Пять рек жизни - Виктор Ерофеев

ИМЕТЬ ИЛИ БЫТЬ

"Боже, как грустна наша Россия!" - воскликнул Пушкин, когда Гоголь прочел ему свой роман "Мертвые души". Странное восклицание. Я нигде не видел более веселой страны, чем Россия. Да, больная! да самая хамская в мире! да! - но очень веселая. Глубоко веселая у меня родина. И "Мертвые души" - веселый роман. Я, например, читаю его и смеюсь. А что Европа? Европа бесит меня своей анальной уютностью. Мне хочется говорить ей гадости. Но все гадости уже сказаны. Из дикого русского далека я кричу, что Рейн - сточная канава. Но что предложить взамен? Выхода нет. Есть только вход в уютность. Как грустна Германия! Как грустны ее бары, афиши, витрины, ночные кабаки, рынки цветов, туристические барахолки! Как меланхолична ее еда! Почему, глядя на все ее благополучие, так неотвратимо хочется разрыдаться? Как грустны ее велосипедисты! Ей нельзя ни помочь, ни помешать. В Страсбурге я испытываю ощущение временной передышки. Фальшивое чувство, но родственные звук и свет Франции, даже через заслонку особой эльзасской реальности, меня успокаивают. Если переворот не удастся, я эмигрирую к французским сырам и клумбам. Стриженая Франция пахнет самшитом. - Нет, Берлин тоже ничего, - сказала немка. - Альтер-эго ты мое луковое!Когда победит наша революция, я превращу Берлин в зоопарк. Напущу туда много львов, тигров, волков и бездомных собак. - Муры-муры, - расположилась ко мне немка, заслоняя капитана, дремлющего в полосатом шезлонге. - Затмение! Отодвинься! - Мне не мешает, - полуосознанно произнес капитан. - Нет, не ладно! Я нигде не видел столько бездомных собак, как в Румынии! Они даже бежали по взлетному полю международного аэродрома в Бухаресте и лаяли на мой самолет, когда я взлетал в Москву. А еще я их видел на военном мемориальном кладбище. Мне показалось, что это духи румынского военного гения. Меня вдохновило бесконечное здание парламента, выстроенное Чаушеску. Габи сказала мне на четвереньках в дельте Дуная, что Румыния - конченая страна. - Я не была с тобой в дельте Дуная,- сказала немка. - Другая Габи! Вас тоже, как нерезаных собак. Дельта Дуная. В камышах староверы в цыганских одеждах. Придурковатые румыны с фольклорными лицами. Ну, почему так: чуть в сторону от канонов Европы, и... камыши! - Вертолет сбит, - вбежала Лора Павловна. - А где помощник капитана? - спросил я. -Где этот маньяк-контрреволюционер? - Ищем, - сказала Лора Павловна. - Дзержинский бы уже давно нашел, - сказал я. - Я думаю, адвокат знает. У него всезнающие глаза. Идите помучайте адвоката. Он скажет. Я выгнал адвоката пинками под зад. Мы остались втроем. Жена адвоката перестала плакать. - Муж у меня глупый, - сказала она. - Надоел. Посмотрите, какие у меня черные чулки. - Ну, давай посмотрим, - сказала немка, усаживаясь. - Пошли лучше купаться, - сказал я. - Оттянемся. - Нет, давай посмотрим, - сказала немка. - Нет, вы сначала послушайте мою историю, - сказал я. - Руководитель нашей группы был советский третьестепенный писатель-маринист. Трусы в цветочки. Сейчас они начнут раздвигать друг другу худые, как венские стулья, ноги, задирать платья и говорить о злодеяниях Штази. Если поездка по Рейну тебе предлагает четыре страны, выбора не миновать: Швейцария, Франция, Германия, Голландия. - Что вы думаете об объединении Европы? -спросил капитан. - Пустое, - ответил я. - Европа в русской мысли всегда была цельной. Мне здесь часто говорят: Европы не существует, все страны - разные. Мы разные! Мы разные! Ну, конечно! Все вы такие разные! Но при этом такие одинаковые. Это как византийское кредо Троицы: неслияны и нераздельны. Золото Рейна - девиз обладания. Европа состоит из глагола иметь, из его спряжений и видов. - Может быть, капитан станет вашей новой религией, - сказал я жене адвоката. - Полиция! - вбежала Лора Павловна. Вошли полицейские. Они хмуро проверили мой русский паспорт. Русский паспорт не любят в Европе. Может быть, только вьетнамский паспорт вызывает здесь большую аллергию. Они проверили, не приклеил ли я фальшивую фотографию. - У вас закончилась виза, - наконец, сказали они. - Ну и что теперь будет? - спросил я. -Мы вас арестуем, - сказали полицейские. Наш броненосец Потемкин номер два загудел на весь Рейн. Швейцария - это глагол иметь в натуральном виде. Швейцария - я имею. И она, действительно, все имеет; имеет подробно, солидно, суперсоциалистически. Конфедерация здоровых внутренних органов. Исправно работает ее коровий желудок. Лекие - парусники, почки - Женевское озеро. В полном порядке высокогорная печень. Я слоняюсь вечером перед отплытием (совсем, впрочем, не речное слово) по Базелю, и Швейцария имеет, имеет настолько, что на вопрос "Иметь или быть?" Швейцарии не ответить половинчато. Она не умеет быть, если она умеет иметь. Она раздавила "быть" под грузом "иметь". На рассвете я вышел на палубу полюбоваться. Я люблю речные восходы солнца за их беззащитность. Слабый запах реки - запах женских волос. Европа - хрупкий баланс жизни и смерти. В ней не хватает грубого пограничного материала. Прозрачные границы - отсутствие мужества. Европа - наседка, из-под которой украли все яйца. Я люблю реки - быстрые змеи жизни. Я люблю их серебристую шкурку. На холмах еще лежала тень. В ущельях был сквозняк, но вдруг он исчез, и взошло солнце, осветившее Лору Павловну. В короткой майке она стояла на корме парохода. Она разбрасывала вокруг себя куски пирога и поливала реку вином. - Очисти этого человека глиной! - говорила она. - Очисти все двенадцать частей его тела! "Во дает!" - подумал я. Я ничего не сказал и ушел от кормы подальше. Я слышал, что Рейн изначально состоял из пива, меда, вина, вазелина и водки. Германия - мне надо иметь. Историко-истерически, но с оправдательным оттенком: мол, так случилось, судьба: я вынуждена, но я и должна иметь. Тяжелое надо соответствует шукруту и способствует преодолению, если кто в этом сомневался, комплекса вины несомненно. Я лежал и думал, чем Франция отличается от Германии. Как-то раз в районе Саарбрюкена я перешел границу по заброшенному каменному мосту через ручей. Это был ручей между двумя половинками деревни. На немецкой стороне все было спокойно, в то время как французы валялись в липкой грязи, пили из бочки красное вино и громко икали. Франция - имею ли я, если имею? Наиболее изощренная европейская формула, уклончивая, но ответ стремится исключительно к позитиву: имеешь! имеешь! Изощренность формулы несколько убивает практическая поспешность. Но зато: как красиво имеешь! Голландия - имей совесть иметь. Примирительная картина, прочитываемая с тем ангельским двусмыслием, на которое имеет право страна, где так хорошо в январе кататься на коньках по замерзшему заливу, а после прийти в бар со снежными бровями и выпить стакан глинтвейна у полки камина с моделями старых парусников. - Русский-то вообще ничего не имеет, - прорвалась немка. - Даже братья-славяне, украинцы и белорусы, мают. У него только есть. - Дача! Русская жизнь - сплошная дача! -Помощник выскользнул из своего укрытия. - Цинично соскочим с мейнстрима? - предложил мне шопотом капитан. Я проснулся в деревенской гостинице в графстве Килдар с тем, чтобы до завтрака пробежать несколько миль по проселочной дороге. Запахи строго совпали с ирландской прозой, из-под ног со страшным шумом выпархивали куропатки и бежали со мной наперегонки. Овцы в этих краях похожи на панков: их красят в яркие цвета по принадлежности. Бег на длинные дистанции в Ирландии чреват погодными неожиданностями: выбежишь в солнце, прибежишь в грозу. Погодные условия тщательно закрепляются на бумаге: персонажей убивают лопатой по голове с подробным описанием природы. Порой теряешься в догадках, что важнее: Дракула или погода. Ирландский климат непереводим на другие языки, при нем произрастают и пальмообразные уродцы (которые хозяйка гостиницы, миссис Дойл, зовет по-домашнему "Чарли") и крайне северная морошка, что только благоволит моему воображению. Миссис Дойл, разумеется, тоже пишет, да и как не писать с ее именем про новых собак Баскервиллей, но ее главным произведением до сих пор остается загородный В&В неподалеку от Голвея, шедевральный приют для странствующих писателей. Ну что мне нужно? Россыпь ненужных подробностей, на которых остановится рассеянный взгляд: от старинных табакерок и ручных зеркал до шкафов рюстик, куда можно прятать покойников. В окна лезут сиреневые букеты разросшихся по всему острову рододендронов. За рододендронами - океан с бледно-желтыми пляжами из мелких обломков ракушек. Вокруг красоты мужского рода: каменистые поля суровой предысторической внешности, похожие на небритые скулы. В местных пабах по субботам музыканты с такими же скулами играют народную музыку: никто не танцует, но зато все братаются. - Нора хотела, чтобы ее Джеймс Джойс стал певцом, - неспешно пил какао отоспашавшийся на уикенде капитан. - Ирландия - идеальная страна для продолжения литературы. Я приеду к вам снова, миссис Дойл, с компьютером и очками. У меня серьезные намерения. Пусть вы и не красавица. - А вам и не кажется, что глагол иметь в ваших рассуждениях - отрыжка марксизма?! -прокричал оглохший капитан перед отлетом на военном вертолете из Дублина. Я задумался, застегивая шлем. - Нет, капитан, скорее марксизм - отрыжка глагола иметь.