Девятое имя Кардинены - Татьяна Мудрая

— Рядовым? — спросил он обреченно.

— Что вы! До этого я в своем безумстве не дохожу. У них есть курсы для младшего офицерского состава. Там как раз учится жених моей бывшей сиделки… Видите ли, нынче сколько-либо мирная жизнь и я несовместимы.

— Вы так мстительны? Впрочем, есть за кого: ваш отец, ваша подруга, вы сами…

— Нет: я только люблю платить долги.

— Может быть, и получать тоже? От лэнских бригадных…

Она не вполне поняла, но на всякий случай перехватила его взгляд своим новым, темным. Дядюшка Лон (так они, детишки, прозвали, несмотря на его молодые в ту пору годы) отвел глаза, пожевал губами.

— Я когда-то был без памяти влюблен в вашего отца, он казался мне идеалом человека. Это невольно проецировалось на всех вас. Да, его вдова… Ина Идена сейчас учительствует в Селете. Самый младший сын родился мертвым, старшие ваши братья — один в армии, другой у лесных партизан.

— Да знаю, знаю я, как ни странно. Вы что же, хотите меня одну оберегать вместо всего семейства?

— Хотел бы, но не смею… Что же, письмо с поручительством я вам напишу.

Довел до двери.

— Плохо смотритесь. Кумысу бы вам попить.

— Вот и мой лечащий врач того же мнения. Горы и кумыс. Теперь, надеюсь, вы поняли, почему меня так тянет в лэнскую кавалерию?

И тут она увидела, как он улыбается — не губами и глазами, а всей сутью. Светится изнутри, как рождественский фонарик.

Еще был разговор, совсем короткий — с Марэмом Гальденом, который ей вручал все сразу: письмо, орден и (по причине полной бесфамильности) паспорт и вид на жительство в городе Эдине.

— Мы предлагаем вам подать заявление в нашу партию. Народно-демократическую.

— Не подредактировать ли до этого название? Тавтология: народ ведь и есть демос, если он не охлос и не плебс.

— Беспартийной — вам не просто будет служить офицером. Командовать, знаете… Авторитет…

— Вы так полагаете? — спросила она с некоторой иронией.

— Кандидатского стажа не потребуется: будут учтены заслуги вашего мужа и других родственников (отца, матери, особенно матери, добавила она про себя), а также лично вас. Более того: мой шеф Лон Эгр по нашей просьбе дает вам рекомендацию.

— Тогда что же… согласная я. С царского плеча да с царского стола, как говорится.

Полный вариант народного речения, где соответственно фигурировали обноски и объедки, товарищ Марэм, по всей видимости, не слыхал или притворился, что не слышал.

…На занятиях курсантов лейтенант Нойи Ланки всегда садился немного впереди и правее нее, так что бросались в глаза шикарные волосы: седые, как пудреный парик, и отмытые с синькой/ Cзади их перехватывала широкая муаровая лента в тон форме или настроению. Лицо было смуглое, остроносое, глаза — желтые, рысьи. Форменный пояс и голенища высоких сапог были расшиты золотой нитью, китель сидел в рюмочку, а на знаменитой красной накидке не видно было никаких знаков различия. Этот шик боевого офицера хотя не считался таким уж отклонением от общепринятой формы, но ко многому обязывал. (К слову, казенная форма Танеиды была бэушной, а сапоги к тому же и пришлепывали — не нашлось достаточно малого размера). Слава о нем шла как о человеке храбром и остроумном, умелом бойце и неутомимом бабнике.

Нойи тоже старался, обернувшись, столкнуться с ней взглядом. Скоро они начали соперничать, выставляться друг перед другом. Офицерские игры в песочек им обоим стали поперек горла, зато лепной рельеф Лэнских гор (занимал полкомнаты) изучали с усердием слепых: молча, полузакрыв глаза и стараясь встроить в себя знание. Южного Лэна они оба почти не понимали, хотя Танеида в детстве жила на его закраине, а Нойи и вообще был родом не оттуда: из Лэна, да, но Северного. В теории Танеида была сильнее, и не одного его — кого угодно. В фехтовании, по сравнению с ним, была еще зеленой: если и приходилось чем играть, то бутафорской саблей в ритуальных плясках, а прямые офицерские клинки были мощные, со свинцовыми шариками внутри для вескости удара. Но как некогда наука сэнсэя органически сливалась у нее с изысканной сложностью танца предгорий, так и фехтовальные азы, накладываясь на то совершенство и легкость, с которыми она владела своим телом, рождали нечто уникальное. Работала не одна только правая рука, но все мускулы сразу. Равновесие Танеида удерживала идеально, а выносливость ее, за которую было заплачено дождливой осенней ночью и долгими месяцами Ларго, превосходила не только мужскую, но и женскую. В седле она держалась крепко, уж никак не хуже своего соперника, но посадка была иная, чем у прочих: по въевшейся с детства привычке подтягивала стремена к самому седлу и сидела, чуть приклонясь к шее коня. Так меньше уставали ноги и легче было поворачиваться в разные стороны, чтобы стрелять, — недаром раньше так ездили лучники. Нойи поддразнивал ее «ястребком», что, впрочем, было скорее лестно.

Вот в чем Нойи бесспорно ее затмевал — так это в обычных, светских, так сказать, танцах. Азам бального искусства обучали некогда, в счастливые времена Диамис, и ее саму, однако это было не более чем хорошая школа. Он же летал по залу с тем же упоением, что и жил, любил своих девушек, ходил в атаку; и с неправдоподобной четкостью двигалось его небольшое, ладное тело. Тех современных плясок, где каждый дергается сам по себе, он не выносил — для вдохновения ему нужна была дама. Естественно, что на вечерах отдыха танцевали порой они вдвоем на всё училище, стараясь и тут забить друг друга если не искусством, то азартом и неутомимостью.

Кончилось их соперничество, за которым азартно следили все курсанты, вполне банально: у него в комнате, откуда он среди бела дня деликатно выпер обоих своих сожителей. Усадил ее на койку, расстегнул рубашку — и отпрянул.

— Ох-х. Прости. Я про тебя всё знал, твои приключения и посейчас меня не пугают, но шрам — будто мне с упырем приспичило… целоваться.

Судя по тону, последнее слово послужило заменой более краткого и нелицеприятного.

— Ну что же. Я тогда пошла, — Танеида предприняла попытку встать, но он удержал.

— Нет, погоди! — помотал головой, отыскивая слово, не прозрачный эвфемизм, как в первый раз, но некое иное, единственное. — Ты… какая ни есть, всё равно нет другой такой женщины на белом свете. Я и сейчас хочу быть с тобой, так же сильно, как прежде, но, это пройдет, а жажда всё-таки останется, и иная, чем ко всем прочим. Слушай. Ты будешь мне посестрой?

Вот оно, то самое слово! Танеида, смеясь, кивнула. Нойи вскочил.

— Тогда я пойду приведу Армора.

Армор, тоже боевой офицер, капитан, преподавал им баллистику. Так же, как и его друг Нойи, был сед, но это было возрастное. В его манерах явно проступало, что он из «бывших», и хоть он издавна, еще со времен первого восстания, держал сторону Лон Эгра, кое-кто из новых офицеров его недолюбливал как существо инородное.

И вот его шпагой отрезали у Нойи и Танеиды по пряди волос, переплели и связали им запястья. Оба произнесли древние ритуальные слова:

«Я вяжу себя клятвой и окружаю себя словом. Чтобы не было для меня мужчины выше Нойи Ланки, женщины выше Танеиды Эле. Чтобы быть нам плечом к плечу в бою и рука к руке на пиршестве. Одна мысль, одно сердце, одно дело!»

Потом Армор, как поручитель, клинком разъединил им руки, стараясь, по обычаю, слегка оцарапать до крови.

А после побежали за друзьями из лэнского и эдинского землячеств и пили черное и тягучее вино из кожаной, с выпуклым тисненым узором, фляги Армора и кожаных его стопок, и перешучивались от наступившей вдруг внутренней ясности. И все трое без лишних слов знали, что это навсегда.

Курс они с побратимом окончили в звании старших лейтенантов. Когда Танеида увидела свою сотню, то испытала нечто вроде шока. Ожидала, что ей, как и Нойи, дадут своих, эдинцев, у которых шпаги только офицеры носят. А это оказались эроские сабельники из предгорий, приземистые, сами полудикие и на полудиких лошадях, — страшные в близком бою. Никто не понимал, чего ищут они в этой войне против кэлангов, какого своего интереса — ибо на диалектах Динана, какой ни возьми, они говорили с трудом: между собой перебрасывались фразами колючего своего языка, комом стоящего в горле.

— А вот и наша лесная эркени, которая так лихо ездит верхом на образец Сухой Степи, — услышала она раз чью-то реплику. — Белая женщина для черного народа.

— Лишнего не говорите. Я понимаю по-вашему, — сказала она по-эдински.

Они опешили, но ненадолго. Старший над ними, Керт, поднялся ей навстречу: истемна-смуглый, корявый, к смоляным прядям будто прикипела круглая войлочная шапочка, прикрывая глубокий разваленный шрам.

— Понимаешь только? А сказать что, не умеешь?

— В детстве могла немного. Теперь боюсь.

— А ты не бойся, госпожа старший лейтенант. Мы и о тебе наслышаны, и свое дело понимаем. Сумеешь уберечь нас от дурости своих высших начальников — всё пойдет как надо тебе. Тебе, ина Та-Эль, запомни.