Бред сивого кобеля - Екатерина Вильмонт

– Если у меня будет телефон, ты никогда не выберешься к матери, да и другие тоже, – говорила она сыну, – а так я по крайней мере точно знаю, кому до меня есть дело. А если придет пора помирать, Антошка к соседям сбегает позвонить.

Туся подошла к калитке. Снег расчищен, на крыльце сидит мохнатый Бонька и никак не реагирует на появление гостьи.

– Бонечка! – крикнула Туся.

Пес встрепенулся и довольно лениво потрусил навстречу.

– Совсем старый стал, уже и не лаешь?

Он ткнулся носом ей в колени, завилял хвостом.

Вот тут мне хорошо, тут я чувствую себя просто девочкой. Она поднялась на крыльцо, смахнула веничком снег с ботинок и позвонила.

Дверь открыли быстро.

– Антонина Панкратовна, здравствуйте!

– О, Туся приехала! Заходи, заходи, Татьяна рада будет, на днях тебя поминала!

Они расцеловались.

– Я вот тут пастилы свежей привезла…

– Умничка, а то Сергей Леонидович всегда забывает.

– Антоша, кто там пришел? – раздался звонкий голос хозяйки дома.

– Туся пожаловала!

Татьяна Реджинальдовна поспешила навстречу гостье.

– Деточка, как я рада! Давненько ты не была!

Тусе стало стыдно, что вспомнила о старухе только из-за бахромы, и поняла, что просто не сможет в этот раз попросить о чем-то.

Старуха выглядела великолепно.

– Татьяна Реджинальдовна, да вы просто цветете!

– Спасибо, детка. А вот у тебя вид что-то унылый. С муженьком проблемы?

– Да как вам сказать…

– Скажи как есть.

– Хочу уйти от него.

Хозяйка дома звонко, молодо рассмеялась.

– У меня такое впечатление, что эта мысль сидит в твоей прелестной головке чуть ли не со свадьбы и лишь теперь ты ее, как нынче выражаются, «озвучила»? Кстати, я смотрю телевизор и прихожу в ужас, как теперь говорят! Чему учат детей? Что это такое «будем лопать пузырями»? Я в первый раз ушам своим не поверила! Выходит, все нынешние дети усвоят этот кошмар? Ты голодна, Туся?

– Нет, пока не голодна.

– А ты надолго?

– Не очень. Хочу вернуться засветло.

– Ты на электричке?

– Конечно.

– Знаешь, когда я была молодая, у нас собирались ставить одну оперетту местных авторов, где я играла роль девушки, мечтой которой было что бы ты подумала?

– Понятия не имею! – улыбнулась Туся.

– Она мечтала стать машинистом на паровозе! И я пела там такую арию: «На паровозе-возе-возе, возе-возе, умчусь я завтра в сверкающую даль!»

– И умчались? – рассмеялась Туся.

– Да нет, там дальше говорилось: «Жила я раньше в родном колхозе, а нынче прошлого ничуточки не жаль!» Но кто-то в горотделе культуре смекнул, что этой арией мы призываем мчаться вдаль от родного колхоза, что было несвоевременно и все в таком духе.

– Что, спектакль сняли?

– К счастью, да, сняли, даже до генеральной. Восторгу нашему не было предела. А поскольку премьера нового спектакля была в плане, пришлось срочно восстанавливать «Фиалку Монмартра».

Юбка с бахромой, вспомнила Туся. Но у нее не повернулся язык.

– Ах, как я любила этот спектакль! Карамболина-карамболетта! Это был мой коронный номер! Как я танцевала! Помню, перед премьерой у меня начались всякие страхи, кураж пропал, и вдруг мне мой партнер говорит (а он меня безумно любил): «Танечка, ты не бойся, просто как выйдешь на сцену, вспомни, что ты поешь „Карамболину“ вместо „На паровозе-возе“, и такой у тебя кураж появится! И ведь гениальный совет оказался. Я с таким огоньком это спела и станцевала, что публика едва не разнесла театр! Ну, разумеется, любовь к партнеру тоже свое дело сделала. Тогда о сексуальности и думать нельзя было, да мы и слов таких не знали, но суть-то от этого не меняется, а в оперетте еще можно было и юбками взмахнуть, и ножки показать… Антоша, принеси-ка юбку Нинон!

Туся замерла.

– Ой, Татьяна Ренальдовна, да ты ей эту юбку сколько раз показывала!

– Ничего, я сама посмотреть хочу!

– Ох, грехи наши тяжкие, о душе думать пора, а она все вспоминает, как ноги задирала! – проворчала Антоша.

– Она такая ворчунья стала, стареет, видно, а сама еще молодка, всего семьдесят пять! Так о чем это мы? – блестя глазами, спросила старая актриса.

– О «Фиалке Монмартра».

– Да нет, голубка моя, не о «Фиалке». Думаешь, у меня маразм? Ты сказала, что хочешь от мужа уйти?

– Да.

– Загулял?

– Не то чтобы…

– Подозрения появились?

– Да я не знаю… Просто мне кажется, что он меня больше не любит.

– А ты сама-то любишь его?

– Татьяна Реджинальдовна, я вам давно еще говорила, что меня мучает разница в возрасте, и чем дальше, тем хуже будет. Может, я все себе и придумываю, но… Не хочу оказаться брошенной ради молодой девчонки. Мне вот одно дело предложили… Попробовать хочу.

Тут появилась Антоша с пакетом в руках.

– На вот, Ренальдовна, держи свои юбки.

Татьяна Реджинальдовна вытащила из пакета коричневато-золотистую юбку и, кокетливо поводя плечами, взмахнула ею, и тут у всех трех женщин одновременно вырвался вопль ужаса. Юбка буквально распалась в руках бывшей опереточной дивы.

– Что это, Антоша? – простонала она. – Моль?

– Да нет, откуда моль? Видать, срок ее вышел. Вон, глянь-ка, у швов все посеклось… Да чего удивляться-то, в театре небось из дерьма всякого шили, и то сказать, сколько лет продержалась… теперь только выкинуть.

– Ой нет, не выкидывайте! – взмолилась Туся. – Отдайте мне бахрому!

– Да тебе-то на кой? – удивилась Антоша. – Сейчас, что ли, модно?

Туся объяснила, зачем ей бахрома.

– Нет, пусть хоть бахрома на память останется… – огорченно проговорила Татьяна Реджинальдовна.

– Ой, Ренальдовна, тебе-то на кой? Девке для дела надо, ну коли так охота на память оставить, так отрежь кусочек и любуйся, а остальное ей отдай! А кстати, хорошо бы все твое добро пересмотреть. Может, ей еще чего сгодится! Глядишь, и твое тряпье кому-то на пользу пойдет. А так чего лежит? В могилу с собой заберешь? Да и мне лишние хлопоты. Все равно Сергей Леонидович, как помрешь, в помойку выкинет.

– Когда помру, тогда пусть… – упрямо заявила Татьяна Реджинальдовна. – Тогда все равно, а пока…

– Ну и зря! Ладно, вы тут попейте чайку, а я пойду погляжу, не надо ли еще чего выкинуть.

– Вот ей бы все выкинуть… А ты, Туся, свои костюмы не хранишь?

– Откуда у меня костюмы? Сроду своих не было, а из театра никто не даст, да и зачем? Мне не надо.

– Это потому, что ты свое театральное прошлое не ценишь, не любишь, а для меня в театре была вся жизнь. Больше театра я, наверное, только сына любила. Да и то не всегда.

– А я – нет. Там столько зависти было, столько злобы…

– Ну, милая моя, конечно, если у балерины не первого ранга – ты уж прости – вдруг в любовниках голливудская звезда оказывается…

– А вы думаете, балеринам первого ранга гадостей не делают?

– Почему же, делают… И все равно. Театр надо любить всем своим существом, тогда и он тебе взаимностью платит.

– Да нет, театр взаимностью платит только очень талантливым, а у меня таланта как раз и не было… Так, способности да прилежание…

– Ерунда! Ты же прекрасно училась, тебе большое будущее прочили… Куража у тебя не было, вот в чем беда. А без куража в театре делать нечего. Это мать твоя виновата, прости господи, нельзя о мертвых плохо говорить. Но это она вбила себе в башку, что ты должна стать балериной. Ну да ладно, чего уж теперь… ты вот что, если от мужа вздумаешь уйти, переселяйся ко мне. Я рада буду. С тобой веселее. И вспомнить прошлое можно, и жизни поучить. Или у тебя есть к кому уйти? У такой сексапилочки наверняка поклонников куча, я не права?

– Нет, не правы. Я в последнее время что-то дома закопалась, нигде почти не бываю. Лешка как стал главным редактором, занят страшно, а куда я без него? Если и бываю где-то, то чаще всего с Ниночкой.

– Твои отношения со свекровью – это что-то не совсем нормальное. Это почти извращение!

– Да бог с вами, Татьяна Реджинальдовна! – засмеялась Туся. – Ниночка золотой человек.

– Не знаю, не знаю. Но имей в виду, пока я жива, этот дом в твоем распоряжении. Можешь тут даже свои абажуры мастерить.

В этот момент в дверях возникла Антоша, потрясая каким-то куском материи.

– Ну что я говорила! Жучок завелся! Глянь, глянь, Ренальдовна, вона накидушка твоя из «Сильвы» во что превратилася? Труха одна. Скоро весь дом сгноим, все жучок пожрет…

– Дай сюда! – потребовала хозяйка.

– На, полюбуйся! На свет, на свет смотри!

Накидка и впрямь была в плачевном состоянии. Татьяна Реджинальдовна картинно прижала ее к груди, и глаза ее налились слезами. Однако Туся была уверена, что старуха все сыграла.

– А знаешь, что я в этой накидке пела?

– Да знаем, знаем, про кусочек черта! – сварливо отозвалась Антоша.

– Не кусочек, а частицу! Частица черта в нас заключена подчас… И сила женских чар родит в груди пожар… Ах, «Сильва», это был такой успех… А какой у меня был Эдвин однажды! К нам приезжал гастролер из Ленинграда. Забыла его фамилию, он рано умер… Трагическая судьба, но он был красив как бог! Ладно, выкинь эту тряпочку… «Сильву» я и так не забуду!