Икона - Нил Олсон

— Ты предложил ей свои услуги?

Выпустив струю дыма, Фотис засмеялся:

— Я еще слишком молодой коллекционер. Думаю, она обратится в один из аукционных домов.

— Логично.

— Похоже, у нее далеко идущие планы. Ее адвокат уже связался с крупнейшими музеями. Представляю себе: Кесслеровский зал музея «Метрополитен».

Андреас насторожился.

— Почему «Метрополитен»?

— Ну это так, к примеру, но скорее всего его она и выберет. Кесслер коллекционировал Средневековье. В этой стране не так много мест, где могли бы по достоинству оценить работы этого периода. Во всяком случае, ни один из других нью-йоркских музеев на это не способен.

— А почему именно Нью-Йорк? Почему не Европа?

— Возможно, попробуют оценить в Европе, хотя все-таки его домом был Нью-Йорк. Да и следы нехорошие остались в Европе. Швейцарцы его не тронут, как, вероятно, и немцы. Да ладно. Ни за что не отгадаешь, кому «Метрополитен» поручил осмотреть коллекцию.

Андреасу не надо было догадываться.

— Твоему внуку, — продолжал Фотис. — Мир тесен, не так ли?

Андреас пытался скрыть беспокойство, хотя нервы его были на пределе. Драгумис был старше, и у него оставалось меньше сил, но ему всегда лучше удавались эти игры, потому что он был жестоким, безжалостным и всегда умел найти слабое место противника.

— Фотис, — сказал он спокойно, в его голосе не слышалось ни угрозы, ни мольбы. — Не втягивай в это дело Мэтью.

— Мой дорогой Андреу, при чем тут я? Ты что, думаешь, они спрашивали моего совета?

— А как ты узнал об этом?

— Мэтью сам мне сказал. Слушай, их главный специалист по Средневековью уже пожилой человек, отнюдь не стройный, красивый юноша, как наш мальчик. Мэтью специализируется на Византии — это результат твоего воспитания, я тут ни при чем. Все эти годы ты возил его по церквям и музеям. Ясное дело, что они выбрали Мэтью. Девушке он понравится, музей получит икону, а наш мальчик заработает очки. Что здесь плохого?

— Ничего плохого нет, если все дело только в этом.

— Честно? Я начинаю сомневаться. — Старик сделал неопределенный жест рукой. — Потому что ты здесь.

— Мой сын болен.

— Твой сын болен уже несколько месяцев. Кесслер же умер десять дней назад.

Андреас откинулся в кресле, отчаянно желая оказаться где угодно, но не в этом логове зверя, замышляющего недоброе.

— Ты слишком долго живешь, Фоти. Тебе везде мерещатся заговоры. Единственная причина моего приезда — желание увидеть сына. — С этими словами он встал. — Пусть твой человек проводит меня до отеля. Здесь никогда такси не найдешь.

Драгумис загасил сигарету и посмотрел на старого друга большими водянистыми глазами. Казалось, он сейчас заплачет. Можно подумать, его обидели. Андреас едва удержался от аплодисментов при виде этого спектакля. Фотис обиженный!

— Я обидел тебя, извини. Пожалуйста, сядь. Мой друг, давай не будем расставаться с обидой.

Андреас сел, преодолевая желание уйти.

— Забудь о моем вопросе, — продолжал Фотис. — Если я и выразил сомнения, то у меня были на это основания. Я думаю, и у тебя есть основания не посвящать меня в свои планы. Теперь ты знаешь, что в этом деле участвует Мэтью, и сможешь так спланировать свои действия, чтобы не нанести вреда его интересам.

— Да какие, черт возьми, действия? Ты что, думаешь, правительство Греции хочет заполучить эту икону? И для этого подослали меня?

— Что ты слышал о Мюллере?

Ну вот, теперь Мюллер. Какая низость!

— Только то, что он мертв.

— Правда? А я слышал, что он здесь, в Нью-Йорке.

Андреас неловко повернулся в кресле, безуспешно пытаясь заставить себя не развивать эту тему.

— От кого ты это слышал?

— Полагаю, что источник ненадежный. И все-таки я хочу, чтобы ты знал и об этом. Вполне вероятно, что он появится. Ты ведь никогда не верил в то, что он умер.

— Я не хочу говорить о Мюллере. Я хочу увидеть Алекса.

— Да. Я дважды был в больнице. Первый раз он отказался со мной встретиться.

— Мне жаль.

— Но ты не удивлен. Он может отказаться и от встречи с тобой. Ты готов к этому?

Готов к этому. Как можно быть готовым к тому, что больной сын отказывается от встречи с тобой? Возможно, смертельно больной. В своей жизни Андреас прошел через многие испытания, но не мог представить себе ничего хуже, чем нежелание сына увидеться с ним. Он запретил себе думать об этом.

— Я думаю, Мэтью сумеет его убедить.

— Превосходно. Слушай, давай на часок забудем этот удручающий разговор. Пойдем в гостиную, выпьем коньяку.

— Мне нужно немедленно увидеть Алекса.

— Посещения разрешены только вечером. Мы все поедем после ужина.

— Нет. Я поеду только с Мэтью.

— Конечно. Он ужинает с нами. Потом вы оба поедете к Алексу.

Старый интриган все продумал. Ну ладно, в любом случае еда будет вкусной, а присутствие Мэтью скрасит вечер. Обычно непьющий, Андреас согласился на рюмку коньяка с Фотисом. Это, похоже, именно то, что ему было сейчас нужно.

— У тебя есть «Метакса»?

— Лучше. «Реми Мартин ХО».

3

Накануне ночью Мэтью снова приснился этот сон. Исчезло полотно, шедевр из коллекции музея, и ему предстояло его найти, но он никак не мог вспомнить, как же оно выглядело. Перед пустой стеной стояла группа людей, рассуждая о достоинствах картины, губах, глазах, неземных оттенках тела, а он пытался воспроизвести образ в своем сознании, но тот ускользал, не давался, как это бывает с лицами во сне. Музей, в котором он прекрасно ориентировался, вдруг превратился в лабиринт, и даже Ариадна не смогла бы ему помочь. Стало совсем темно. Незнакомые звуки сбивали его. Он продолжал искать повсюду, одержимый желанием найти. Вдруг на дальней стене мрачного полуподвального помещения он увидел то, что могло быть образом, но не знал, как туда пробраться. Помощи ждать неоткуда, он совсем один. И вдруг уже не один; его сознание заполняется чьим-то ужасающим присутствием. На этом месте он всегда просыпался.

Они ехали в молчании. Мэтью сидел за рулем позаимствованного у его коллеги Кэрол «тауруса»; Андреас расположился рядом на пассажирском сиденье. Жизненные силы покинули его в тот момент, когда они вышли из дома Фотиса на свежий вечерний воздух, и стало очевидно, что вся его оживленность за ужином была напускной, только ради Фотиса. Они всегда друг перед другом бравировали. Съехав с моста Триборо, Мэтью заплатил дорожный сбор и понесся дальше, поглядывая на деда. Шляпа и воротник скрывали его лицо, черты которого были едва различимы в красноватых отблесках светофоров. Мэтью видел Андреаса в Афинах два года назад и теперь был поражен тем, что тот почти не изменился. Все еще острое зрение, ясный ум, железное рукопожатие. В свои семьдесят семь он вполне мог сойти за шестидесятилетнего. Однако сегодня вечером дед казался постаревшим, ссутулившимся, шаркающим. Взгляд его блуждал, как, впрочем, и мысли. Машина послушно следовала изгибам улицы, приближаясь к проезду Франклина Рузвельта, затем Мэтью свернул на Сто шестнадцатую улицу. И почти сразу же до них донеслись крики и удары мяча о щит на плохо освещенной баскетбольной площадке. Их окружали высокие башни муниципальных многоквартирных домов.

— Это Гарлем? — спросил Андреас.

— Испанская часть Гарлема.

— Уродство.

— Ну, в общем, да.

— Это вообще уродливый город.

— Такой же, как Афины.

— Странное сравнение. Я что, задел твои патриотические чувства?

— Большинство современных городов уродливы. В Нью-Йорке есть красивые места.

— У Афин есть история.

— Ее слишком много.

— Да, это так. Действительно, собственная история греков действует против них. Это обычный в Европе феномен. У американцев больше старания, желания к чему-то стремиться. Это их сильная сторона, но иногда именно поэтому они делают глупости. Они постоянно меняют друзей, забывают старых союзников. Поэтому мир и не верит Америке.

Мэтью слышал все эти рассуждения и раньше и был рад, что дед наконец становится самим собой.

— Каковы последние новости? — спросил Андреас.

Слева появились очертания черного монолита больницы «Гора Синай», оживляемого квадратиками освещенных окон. И сразу на Мэтью навалилась отупляющая сознание тоска.

— Количество кровяных клеток у него стабилизировалось, почему — неизвестно. Оно может снова снизиться в любой момент. Уколы, похоже, больше не действуют.

— Значит, они не могут ему помочь?

Мэтью пожал плечами, оставив вопрос без ответа. Его можно не задавать. Его мать даже слышать ничего не желала о долгосрочном прогнозе. Она просто молилась Отцу, Сыну, Богородице — всей этой бесполезной компании. Но в то же время это был вполне естественный вопрос, и отец его отца имел право его задать.