Крымские тетради - Илья Вергасов

Пьяно колышется у берегов оранжевое, как сукровица, море.

С большой высоты смотрю на Ялту.

Будто ничего в ней не происходит, стоит себе красавец город под южным жгучим солнцем, такой нарядный, дачный, расцвеченный живыми красками чинар, и кажется, нет ему дела до забот и тревог наших.

Перевожу взгляд на дворцы: ближний от меня — Ливадийский, подальше, затянутый нежным маревом, — Массандровский. Там уж совсем благодатный покой. А что в них будет через неделю?

Батальон подняли по тревоге.

Утро сырое и холодное.

Бойцы молча усаживаются на машины, сутулятся под тяжестью вещевых мешков.

Молчат, но каждый знает — это прощание.

Рядом хлопочут Дмитрий Иванович Иванов, директор санатория имени 10-летия Октября, крупный человек с грузной походкой, и председатель Алупкинского горсовета Николай Петрович Мацак, сивоусый, с мечтательными глазами.

Иванов вздыхает:

— Кто из нас вернется?

— Рано хоронишь, — упрекает друга Мацак.

— Я о другом, Николай. Как же это случилось? Вот столовую было построил, люстры понавесил, ждал отдыхающих. Не дождался, а вчера люстры своими руками… Вот как!

Иванова понять можно. У него новая столовая, у меня ДИП, которого так и не дождался.

Батальон уходит с отступающими частями, добровольцев-партизан снаряжаем в горы. Их уводит Поздняков, наш комиссар. Меня же вызывают в Ялту.

Я приехал в город, машину оставил в глухом переулке и пошел в райком. В выцветшем кожаном пальто, желтой шапке-ушанке шагаю по набережной и гляжу во все глаза.

Как непригляден город! Здания заляпаны грязью, на тротуарах битые стекла — следы утреннего налета пикировщиков.

Фашисты бомбили порт, а попали черт знает куда, Бомба угодила в городскую баню, убила пятерых.

В райкоме получаю последний приказ: «Следуй в лес, в распоряжение товарища Мокроусова».

Прощаюсь с товарищами, с Борисом Ивановичем. Он обнимает, говорит:

— Жалко, что я не с вами.

Он был печален, таким и запомнился на всю жизнь.

Не напрасно беспокоился комиссар Поздняков. Еще не эвакуировано одиннадцать госпиталей.

Толпы раненых, врачей, сестер и санитарок толкутся на причалах. Ждут «Армению», вот-вот судно должно появиться.

Фашисты рядом, они уже заняли Алушту…

Горит Ялта, в разных местах раздаются взрывы…

Красные отсветы пожаров на черной воде, крышах, стенах. Пахнет гарью. Обыватели грабят, тащат мешки, ящики, санаторное имущество.

Над нефтехранилищем бушуют огненные языки, черный дым кружится над молом, обволакивает последний теплоход — «Армению». Она наконец-то пришла.

Мы переночевали в райотделе НКВД и на рассвете двинулись в лес.

«Армения» все еще грузилась. Ах, как она задержалась! Пока небо слепое, опасаться нечего, но вдруг солнце пробьется? Ведь юг — долго ли!

На окраине нас остановил человек: глаза черные, с восточным разрезом, брови дугой, нос с горбинкой. Во всем облике что-то цыганское, стихийное. Он в барашковой папахе, опоясан новыми армейскими ремнями. Четко отрекомендовался:

— Личный представитель Мокроусова Захар Амелинов.

Подошел еще плотный морячок с веснушками на широком скуластом лице.

— Кто командует парадом? Разрешите представиться: младший лейтенант Черноморского флота Владимир Смирнов.

Обветренный, твердые серые глаза, плечистый, мускулистый. Видать, силенок не занимать.

Дорога круто идет в горы, за спиной Ялта, «Армения» все еще на причале.

Едем молча. Только моряк-непоседа, соскакивая на ходу с машины, то кричит на усталых обозников, иногда преграждавших нам узкую горную дорогу, то помогает им на поворотах вытащить из кювета застрявшую повозку. Ручной пулемет за его широкими плечами кажется легковесной игрушкой.

Завидую его силе, безудержной энергии. Вчера я в последний раз забегал в туберкулезный диспансер. Поддули легкие. Марьяна Ивановна приблизительно догадывалась, куда я собираюсь, сделала выговор:

— С ума сошли! Вам нужна больница, а вы куда?

Пожал плечами, простился с хорошим человеком.

Лес внезапно кончился, впереди нас оголенная Никитская яйла. Моросит дождь.

Дорога лежит на плато яйлы, по бокам зияют провалы, в них, как в гигантских котлах, курятся облака.

Зябко.

Ни единого человека вокруг.

Неожиданно солнце пробило толщу туч и пятнами стало ложиться на плато. Туман стал оседать на глазах, горизонт расширился, и небо над нами заголубело. Потом лучи стали съедать туманную мглу на провалах, будто стирали ее резинкой.

И открылась даль моря.

Мы все одновременно увидели «Армению». Теплоход шел на восток, оставляя за собой расходящийся пенный след.

Два крохотных сторожевика сопровождали корабль.

Это последний транспорт из покинутого города, на нем одиннадцать госпиталей, советский и партийный актив Большой Ялты, врачи, многие семьи партизан. Там Борис Иванович и его семья.

Сердца наши учащенно бьются, мы задираем головы и смотрим на открывшееся во всю ширь небо. Только бы не появились пикировщики!

И вдруг крик Захара Амелинова:

— Идут!!!

Они, гады, шли с треском, воем, пронеслись над нашими головами метрах в двухстах — трехстах. Мы видели лица летчиков.

Бомбардировщики мгновенно оказались над теплоходом, выстроились, и началась безнаказанная карусель.

Со сторожевиков ударили зенитные пулеметы, но разве плетью обух перешибешь?

Фашисты пикировали, как на учении.

Теплоход переломился пополам и буквально за считанные секунды исчез, оставив после себя черную яму, которая тут же сомкнулась под напором тысячетонных волн.

Сторожевики сиротливо бороздят воду, но подбирать, видимо, некого.

Семенов ведет машину, плачет.

Дорога обрывается взорванным мостом.

Подгоняем вещевые мешки — впереди марш.

— Куда же машину? — спрашивает Семенов.

— В обрыв! — командует Амелинов.

Грузовик ползет к крутому, будто ножом срезанному, откосу, как живой сопротивляется. Дав наконец полный газ, Семенов соскакивает, и машина летит в бездну.

Вот и все. С падением машины навсегда обрывается связь между прошлым и будущим.

1966 год. Осень…

На вершине гурзуфского седла, над самым поселком красуется белая беседка. «Роза ветров» — так называют ее туристы.

Стою в беседке. Рядом две дочки-школьницы. Под нами море.

Ищу то место, где погибла «Армения». Но как его найти! Одна лишь водяная гладь…

А мимо идут туристы, останавливаются над кромкой яйлы, восхищаются потрясающей воображение панорамой Южнобережья, и никто — решительно никто из них не знает о том, что на этом же самом месте, где они сейчас стоят, четверть века назад стояли мы, кучка вооруженных людей. Стояли и беспомощно смотрели на гибель «Армении»…

Немецкие войска, заняв Симферополь, устремились на Южный берег, по дорогам которого отступали части Приморской армии генерала Петрова.

На северо-восточных подступах к Севастополю уже шли ожесточенные бои. Была реальная опасность — враг ворвется в город. Решали часы: успеют ли отступающие части Приморской армии занять позиции на южном и юго-восточных секторах Севастопольского оборонительного района…

Положение Приморской армии крайне осложнилось. По существу, дорога отхода на Севастополь была одна: Алушта — Ялта — Байдары…

Противник не жалел сил, чтобы прорваться к морю, захватить Южное побережье, через Байдарские ворота выйти в долину и ударить на Балаклаву южный форпост Севастополя. Ему удалось сбить наш заслон на Ангарском перевале. Не мешкая ни минуты, фашистские части бросились на Алушту.

Наш арьергард в Алуште — 421-я стрелковая дивизия и приданный ей батальон морской пехоты. Он не располагал удобными оборонительными позициями, и противник хотел выбить его танковым ударом.

Дрались трое суток. Благодаря героизму солдат, матросов и командиров удерживали Алушту, обеспечивая отход частей Приморской армии. Под прикрытием арьергарда батальоны и полки генерала Петрова прочно укреплялись на южных и юго-восточных подступах к морской крепости.

Немцы, неся значительные потери, все же вошли в Алушту. Но не успели они очухаться от трехдневных изнурительных боев, как сами оказались в положении обороняющихся. Соединение Красной Армии штурмовало… Алушту. Это была 48-я кавалерийская дивизия под командованием генерала Аверкина. Дивизия хотела прорваться на Судак, но для этого требовалось занять Алушту. И кавалеристы пошли на танки. Они заставили южный авангард Манштейна задержаться еще на трое суток, теперь уже в самой Алуште. Эти трое суток позволили командарму Приморской генералу Петрову вытянуть с Южного побережья не только последнюю пушку, но и последнюю тыловую лошаденку.

…Немцы вошли в Ялту с трех сторон: Гурзуфа, Красного Камня, потом с Ай-Петринской яйлы.