Ключ от этой двери (СИ) - Иолич Ася

– Эй, приятель! – с ужасом на лице схватил её Като за плечи. – Я думал, он измордует тебя там! Ты жив? Он тебя бил? Что там произошло?

– Ничего. Мы обсуждали мои дела в этом доме, – сказала Аяна. – Всё. Конец истории.

– Он там что-то опять громит? – задрал вверх голову другой парень. – Эй, зовите камьера, у него опять припадок!

– Слышь, ты что ему такое сказал? – воскликнул, сморщившись, Като. – Он с утра был такой тихий, спокойный, как камнем ушибленный! Ты зачем это сделал? Ты знаешь, сколько нам уборки и мороки после каждого его припадка?

– Не знаю, – сказала Аяна. – Пропустите меня. Меня это не касается.

– Смотри, если он с собой что сделает, тебе же не жить! – крикнул ей вслед Като. – Тебя найдут и кожу живьём сдерут!

Аяна шла к конюшне, ссутулившись, шаркая по дорожке, мощённой камнем, и не видела ничего, кроме щелей между булыжниками, из которых кое-где пучками торчала трава.

– Что-то ты долго сегодня, – сказал катьонте в синем, открывая ворота. – Что стряслось?

Аяна пожала плечами.

– Не знаю. Какая разница?

Катьонте вдруг вздрогнул, оборачиваясь. Аяна проследила за его взглядом. Со звоном разлетелось большое стекло в балконной двери второго этажа. Стул, раздробивший его на искрящиеся в закатном свете брызги, приземлился, крутясь и трескаясь на части, на ступени лестницы, выходящей в сад.

Аяна отвернулась и схватила Ташту за гриву и корде, но не смогла запрыгнуть на него. Валун, стоявший рядом, услужливо подставил крутой серый бок, и Ташта медленно понёс её прочь, в сторону города. Аяна болезненно щурилась от закатных лучей, несмотря на то, что они били ей в спину, подсвечивая ореол из выбившихся из-под камзола волос.

Она спустилась на несколько уровней склона ниже, к дому Эрке, но проехала мимо. Лерт, размеренно и бессмысленно стукавший тяпкой по закаменелой почве у ворот, с удивлением посмотрел ей вслед.

– Эй, Анвер! – крикнул он. – Что за дела? Ты откуда так поздно?

– Не знаю, – сипло сказала Аяна. – Какая разница?

Она миновала ограду дома Эрке и почувствовала, как немеют губы, а в животе начинает подниматься склизкий комок водорослей вроде тех, что цепляла иногда её удочка со дна у берега Фно. Тревога завладела её рассудком, и она еле сидела на Таште, задыхаясь, пытаясь не упасть. В глазах потемнело.

– Инни, – сказала она. – Домой.

Он нёс её рысью вдоль берега, вдоль строя кипарисов, в котором некоторые, словно выбитые зубы, отсутствовали, заменяясь невысокими кустами, и она схватилась руками за горло, изо всех сил цепляясь ногами за бока Ташты.

– Кэтас, – прохрипела Аяна. – Стамэ...

Она сползла кулём с его бока и согнулась между двумя кустами пышной узкой осоки на обочине. Её выворачивало наизнанку, но позывы не приносили облегчения, потому что в животе было пусто, пусто, как в его голосе, когда он упрекнул её в неверности.

– Инни.

Сил залезть на него не было. Она шла, ковыляя, схватившись за верёвочный ошейник, и солнце полностью пропало, закатившись в щель между краем моря и неба, как иногда закатывались ржавые гроши за подкладку внезапно прохудившегося кармана её камзола.

Порт в сумерках негромко шумел. Скрипели лебёдки и глухо стукали ящики и бочки с грузом, и грузчики крякали, взваливая на плечи кожаные тюки. Аяна вспомнила, как Конда стоял в подворотне её родного двора, скрестив руки на груди, и широко улыбался, так, что от этой улыбки нельзя было отвести глаз. "Там ткани", – сказал он. – " Там только ткани, больше ничего"

Она согнулась над сточной канавой. Вонь ужасала. Глаза горели, и горло жгло от невыносимых, мучительных судорог.

– Фу, – сказал женский голос откуда-то сбоку. – Зачем ты нажрался, как свинья? Мужчину это не красит, а уж паренька – и подавно!

Аяна вытерла рукавом сухие губы и попыталась разогнуться.

– Ох, – женская фигура в синем полумраке прошла, покачивая бёдрами. – Фу. Мальчики, – окликнула она каких-то двоих мужчин, проходящих поодаль. – Я торгую сладкими персиками. Желаете отведать?

– Мы уже отведали, – хохотнул один. – Те были посвежее твоих!

– Ну и идите отсюда! Вараделта, у тебя пусто?

– Да, – раздалось с другой стороны. – Те, видать, с Дакрии все... Там развлекались. Мои персики им тоже не годятся. И сколько раз тебе говорить, зови меня Вадэли! Отстань от этого сопляка. Пусть едет, а то мамка уши надерёт.

– Инни, – пробормотала Аяна, слабо хлопая Ташту по лопатке.

Она брела, спотыкаясь и хромая, а Ташта вёл её, косясь, осторожно переступая по брусчатке. В спину уставилась коричнево-золотистая Монд, а из-за правого плеча сонно подмигивал сонный узкий серп голубоватой светлой Габо.

Сумерки вели её прочь от Конды, дальше и дальше, бережно подхватывая и переводя из одного пятна света от фонаря на стене в другое. Аяна несколько раз оглядывалась, проверяя положение лун, и переходила тёмные пустые улочки, ныряла в какие-то зловонные проулки, застревала на незнакомых перекрёстках.

– Эй, малой, а ну-ка, постой, – сипло послышалось в спину. – А ну-ка, погодь малёха. Ты что тут забыл? Ты с какой улицы, а, такой смелый?

Аяна вздрогнула и обернулась. Ночная прохлада втекла за ворот камзола, под выбившиеся волосы. Её догоняли две тени, сливаясь, прячась в той, которую отбрасывал освещённый лунами ряд домов.

– Ташта... помоги... – заплакала она. – Ускэ! Прошу!

Ташта присел, разворачиваясь. Аяна упала на брусчатку улицы и, дрожа, размазывая слёзы, смотрела, как широко открывается его рот, устремляясь к ближайшей тени. Раздался оглушительный крик, отражаемый стенами домов, три тени метнулись прочь, и со всех сторон стали доноситься скрипы оконных рам и ставней. В нескольких окнах зажёгся свет. Ташта кинулся, прижав уши, прочь, догоняя убегавших.

– Кэтас! – отчаянно воскликнула Аяна. – Кэтас! Иди сюда! Ташта!

Он вернулся не сразу. Переступая беспокойно, он обнюхивал её, прядал ушами и всхрапывал, а Аяна поднялась, хватаясь за его колено.

– Аллар. Найле. Йере. Инни.

Её швырнуло назад, к крупу, потом качнуло вперёд.

– Мой золотой, ты всё помнишь! – плакала она. – Ты ничего не забыл. Не то, что некоторые!.. Ты же мой хороший!

Он медленно шёл, и каждый шаг отдавался тошнотой, в ушах шумело. Она не понимала, где находится, и ещё меньше понимала, куда ей идти дальше. Что ей делать дальше?

Она так и не спросила про Лойку. Она стояла там, слушая его обвинения, и опять думала только о себе. Она даже о Верделле ничего не сказала... Она будто ослепла рядом с ним, ослепла от гнева, ослепла от этой серой хмари, которая...

– Кэтас, – пробормотала она. – Аллар.

Ташта, явно уставший от всего происходящего, нехотя, только спустя несколько команд, встал на колени, и она опять согнулась над какой-то канавой. Страх сковал её. Эта тошнота и чувство удушья... Аяна поняла. Она больна. Наверное, она умирает. Иллира говорила, что Аяна выглядит, как мертвец, который питается кровью. Один из тех, которые восстают из склепов...

Луны медленно ползли по небу, и она ползла, схватившись за корде на шее Ташты и еле переставляя ноги. Да, так и есть. Даже у Тави взаперти ей не было так паршиво. Ей ещё никогда в жизни не было так паршиво. Даже несколько месяцев в зубодробительно тряском фургоне по разбитым колеям прекрасного, широкого Арная казались незначительной мелочью по сравнению с тем, что происходило сейчас.

Выхода не было. Всё, что происходило, было паршиво, беспросветно, безысходно. "Фидиндо" не было в порту, и единственный, кто мог ей что-то сказать о судьбе сестры, сегодня швырялся креслами за её спиной. А чтобы найти кого-то из команды "Фидиндо", ей тоже нужно было идти... к Конде.

Мысли метались у неё в голове, не находя выхода. Всё, что она делала эти два года, рассыпалось, как стопки, сложенные из гальки, которую она зачерпнула горстью из бурунов прибоя, просеивая сквозь пальцы слишком мелкие камни. Всё разваливалось, как её серые туфли, расходилось, как швы карманов её камзола, куда она складывала слишком много разных вещей, разрывалось, как портрет Конды, столько раз сложенный и расправленный, что на нём образовался крест из протёртой, прозрачной бумаги.