«Окаянные дни» Ивана Бунина - Олег Капчинский

Обратим внимание на то, что в своем рассказе Соколовская не приводит явных доказательств предательства Ройтмана. Смертный приговор был ему вынесен и приведен в исполнение только на основании домыслов и предположений, основанных на недоверии, личной неприязни подпольщиков и странном его исчезновении во время ареста Ласточкина, и, по мнению А. А. Здановича, Ройтман мог и не быть агентом начальника контрразведки Владимира Орлова, хотя тот же Иосиф Южный был уверен в обратном[58].

На Ласточкина, а также на типографию газеты «Коммунист», нелегально издававшейся на русском, французском и польском языках, Орлову удалось выйти через агентуру, завербованную в «Объединенном совете южнорусской группы анархо-коммунистов» и «Моревинте»[59]. О том, кто был агентом контрразведки в последней организации, можно сделать некоторое предположение.

В «Моревинте» под кличкой Надежда в это время работала 16-летняя Эстер Пуриц, участница анархистского движения с 1918 года, познакомившаяся в подполье, а затем вышедшая замуж за анархиста с 1909 года Александра Улановского[60], который был старше ее более чем на 10 лет. В подпольной анархистской контрразведке, а затем и в легальный период в Одессе чаще всего он работал под псевдонимом Алеша Черный. Много лет спустя Улановская оставила мемуары не только о работе мужа, но и о своей. Она, в частности, вспоминала об одном из эпизодов одесского периода ее деятельности:

«В другой раз сообщили: надо убрать провокатора. Я решила, что приглашу его гулять в парк и там застрелю. Но и эта затея провалилась – этот человек куда-то уехал. В советское время он стал ответственным партийным работником, и именно он оказался одним из немногих одесских подпольщиков, уцелевших в Гражданскую войну и позднее. Был ли он действительно провокатором – не знаю»[61].

Сопоставляя сведения о наличии орловского агента в «Моревинте» с воспоминаниями Улановской, можно предположить, что таковым являлся Василий Филиппович Васютин (настоящая фамилия – Филюшкин). Васютин родился в 1900 году в крестьянской семье в Рязанской губернии, до революции получил лишь 4-классное образование. В 9-летнем возрасте переехал с родителями в Одессу, где с 1913 по 1918 год он работал котельщиком и слесарем на заводе. В 1917 году Васютин вступил в Социалистический рабочий союз молодежи, а на следующий год – в большевистскую партию, работал в «Моревинте». Можно предположить, что привлек его к сотрудничеству лично Орлов, который тоже был родом из Рязанской губернии, и Филюшкины могли крестьянствовать в дворянском имении его родителей (которые, правда, еще в юном возрасте Орлова переехали с ним в Варшаву). Интересно, что впоследствии, в следующем одесском подполье, уже деникинском, ему, секретарю Пересыпьского райкома комсомола, так же как и во время интервенции, удалось избежать ареста (Орлова, правда, в это время уже в Одессе не было). Затем Васютин был секретарем Одесского комитета комсомола, первым секретарем ЦК комсомола Украины и, наконец, секретарем ЦК РКСМ, и по совместительству с последней должностью в 1923 году был утвержден руководителем всей пионерской организации, только что образовавшейся.

В середине 1920-х годов он ушел с комсомольской работы на учебу и окончил курсы марксизма-ленинизма, а затем Институт красной профессуры. С 1930 года Васютин работал в системе Госплана, Омском облисполкоме, Институте географии Академии наук и в других учреждениях, избежав репрессий. Выйдя в 1959 году на персональную пенсию, он остался профессором кафедры политэкономии Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Умер Васютин в 1979 году, и, таким образом, опубликованные в начале 1980-х годов в эмиграции воспоминания Надежды Улановской никак не могли ему повредить, даже если бы кому-нибудь пришла мысль связать с ним упомянутого мемуаристкой безымянного провокатора.

Из-за ареста Ласточкина большевистское подполье лишилось своего главного руководителя, связанного с Москвой, но эффективность белой контрразведывательной работы была сведена на нет, так как войска интервентов стали эвакуироваться.

«Известие об эвакуации произвело в городе неописуемую панику»

Вот как, по воспоминаниям Константина Глобачева, складывалась социальная и политическая ситуация в занятой интервентами Одессе:

«Интеллигенция, бежавшая сюда от большевиков из обеих столиц, пополнилась еще той, которая выбралась после падения гетмана из Киева и других городов Украины. Значительное число безработных офицеров и разных темных дельцов, спекулянты всех сортов, старающиеся использовать момент в личных для себя выгодах, – все это переполнило Одессу, создав сильный квартирный и продовольственный кризис. Вместе с сим рабочие и низы населения, уже вкусившие отчасти большевизма в начале 1918 г., но еще не изжившие всех его тяжелых сторон, мечтали снова о большевистском режиме и представляли благодатную почву для пропаганды и агитации. Буржуазный слой города вместе с городской думой социалистического состава вечно будировал, все осуждал, местной власти не помогал и, со своей стороны, был лучшим проводником грядущего большевизма. Еврейское население Одессы также было настроено большевистски, разве что за исключением богатой буржуазии.

Таким образом, русские и союзные (главным образом греческие) войска удерживали боевой фронт против наступления красных, их (большевиков) агитационная работа внутри Одесского района шла вовсю, разлагая не только русское население, но и французские войска, не занятые буквально ничем и по составу своему малодисциплинированные. Оккупационные французские войска вели себя в Одессе весьма разнузданно: солдаты проводили время в попойках, якшаясь с евреями и еврейками, среди которых было немало большевистских агитаторов, знавших французский язык; пропаганда имела успех не только среди солдат, но даже среди офицеров. В результате к февралю началось брожение среди сухопутных солдат, а затем и среди матросов на почве утомления войной и желания возвратиться на родину… Между тем французские разыскные органы не имели возможности продуктивно бороться с большевистской пропагандой как по незнанию местных условий, так и по неопытности своего личного состава, набранного наспех из строевого офицерства…

Русские разыскные политические органы боролись всеми мерами против большевистской работы, которая главным образом базировалась на рабочих организациях. Эти политические органы встречали полную поддержку в этом отношении от своих гражданских и военных властей, но должны были вечно бороться с заступничеством чинов городского управления с городским головой Брайкевичем во главе. Социалистический состав городской думы явно стоял на стороне рабочих, невольно помогая большевикам укреплять свое положение. Это, конечно, не помешало впоследствии Брайкевичу и другим гласным городской думы первыми бежать из Одессы при эвакуации ее французами. Между тем организационная и агитационная работа большевиков в Одессе была очень интенсивна и, несмотря на ряд ликвидаций, произведенных в их рядах, не ослабевала, имея за собой новые кадры людей и благоприятное настроение масс. Много способствовала этому настроению спекуляция продуктами первой необходимости, страшно взвинтившая рыночные цены. Виновниками этого обстоятельства были старые спекулянты еще Великой войны, сахарозаводчики Хари, Гепнер, Златопольский и др., которые фактически были экономическими диктаторами Одессы того времени. Эта компания, вопреки протестам городской думы, наконец была арестована военной контрразведкой, и материал, взятый у них по обыску, вполне подтвердил их зловредную деятельность»[62].

Руководитель контрразведки, арестовавшей сахарозаводчиков, Владимир Орлов, еще до революции в составе комиссии Батюшина участвовал в расследовании деятельности некоторых указанных лиц. Впоследствии, касаясь уже одесских событий, он писал, что «горстка спекулянтов, ловких и безжалостных, во главе с сахарными королями братьями X. (Хари, один из которых умудрился стать консулом Дании в Одессе, вероятно, в том числе и для обеспечения себе неприкосновенности. – O. K.) до последней нитки обирала голодных одесситов, среди которых было немало их соплеменников»[63]. Однако ряд одесских газет, издававшихся не без участия капитала сахарозаводчика, подняли шумиху вокруг этого дела. «Еврейская политика: все газеты, – записала Муромцева-Бунина, – за освобождение спекулянтов. Почему? А потому, чтобы в глазах населения дискредитировать власть перед приходом большевиков»[64]. Впрочем, скорее всего, никакой целенаправленной попытки компрометации власти ради большевиков печатные органы не проводили – просто они вступались за своих спонсоров.