Просветленные не ходят на работу - Олег Гор

– А кто тебе сказал, что будет? Ты уверен? И если будет, то когда? Через век? Спустя миллион лет или целую кальпу? Какую карму ты накопишь за это время? Возможно, ты воплотишься в таких условиях, что не позволят тебе даже задуматься об осознании! Поэтому то, что ты в теле человека, надо воспринимать как подарок, и не тратить этот краткий отрезок времени на мимолетные удовольствия, погоню за богатством или нытье. Никто не знает, когда смерть ухватит тебя за глотку, и поэтому действуй так, словно у тебя совсем не осталось времени! Не бойся, но живи и осознавай! Продвигайся, развивайся, не забывай о том, что именно расположилось у тебя за плечами, но и не давай мысли об этом овладеть тобой, прорасти семенем ядовитых эмоций.

Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию: помнить, что кончина неизбежна, что она рядом, но воспринимать этот факт не как источник страха и неуверенности, а как стимул.

– Как говорил один из просветленных, – сказал брат Пон после короткой паузы, – монах, что вкушает пищу так, словно надеется дожить до конца трапезы, – ленив и празден. Тот же монах, что делает каждый глоток так, словно в нем содержится смертельный яд, внимателен и радостен.

– Но если моя душа… – начал я, намереваясь упомянуть о том, что опыт этого воплощения никуда не денется, что если я трудился над своим развитием в этой жизни, то это должно сказаться и в следующей.

– Нет никакой «души», – прервал меня брат Пон.

– Но что же тогда переходит из жизни в жизнь?

– Вот тут ты меня поймал, – монах рассмеялся и стер с земли остатки рисунка. – Объяснять это тебе сегодня я не собираюсь, поскольку рано еще, все равно не поймешь. Осознай для начала то, что я сказал тебе только что…

Страх рассеялся без остатка уже к вечеру, и спал я, в отличие от предыдущей ночи, спокойно, без кошмаров.

А утром брат Пон сказал мне, что нужно сходить в деревню.

– Пойдешь на этот раз один, – сказал он. – Надо зайти в магазин, забрать кое-что.

– Но я не говорю по-тайски!

– Продавец видел тебя со мной. Так что тебе нужно будет только поздороваться. Остальное сделает он сам.

Мне выдали объемистую холщовую сумку из тех, что монахи носят, собирая подношения, и я отправился в путь. Мостик, изготовленный мной же, хоть и захрустел, но не сломался, то ли потому, что на него пошли два бревнышка, то ли из-за того, что за проведенное в храме время я похудел.

Рис с овощами два раза в день – неплохой вариант, чтобы сбросить вес.

Шагая через джунгли, я практиковал внимание дыхания, и получалось у меня на редкость хорошо. Посторонние мысли если и возникали, то приятные, о том, например, что гастрит, которым я мучился последний год и обострившийся пару месяцев назад, куда-то исчез, испугавшись, похоже, монашеской диеты.

Мозоли, потертости, солнечные ожоги, все то, что досаждало в первые дни в Тхам Пу, – все это заживало. И даже одежда становилась привычной, словно ходил подобным образом не первый год; большую часть времени я вообще не вспоминал, что именно на мне надето.

Лес остался позади, показались деревенские дома.

И в этот момент ушей моих достигло рычание, полное искренней, неподдельной злобы. Черный лохматый кобель, тот, что в прошлый наш визит в деревню едва не лизал руку брату Пону, выбежал из зарослей и встал на дороге.

Зубы его были оскалены, клыки выглядели огромными, точно у тигра.

– Тихо-тихо… Ты чего? – забормотал я, замедляя шаг и пытаясь задавить колыхнувшийся внутри страх.

Но вслед за вожаком объявились другие собаки, настроенные столь же «дружелюбно». Самая мелкая загавкала, наскакивая на меня и тут же отпрыгивая, и я вынужден был остановиться.

Нельзя показывать, что боишься, и вообще лучше не бояться.

Сказать легко, а вот сделать, когда оказался один на один с такой вот сворой…

– Тихо, – повторил я. – Мне нужно пройти в деревню. Я вам не помешаю.

Но человеческий голос, пусть даже спокойный, тайские собаки слушать не пожелали. Вожак зарычал вновь, в глазах его блеснула злоба, и я инстинктивно вздрогнул, отступил на шаг.

Тут на меня прыгнули сразу две псины, причем с разных сторон.

Первая мигом отпрянула, зато вторая ухватила зубами край монашеского одеяния. Дернула так, что ткань затрещала, и отскочила, стоило мне замахнуться.

– Прочь! – заорал я, оглядываясь в поисках крепкой палки.

Если треснуть одну собаку по хребтине, то другие разбегутся.

Но ничего подходящего рядом не нашлось, а свора продолжала наседать, вытесняя меня обратно в лес. Вожак медленно наступал и время от времени порыкивал, словно подбадривая своих «бойцов».

Сердце бешено колотилось, благостное настроение улетучилось вместе с вниманием дыхания. Я сжимал кулаки, ежился от страха и молился только о том, чтобы меня не цапнули всерьез.

Гноящаяся рана – штука серьезная…

Наконец я ухитрился нагнуться и подхватить с земли какую-то ветку, не особенно толстую, но длинную. Собаки остановились, но едва я попытался сделать шаг вперед, как меня оглушил многоголосый лай.

Нет, гнусные твари не собирались пропускать меня в деревню!

Я отступил еще дальше, надеясь выждать некоторое время в зарослях, чтобы самому успокоиться, а собакам дать возможность забыть про меня и убрести по своим делам…

Но нет, не помогло.

Свора вроде бы исчезла, но едва я опять зашагал вперед, как меня атаковали снова, с еще большим остервенением. Ветка моя сломалась, когда я заехал по морде самому наглому псу, и почти тут же мне едва не откусили палец – острые зубы клацнули, разминувшись с целью совсем чуть-чуть.

Тут я не выдержал и обратился в бегство.

Я стоял перед братом Поном, и лицо мое горело от стыда.

Меня трясло от только что пережитого, я потел и часто дышал, а мысли неслись бешеным потоком.

– Для начала сядь и успокойся, – сказал монах. – А потом мы поговорим.

Минут двадцать мне понадобилось на то, чтобы восстановить внутреннее равновесие.

– Так куда лучше, – проговорил брат Пон с улыбкой. – Ты меня хотя бы услышишь. Нет ничего удивительного в том, что собаки на тебя напали. Тишина рождает тишину. Внутренний шум и суматоха провоцируют еще больший шум, только снаружи… Вещи, которыми мы тут с тобой занимаемся, нацелены на то, чтобы опустошить тебя, но для того чтобы добиться пустоты, нужно расшевелить тот хлам, что хранится внутри тебя. Поэтому сейчас, если можно так выразиться, ты громыхаешь куда сильнее, чем обычно, и мир вокруг тебя отзывается соответственно… Вылезают все острые углы, которых ты ранее не ощущал, проблемы, забытые много десятилетий назад, детские страхи и прочий мусор. Понимаешь?

Я шмыгнул носом и кивнул.

– А теперь расскажи мне, кто мог пострадать от нападения своры?

– Ну как же, я, – сказал я.

– А что такое это «я»? – он наклонился вперед и впился мне в лицо испытующим взглядом.

– Ну… рука, нога… задница, наконец!

– А что, ты и есть твоя задница? – брови на лице брата Пона взлетели, черные глаза отразили изумление.

– Нет!

– А может быть, ты – это рука?

– Нет.

– Нога?

– Я – все тело целиком, от пяток до макушки! – поспешно заявил я. – Разве не так?

Голос мой звучал обиженно-агрессивно, но поделать с этим я ничего не мог: сначала собаки, теперь еще и брат Пон норовит меня покусать, а ведь день так здорово начинался!

– Очень хорошо, – сказал монах. – Ты – это ломоть мяса, обтянутый кожей. Наполненный кровью, нечистотами, соплями и прочими видами слизи, кусками кости, хрящами и жилами. Такому объекту на самом деле может угрожать другой объект такого же примерно типа, снабженный острыми зубами, который мы именуем «собакой». Повредить твой разум или твои чувства она не может… ведь так?

С последним утверждением спорить я не мог, но картинка, нарисованная братом Поном, мне не понравилась – неприятно видеть себя куском мяса, не говоря уже о нечистотах внутри, о которых как-то не принято упоминать в приличном обществе.

– И пока ты воспринимаешь себя таким образом, пока ты видишь себя огрызком плоти с четкими границами, ты постоянно будешь в опасности, ведь этот ломоть мяса так хрупок, так уязвим. Острая веточка – и нет глаза, попавший под ногу камень – и сломанное бедро, крохотный паразит внутри – и такую гладкую кожу уродует короста…

– Но разве можно видеть себя иначе? – воинственно поинтересовался я.

– Конечно. Ты – это поток восприятия, вечно текучий, изменчивый, пластичный. Тело, которым ты так гордишься, всего лишь один из его компонентов, не набор деталей, а струя телесных ощущений, которые обновляются каждое мгновение: движение мускулов, ток крови, биение сердца, дыхание, нечто воспринимаемое глазами, ушами, обонянием или осязанием… там чешется, здесь болит, что-то упирается в бок, кусает комар, в животе приятная тяжесть от съеденного – все это единое целое, и все это реально.