Крымские тетради - Илья Вергасов

Митин — трагическая ошибка наша. Недоглядели.

Потому Биттер знал многое, но до поры до времени особенно не спешил.

Не спешил с активными действиями и командир Ялтинского отряда. И этим пользовался ялтинский комендант.

Биттер заигрывал с евреями.

Принял старейшин ялтинской еврейской общины, был вежлив и обходителен. Просил совета, где лучше развернуть госпитали, кто из врачей ларинголог, а кто хирург, какие лекарства можно найти в местных аптеках.

На все свои вопросы он получил исчерпывающие ответы, однако осторожные, не обязывающие.

Игра продолжалась, хотя финал ее был очевиден.

Странное дело, но люди будто не предвидели трагического конца.

Вскоре Биттер в очень вежливой форме предложил главе общины собрать контрибуцию: миллион рублей в золотом исчислении.

Миллион был собран. Биттер отблагодарил и твердо обещал больше евреев не беспокоить.

И люди почему-то поверили. Думали, что откупились от смерти…

Эта глава посвящена судьбе широкоизвестного литературного мемориала Ялты — Дома-музея Антона Павловича Чехова, судьбе сестры и друга великого русского писателя Марии Павловны.

Хранитель Дома-музея Мария Павловна и ее помощницы остались в городе, занятом врагом.

Почему?

Весь смысл жизни Марии Павловны состоял в том, чтобы сохранить людям все, что напоминает о Чехове. И аккуратный скромный двухэтажный домик, в котором каждое дерево посажено и выращено руками брата, и крыльцо, по которому поднимались в дом Горький и Короленко, Куприн и Бунин, Скиталец и Левитан, Серов и Шаляпин, Качалов и Станиславский, Немирович-Данченко… И балкон, на котором сиживал Антон Павлович…

Этого на машину не погрузишь, с собой не увезешь.

Мария Павловна не могла оставить дом без себя, без Чехова.

— Судьба дома — моя судьба.

С ней нельзя было не согласиться.

И помощницы Марии Павловны думали так же. Остались С ней Елена Филипповна Янова, Пелагея Павловна Диева, десятиклассница Ксюша Жукова; остались люди, которые окружали вниманием дом, всегда помогали содержать его в нужном порядке, — жители ялтинской окраины Аутки.

Война где-то шла стороной, а здесь, в доме, готовились к необычной жизни. Запасались дровами, углем, продуктами.

Каждый день, как и всегда, тщательно убирались комнаты, смахивалась пыль. Все вещи стояли на своих местах, как и при жизни Антона Павловича. Ничего не убавилось и не прибавилось, разве что после ухода наших появился небольшой портретик немецкого писателя Г. Гауптмана — на всякий случай.

Немцы не любили окраин, в Аутке появились только проходящие войска, но они даже на бивак не остановились, кое-где похватали бродячих кур, постреляли собак и ушли.

Тишина стояла мертвая. Уходили осенние дни, и ни одна чужая душа не тревожила покой дома.

Мария Павловна и Янова вернулись к своим мирным делам, продолжали готовить к изданию письма Антона Павловича.

Но постепенно немцы стали проникать и на окраины: нет-нет да и появится на улице нежданный гость. Но пока в дом никто не заглядывал.

Выпал тяжелый безветренный холодный день. Мария Павловна слегка захворала, и Пелагея Павловна уложила ее в постель.

Часов в двенадцать дня Пелагея Павловна отпрянула от окна.

— Немцы!

— Где?

— У калитки остановилась машина!

— Платок, Поленька!

— Да вы не поднимайтесь.

— Нет,!. Полина, встречу я их сама. — Мария Павловна посмотрела в окно. Она увидела у калитки серую машину, похожую на гроб, поставленный на колеса; рядом стоял пожилой немец в дождевике, внимательно смотрел на дом и сад. Он шагнул вперед. За ним еще несколько военных, видать подчиненных, они держались позади пожилого немца.

Мария Павловна вышла навстречу — собранная, внешне спокойная.

— Я вас, господа, слушаю, — сказала она по-немецки.

Пожилой поклонился, его помощник забежал вперед:

— Представляю, мадам: майор Бааке. Мы будем здесь жить!

— Это частное владение, господа. Немецкие законы охраняют собственность.

Майор улыбнулся натянуто и решительно нажал на калитку.

Мария Павловна поняла: их не остановить, но сделала еще одну попытку:

— Комнаты не отапливаются и для жилья непригодны.

— Я жду приглашения, мадам, — возразил Бааке.

— Прошу!

Вошли в гостиную.

— О! — удивился майор. Среди многочисленных фотографий он заметил портрет Гауптмана. — Зер гут, мадам!

Его помощник сноровисто заглянул в бывшую спальню Антона Павловича и стал без спроса передвигать умывальник.

Мария Павловна решительно воспротивилась:

— Вы не имеете права! Предметы, вещи, дом, сад принадлежат известному русскому писателю Антону Чехову! Я его родная сестра и законная наследница!

— Чехоф! — Бааке поднял лицо в глубоких морщинах.

— Да, да! Его знают и уважают в Германии. Книги моего брата издавались в Берлине, Лейпциге… Я старый человек и требую уважения.

Майор стал успокаивать:

— Мадам, все будет аккуратно. — Он сам закрыл дверь в бывшую спальню и приказал занять только столовую. Он решительно откланялся и перестал замечать кого бы то ни было.

Мария Павловна вернулась в свою комнату. Здесь в большой тревоге ждали ее помощницы. Она расплакалась.

— Они остались. Все изгадят!

— Будем надеяться на лучшее, — успокаивала ее Янова.

Тихо вел себя этот самый Бааке. Ни один экспонат не был тронут. Немцы соблюдали идеальную чистоту, майор в комнатах не курил.

Это был молчаливый человек, который, казалось, и белого света не замечал. Иногда — не часто — натянуто кланялся Марии Павловне, а что касается остальных, они для него не существовали. Майор не пил, гостей не принимал.

Он, видать, занимал какой-то высокий пост. На службу уезжал под усиленной охраной, возвращался с ней же.

Все это было не так уж плохо, во всяком случае могло быть в тысячу раз хуже.

Распорядок дня в доме не нарушался. Помощницы уходили до комендантского часа, а с Марией Павловной оставалась Пелагея Диева, давнишняя попутчица ее жизни.

Но все имеет свой конец. Удача при фашистах — дело случайное. Майор неожиданно стал собираться в дальнюю дорогу. По всему видно было, что он сюда больше не вернется.

Мария Павловна вышла в столовую. Бааке молча поклонился, кивнул головой на портрет Гауптмана:

— Зер гут!

Мария Павловна тревожно смотрела на Бааке. Майор подумал, а потом вызвал своего адъютанта.

За час до отъезда адъютант у входа, прямо на дверях, сделал какую-то надпись, содержание которой неизвестно до сих пор. Однако надпись играла магическую роль.

Немало было попыток проникнуть в дом, но на пути всех стояла дощечка с готическим шрифтом. Она действовала посильнее часового с автоматом. Она гнала прочь даже офицеров самых разных рангов.

Однажды перед ней появился Биттер, ялтинский комендант. Его сопровождал переводчик — бывший адвокат нотариальной конторы.

Биттер внимательно ознакомился с надписью на дощечке, поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с Марией Павловной, которая неосторожно выглянула из своей комнаты в открытое окно, — было тепло.

— Битте! — крикнул комендант.

Мария Павловна сошла к офицеру; переводчик-адъютант, тысячу раз извинившись перед Марией Павловной, представил его:

— Это сам господин комендант фон Биттер!

Офицер четко приложил руку к блестящему козырьку, поклонился, внимательно разглядывал хозяйку дома.

— Чем обязана господину коменданту? — Мария Павловна спросила по-немецки.

— Разрешите войти?

— Зачем?

— Положим, из обычного любопытства. Я, например, уважаю писателя Чехофа.

— По этой причине в частные дома, господин комендант, не просятся. Мария Павловна держалась очень независимо, (В 1946 году, когда я встретился с ней и мы вспомнили прошлое, она со своей обаятельной улыбкой сказала: «На них действует сила, чувство собственного достоинства. Я этим приемом широко пользовалась и часто достигала нужного»).

— Согласен! Но я прошусь в советский музей.

— Ошибаетесь, господин комендант. Здесь частное владение, и только частное. У меня, наконец, есть купчая.

— Я комендант, мадам.

— А я только на вас и надеюсь, господин комендант. Мой гость, майор Бааке, не отказал мне в своем покровительстве, и надеюсь, что и вы не откажете, хотя бы из уважения к памяти Чехова, которого вы так уважаете.

Биттер как-то замешкался, а потом решительно спросил:

— Вы докажете, что владение частное?

— Да! У меня есть нужные документы.

— Хорошо! Они должны быть в горуправе завтра в час дня.

Биттер официально откланялся и ушел.

Купчая была — это правда, но понесла ее в комендатуру Янова.

Бумаги, нотариально заверенные еще в начале двадцатого века, тщательно рассматривались адвокатом. Он на всякий случай очень льстил Яновой и все время напоминал: