Лунный удар - Дино Динаев

Алексей Сергеевич, зашедший следом и по-свойски пристроившийся к чаепитию, довольно заухмылялся:

— Что, Танюха, дискету нашла?

Та продолжала выворачивать руку с зажатым в ней содержимым. Алик, покрываясь мелким и быстрым потом, уцепился в ее руки, но разжать железную хватку, нечего было и думать.

— У парня жены нет. Ведь нет, верно? Я таких сразу чую. Приласкать некому, вот и пришел, — ворковала дежурная, приблизив изучающее лицо вплотную. — Ласки захотел, милок, верно?

Она была старая, и изо рта у нее несло застарелым чесноком.

— Пустите, — просипел он, воздуху уже не хватало, боль внизу живота временами становилась невыносимой.

— Как же я тебя пущу? А проверить? — притворно удивилась дежурная.

— Пусти, оторвешь чего-нибудь, неровен час, — сказал Алексей Сергеевич. — Пусти, говорю. Пошли чай пить.

— Добрый вы, — дежурная отпустила и, потирая затекшую руку, бросила Алику. — Пшел отсюда.

Тот засеменил прочь, но до лифта не добрался, вынужден был свернуть к гардеробу и некоторое время приходить в себя. В зеркале плавало пунцовое лицо. Внутри все горело. Господи, да что же такое происходит, мысленно возопил он. За что? Ну почему я такой невезучий? Он не представлял, как теперь будет проходить вахту.

Вернее, очень хорошо представлял. Как вахрушки будут хихикать, прикрываясь ладошками, и тыкать в него пальцами. Но при всех они не решатся издеваться над ним. Но они могут каждый раз заводить его в кутузку для проверки! И уж тут они оторвутся. Пожаловаться? Сколько раз жаловались, и все равно их ощупывают как в концлагере!

Здоровый сон, твердил он себе. Мне нужен здоровый сон, и все будет в порядке.

Но с этого дня ничего не было в порядке. Даже сон.

Г Л А В А 4

ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ 1872 ГОДА

От надвигающейся бури сделалось абсолютно темно, всполохи были уже не отдаленными и безликими, а близкими и режуще белыми. Временами слышался гул, пока еще тихий, но с угрожающими нотками, начинавшими звучать все громче. Но все признаки надвигающейся стихии перекрывали вопли Семена, напропалую и без особого успеха ругавшегося с сельчанином.

— Говори где староста, нерусь поганая! — орал он невидимый в темноте.

— Староста йок, — отвечал вкрадчивым голосом такой же невидимый собеседник.

— Что значит-йок? По-русски говори, бесовская твоя душа!

— Йок-значит йок. Кончился.

— Помер что ли? А что ты в казенной избе делаешь? Вон и фонарь висит. Правда, не горит.

— Это не фонарь.

— А что же это, етит-вертит?

— Простой лампа.

— Шутить изволите, а я вот кнутовищем то тя перетяну, тогда и пошутишь, тудыть твою…

— Погодь, Семен, — значительно сказал Флоров, сходя с коляски, земля показалась неожиданно мягкой, гостеприимной.

Он пошел на голоса препирающихся и вскоре увидел рядом с возницей маленького человечка, совершенно лысого, но с несколькими длинными черными волосинками на подбородке.

— Как тебя зовут любезный?

— Аксак.

— Не позволишь ли переночевать у тебя, уважаемый, и переждать грозу? А если поставишь самовар, то мы и заплатим. Правда, скромно, мы люди казенные, на государевой службе.

— Нет вопрос. Заходи, гостем будешь.

Уже в сенях, освещенных неверным светом лучины, Флоров поучал Семена:

— Эх ты, Семейка, учу тебя учу манерам, а все ни в какую. Сказано ж тебе: к людям надобно с лаской.

Однако тот с чрезвычайно внимательным видом поизучал его сапоги и сказал:

— Однако в гавно наступили, ваше благородие. Снимите тут, запах к тому ж.

Флоров с трудом сдержал себя, но возница оказался прав.

— Коров, понимаешь, развели, — он разулся и в комнату вошел в носках.

Аксак жил бобылем. Как он рассказал, полдеревни мужиков жили одни.

— Как деревня то называется, хозяин? — спросил Семен.

— Идея. Бывший староста один жил, да помер. Теперь я в его дом перебрался. Пока новый управляющий не приедет.

Странное названьице — Идея. Флоров полистал карту, но в Загорской волости такую деревню не нашел.

В доме было удушающе жарко, потому что, несмотря на лето, в комнате топилась печь. Аксак вытащил из ее жаркого нутра чугунок. Комнату тотчас залил аромат свежесваренной картошки. Рядом с чугунком появился литровый штоф, заполненный более чем наполовину.

— Что это? — Строго спросил Флоров.

— Арака.

"Черт", — подумал Флоров. — "А мне ведь еще Алгу переписывать. И где этот Богом забытый городишко?" Возница быстро перекрестился и уже разливал по кружкам. Получалось ровно, как по линейке.

— Семен, прекратить! — велел Флоров. — Бог знает, чего они туда клали.

— А водка она и в Идее водка, — не соглашался возница, когда дело шло к выпивке, он становился опасным вольнодумцем.

— Это не водка, я ж говорю — арака, — опять влез Аксак.

— За дружбу русского и сумитского народа! — провозгласил Семен. — Выпейте тож, ваше благородие. Вы ж государевый человек, про вас тут все узнают, как вы их уважили.

— Ох, и шельма, — не выдержал Флоров. — Ладно, наливай. Только по одной.

Но когда Флоров начинал пить, то по одной почему-то никогда не получалось.

Именно за это качество его и попросили с прежней службы, заставив колесить по необъятной губернии. Вот и в этот раз пока он разобрался в своих чувствах, получалось трижды по полкружки.

Аксак совсем захмелел. Пропустив очередную, хватил ею по столу и воскликнул:

— Ай, и арака! Как ее только русские пьют!

— Сумиты тоже мимо рта не проносят, — резонно заметил Семен. — Давай еще по кружке и все. По полной.

— Больше ярамы, — замотал Аксак головой.

— Что значит «ярамы»? Так ты не хочешь за дружбу наших с вашими? — загорелся Семен. — Ах, ты сумитская морда!

— Семейка! — одернул Флоров. — Нехорошо брат. Он нас угостил, а ты. И мне брат нехорошо, пойду-ка я на воздух.

Он с трудом встал и, неловко сшибая табуреты, чугунки, старые сильно вонючие валенки, изловчился-таки выйти в сени. Напоследок он увидел, как почему-то плачущий возница целует Аксака, вопрошая его при этом:

— А девки у вас есть, брат?

— Девки есть, — ответствовал тот. — Только не дают.

Возница так и залился слезами.

— Ты чего? — опешил Аксак.

— Жалко мне тебя, и девки тебе не дают.

— Э, не плачь, дорогой. Мне не надо.

— Это почему?

— Кутаг не работает. Давно.

Возница залился еще пуще прежнего.

— И кутаг не работает. Нету у тебя никакой радости в жизни. Ну, давай за это тогда выпьем. По последней. По полной.