, чтобы читать поверх моего плеча, может быть, это полицейский в гражданском, агент полиции нравов. У моего почерка большой недостаток: он слишком разборчив. Нужно сделать его неразборчивым, насколько это возможно. Я уже знаю, что дети попытаются украсть у меня блокнот, чтобы его прочитать. Следует научиться писать неразборчивые слова в таких случаях.

Взрослый говорит, словно могиканин; заканчивая сигарету, он произносит: «бросаю курить». Дети курят, как щеголи. Они пожирают иллюстрированные журналы, переругиваются, вытаскивают гигиенические пакеты и спасательные жилеты, грозят обкакаться. Но очень быстро я начинаю обращать больше внимания на жесты взрослых вокруг меня, нежели на движения детей: мужчина, стоящий в зале посадки, не снимая перчаток, беспрерывно маниакально причесывается. Я говорю Б.: «какое должно быть счастье уметь причесываться на публике, но каким же при этом нужно быть легкомысленным, чтобы показывать такой лоб». Мужчина замечает, что я его разглядываю, и говорит мне о своей расческе: «Эта сволочь дерет мне волосы».

Еще я думаю, что взрослый красивее детей: красота Б. - подлинная, у него голубые глаза, черные волосы, исхудавшее лицо, мы не хотим друг друга, ибо дети рядом с нами, словно вентиляторы всех желаний, но я могу догадаться по его взгляду, что и он находит меня красивым, более красивым, чем дети.

Прелестный ребенок заставляет меня открыть рот, чтобы прыснуть туда спрей устойчивой свежести, как сообщает нам этикетка, и я задыхаюсь от струи, из их ртов идет пар.

Взамен милый ребенок просит лосьон от укусов насекомых, у меня его нет (взрослый захватил с собой баллончик от тараканов), я отвечаю ему, что на каждый укус нужно давить ногтем с двух сторон, в виде крестика, но это лишь усугубляет его боль, и он жалуется.

Видя, что я пишу, Б. предупреждает меня, что блокнот прежде нашего возвращения украдут, но я буду на нем спать, спрячу его под подушкой, пришью карман к плавкам, чтобы его защитить.

Ребенок собирает горку из мусора: хочет поджечь несгораемые предметы.

Чего только нет в сумке взрослого: он вытаскивает свистульки попугайных расцветок, шутихи, наушники, мыльные пузыри, взрывающиеся сигареты, поддельные спички, коробки с двойным дном, крапленые карты. А взамен, чтобы поразить нас, дети могут использовать наготу, они достают из пропитанных мочой трусов члены.

А у меня в карманах ничего нет. Ребенок просит У меня зеркало, и я протягиваю ему свою ладонь, чтобы в ней отразилось его лицо.

Уродливый ребенок рядом со мной становится очень красивой девочкой: я буду наряжать его в платье с декольте.

(Усталость, но нужно бороться со сном, не закрывать глаз, не терять ни одного мгновения в такой редкой компании).

Дети, пьющие ром, делают себе из банкнот веера, презрение к родительским деньгам.

В аэропорту фотографии короля, вереницы верблюдов, пестрые бурнусы. Синие шевроле на остановке, нищие малолетки. Белые дети взвешиваются на багажных весах, пятьдесят восемь килограмм, пятьдесят четыре килограмма, на двенадцать килограмм меньше, чем у меня. Дети танцуют без музыки. Из совершенно черного леса на обочине дороги появляется мужчина; мелькнув в лучах фар, пропадает волк.

Сидя на переднем сидении машины, я ловлю себя на желании сказать детям те же слова, что произносила моя мать на переднем сидении, когда мы с сестрой сидели сзади: «Вам там не душно? Вам удобно?», но я их не повторяю. Милый ребенок икает, и я предлагаю ему каплю уксуса с сахаром. Если же у него заколет в боку, я, как мой отец, сам предложу ребенку расшнуровать ботинки (хребет не треснет).

Рено-12 увозит нас за пределы Агадира к пустыне, мы едем вдоль задымленных рафинадных заводов, сбиваемся с дороги, свет на месте украденного прикуривателя освещает мою руку на непромокаемом плаще. В поисках отеля мы разворачиваемся. Дети хотят сесть за руль, «здесь, - говорит Б., - человеческая жизнь дешево стоит». Дети подражают арабской речи. Мы пробуем остановиться в разных отелях, нигде нет мест. Как только мы оказываемся в номере, дети открывают окна, выходящие на прозрачные синие бассейны с подсвеченной водой. Они хотят купаться и звонят администрации, ночью запрещено купаться, можно получить лунный удар, который более болезнен, чем солнечный. Дети сразу же раздеваются догола, и я замечаю, что туловище у милого ребенка немного коротковатое и чуть пухлое. Второй ребенок будет спать со мной, наконец рядом. Я закрылся в номере 221, от номера 219 меня отделяет другой номер. Дети оставили окно раскрытым настежь, и занавески слегка развеваются на свежем ветру. Шум мотоциклов. Усталость. На моих часах, всегда немного спешащих, два часа десять минут ночи, здесь ровно полночь.