Мрассу — Желтая река - Олег Павловский

А ребятам хоть бы хны — ни минуты не медля, принялись за дело: разводят костер, ставят палатку, готовят ужин. Я, разумеется, помогаю, как могу.

Местечко, как выяснилось поутру, оказалось великолепным. Ни для лагеря, ни для рыбалки лучшего, на мой взгляд, и желать было нельзя.

На взгорье — ровная, поросшая папоротником поляна. Сухостоя для костра — завались. Метрах в пятидесяти под крутой подпирающей небо мраморной скалой глубокий омут — раздолье для спиннингиста. Повыше, за перекатом, длинное и тоже глубокое плесо. Ниже омута влево уходила не то протока, не то курья. Скорее — протока, потому что вода мчалась по ней почти с той же стремительностью, что и по основному руслу. Значит, принятый за коренной левый берег был островом.

Игнат отвинтил мотор, вынес его на берег, выбил шпонку, снял винт. Втулка оказалась разработанной настолько, что приходилось удивляться, как мы вообще передвигались.

— Алкаш несчастный! — Игнат скрипнул зубами. — Сколько раз себе говорил: ни одному слову алкоголика верить нельзя, у них же психика нарушена, только бы выпить, а там хоть потоп. Я ж ему четвертную по возвращении пообещал, и что мотор доставим в полной исправности. Хоть бы глазом моргнул, пьяница беспробудный…

Такую длинную тираду я слышал из уст Игната впервые. Здорово надо было ему разозлиться, чтобы ее произнести, да еще на одном дыхании.

— Вот и верь после этого людям, — пропел Кузьма дискантом.

— Не ерничай, — оборвал его Игнат. — Даже до Кылзага не добрались.

— Доберемся, Игнатушка, доберемся. Какие наши годы… А вот что сейчас делать будем?

— Мотор чинить будем.

Валере явно не хотелось возиться с мотором. Он крутился возле зачехленных удочек, копался в рюкзаке, подбрасывал в ненужный уже костер сучья, вздыхал, зевал, почесывался.

Кузьма переглянулся с Игнатом и, хотя Валера ни о чем не просил, сказал:

— Ладно, идите с Волнушечкой. Без вас управимся. Только чтоб к трем, не позже, обратно.

Как же они хорошо знали своего матроса!

— О чем разговор! Мы только так, на разведку, — Валера вмиг переменился. Грузная его фигура обрела живучесть, зевоту как рукой сняло. Он в момент расчехлил удочки, достал сумку для рыбы, баночку с червяками, прикрикнул на меня, чтобы я долго не чесался, потому как времени в обрез, а солнце уже вон где.

Оказывается, поймать в навигацию первую рыбину было пределом Валеркиных мечтаний, и ребята, будучи терпимы к странностям товарищей, предоставляли ему эту возможность.

Мы перебрели Мрассу по перекату, что ниже омута под скалой, и вышли на берег протоки. Валера, весь дрожа от нетерпения, насадил червяка и сделал первый заброс. Поплавок проплыл меж валунчиками, не шелохнувшись. Валера пошел по берегу, делая заброс за забросом, а я остался на месте, помня наказ одного знакомого рыболова, что настоящему рыбаку спешить ни к чему. Рыба, как говорится, может плавать и в луже, нужно только суметь ее выловить!

Не знаю, как это получилось, я даже и поплавка-то, признаться, не видел, не замечал его с непривычки в быстром беге воды, но поднимая удочку, ощутил рывок и тяжесть натянувшейся лески.

— Е-есть! — загорланил я от радости и вытянул приличненького хариуса.

Валера обернулся, увидел в моих руках трепещущуюся рыбину, нахмурился и стал перебредать на другой берег, где ему виделась заманчивая излучинка. Торопясь, он черпанул за голенища настывшей за ночь воды и, перебредя, бросил удочку на тальниковый куст и стал с остервенением стаскивать сапоги.

Я понял, что совершил грубейшую ошибку. Ну, чего было орать? Положил бы себе рыбу в сумку, мне ж первенство ни к чему. А у Валеры теперь на весь день, если не на всю навигацию, будет испорчено настроение.

Когда я поймал вторую рыбину, Валеры и след простыл. А примерно так через полчаса до меня донеслось: «Э-э-эй!» Валера стоял посреди протоки, метрах в ста от меня, призывно махал руками и что-то кричал, вроде как «иди сюда, скорее!» Из-за шума реки слов разобрать было невозможно. Во всяком случае, я сделал вид, что ничего не могу понять. Ну чего, думаю, мотаться туда-сюда, если и тут клюет. Тогда Валера погрозил мне кулаком, потряс удилищем и резанул ладонью по горлу. Пришлось смотать удочку, поднять голенища и брести к нему.

— Слышишь? — на лице Валеры было разлито гордое торжество первооткрывателя.

В общее равномерное клокотанье протоки врывался бурлящий гул, словно за тем вот мыском воду довели до кипения.

— Слышу.

— А сейчас увидишь… Пошли… — и Валера решительно, черпая сапогами воду и не обращая на это никакого внимания, направился к мыску.

Там в мрассинскую протоку впадала небольшая речушка. Тихая в каких-нибудь тридцати метрах повыше, здесь она недовольно ворчала и Мрассу, сердясь на ее недовольство, неохотно принимала речку в свои объятия, отталкивала, и оттого вода в устье вспенивалась, неистовствовала.

— Кылзаг? — догадался я.

— Он самый, — Валера стоял на мыске, как памятник.

— А как же мы…

— Очень просто. Остров-то на карте не обозначен, вот и проскочили. Хорошо, я решил протоку разведать. Идем, исследуем…

— Мы ж обещали к обеду вернуться, — сказал я нерешительно. — Ничего. За такое простят. Ну?

Простят, так простят. Валере лучше знать флотские порядки.

— Пошли…

Логовина, по которой бежал Кылзаг, поросла тальником, черемухой, березой. На склоне холма правого берега — буйные заросли кипрея, медвяного белоголовника, борщевника, папоротника. Тут, видно, когда-то было пожарище, и лес так и не смог больше подняться. Зато левый берег речки — нехоженая тайга со столетними соснами, пихтами, кедрами.

Это в устье. А дальше склоны словно решили поменяться растительностью. И едва приметная охотничья тропа тоже переходит потом с правого берега на левый. Брод мелкий, чуть выше щиколоток, и вообще Кылзаг больше похож на ручей, чем на речку, но глубокие омутки, крутые и быстрые излучины, затаенная тишина вокруг говорят, что хариуса здесь — лови не переловишь.

Сразу за бродом длинная, как кусочек степи, поляна. Сплошная трава. По всему видно, когда-то здесь жили люди. Полусгнившие остатки избяных срубов обросли высоченной крапивой, пологий склон холма очищен от пней, тут явно сеяли хлеб или просто косили траву. Травы столько, что любому животноводческому совхозу хватило бы прокормить свой скот не одну зиму. Душный аромат ее окутал округу, словно туманом. Трава перевила, перекрыла тропу, и нам приходится идти почти на ощупь, шаркая подошвами сапог.

— Может, хватит?

— Выше хариус крупнее.

Мы уже изнывали от наступающей жары, когда тропа вдруг круто свернула от речки и пошла в гору. В сплошных зарослях тальника и перевитой хмелем черемухи Кылзаг раздваивался, и трудно было определить, где основное русло, а где впадающий в речку ручей. И тут и там мелкая вода тихо журчала по илистому дну, омутки поисчезли, духота стала невыносимой.

— Дальше идти нет смысла, — сказал я, твердо решив про себя, что больше не сделаю ни шагу, даже если Валера будет настаивать.

— По-моему, тоже, — согласился Валера и взмахнул удочкой. — Начнем?

— Валяй.

— А ты?

— Перекурю.

Мне хотелось хоть как-то исправить утреннюю свою промашку.

Валера, разумеется, не стал меня дожидаться и, раздвигая заросли плечами, ломая сучья и прогнившие валежины, попер напролом.

Я не спеша покурил, отдохнул и тоже двинулся искать свой заветный омуток. Еще издали я заметил вздымающуюся над берегом Валеркину удочку, обошел его стороной, чтоб не пугать хариуса треском сучьев, и чуть ниже вышел на очень удобное для рыбалки местечко.

Кустарник у берега был невысок, не мешал забросам и в то же время хорошо скрывал меня от настороженных рыбьих глаз. Вода после небольшого переката круто падала, устремляясь в узкое пространство меж двух коряг, и образовывала симпатичный такой омуток, в котором наверняка пасся не один десяток отменных хариусов.

Осторожно, чтоб не задеть нависших над водой ветвей, я забросил удочку и тут же вытащил жадно заглотившего наживку хищника.

Никогда еще мной не овладевал такой азарт. Такое со мной бывало только на грибалке. Ходишь-ходишь по лесу — ничего, так себе, одиночки с крупными, чаще всего червивыми шляпками. И вдруг наткнешься на россыпь молодых волнушек, рыжиков или лисичек, сердечко у тебя екнет, по телу пробежит радостно-возбужденная дрожь, ты садишься на корточки и, забыв обо всем на свете, начинаешь срезать грибы. И передвигаешься этакой клушкой-растопырей, не шумишь, не подаешь голоса, даже на ауканье товарищей не откликаешься, пока последний грибочек не срежешь. И не от того это вовсе, что жаль тебе грибов для друзей, потом ты им сам из своей корзины с удовольствием отсыплешь, но вот самому побольше набрать — это есть, это, наверное, в психологии любого охотника заложено, и никуда от этого не денешься.