Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции - Бенвенуто Челлини

И хотя, как я говорил, король показал, будто одобряет эти его сказанные речи, втайне он думал не так, потому что, как я говорил выше, он возвратился в Париж и на следующий день, без того, чтобы я его побуждал, сам по себе пришел ко мне на дом; где, выйдя к нему навстречу, я его повел по разным комнатам, где были разного рода работы, и, начиная с вещей более низких, показал ему великое множество бронзовых работ, каковых он давно уже не видывал в таком числе. Затем я повел его посмотреть серебряного Юпитера и показал его почти оконченным, со всеми его прекраснейшими украшениями; каковой показался ему много более изумительным, чем показался бы другому человеку, по причине некоего ужасного случая, который с ним приключился за несколько лет до того; потому что когда, после взятия Туниса, император проезжал через Париж402, по уговору со своим кузеном, королем Франциском, то сказанный король, желая сделать подарок, достойный столь великого императора, велел для него сделать серебряного Геркулеса, величиной точь-в-точь такого, каким я сделал Юпитера; каковой Геркулес, по признанию короля, был самой безобразной работой, которую он когда-либо видывал, и когда он ее таковой и назвал этим парижским искусникам, каковые считали себя первыми на свете искусниками в этом художестве, то они заявили королю, что это все, что можно сделать из серебра, и тем не менее пожелали две тысячи дукатов за эту свою свинячью работу; по этой причине, когда король увидал эту мою работу, он в ней увидел такую отделанность, о которой никогда не мог бы и думать. Так что он рассудил справедливо и пожелал, чтобы моя работа с Юпитером была точно так же оценена в две тысячи дукатов, говоря: “Тем я не платил никакого жалованья; а этот, которому я плачу жалованья около тысячи скудо, конечно может мне ее сделать за две тысячи золотых скудо, раз он имеет вдобавок это свое жалованье”. Затем я его повел посмотреть другие серебряные и золотые работы и много других моделей для измышления новых работ. Потом, перед самым его уходом, на моем замковом лугу я открыл этого моего великого гиганта, каковому король еще более дивился, нежели чему бы то ни было другому; и, повернувшись к адмиралу, какового звали монсиньор Анибалле403, сказал: “Так как кардинал ничем его не обеспечил, то надо непременно, благо он и сам ленив просить и ничего не говорит, то я хочу, чтобы он был обеспечен; ведь этим людям, которые никогда ни о чем не просят, им кажется, будто их труды сами о многом просят; поэтому обеспечьте его первым же свободным аббатством, которое было бы стоимостью до двух тысяч скудо дохода; и если это не выйдет целиком, то пусть это будет в двух или в трех частях, потому что для него это будет все равно”. Присутствуя при этом, я слышал все и тотчас же принялся его благодарить, как если бы я его уже получил, говоря его величеству, что я хочу, когда это наступит, трудиться для его величества без всякого вознаграждения, ни жалованьем, ни какой-либо платой за работы, до тех пор пока, понуждаемый старостью, не в силах больше трудиться, я не упокою в мире мою усталую жизнь, достойно живя на этот доход, вспоминая, что я служил такому великому королю, как его величество. На эти мои слова король с великой живостью, превесело обратясь ко мне, сказал: “И пусть так и будет”. И его величество, довольный, от меня ушел, а я остался.

Госпожа ди Тамп, узнав про эти мои дела, еще пуще против меня растравилась, говоря сама себе: “Я теперь правлю миром, а какой-то человечек, подобный этому, не ставит меня ни во что!” Она принялась со всяческим усердием действовать мне во всем наперекор. И когда ей как-то подвернулся под руку некий человек, каковой был великий перегонщик404, он ей дал некоторые благовонные и чудесные воды, каковые натягивали ей кожу, вещь во Франции дотоле небывалая; она его представила королю; каковой человек показал некоторые из этих перегонов, каковые весьма понравились королю; и среди этих забав случилось, что он попросил у его величества жедепом, который имелся у меня в замке, с некоими малыми комнатками, про каковые он говорил, что я ими не пользуюсь. Этот добрый король, который понимал, откуда это дело идет, не дал никакого ответа. Госпожа ди Тамп принялась домогаться теми путями, какими женщины могут у мужчин, так что ей легко удался этот ее замысел, потому что, когда она застала короля в любовном расположении, каковому он был весьма подвержен, он предоставил госпоже все то, чего она желала. Пришел этот сказанный человек вместе с казначеем Гролье405, знатнейшим французским вельможей; и так как этот казначей отлично говорил по-итальянски, то он пришел ко мне в замок и вошел в него, в мое присутствие, заговорив со мною по-итальянски, пошучивая. Улучив удобный случай, он сказал: “Я ввожу во владение от имени короля этого вот человека этим жедепомом и этими строеньицами, которые к сказанному жедепому принадлежат”. На это я сказал: “Священному королю принадлежит все; однако вы могли бы войти сюда более открыто; потому что таким способом, учиненным путем нотариусов и суда, это скорее похоже на путь обмана, нежели на подлинный приказ столь великого короля; и я вам заявляю, что, прежде чем пойти жаловаться королю, я буду защищаться тем способом, как его величество третьего дня мне велел, чтобы я сделал, и выкину вам этого человека, которого вы мне сюда водворили, в окна, если я не увижу другого прямого приказа собственною рукою короля”. На эти мои слова сказанный казначей ушел, грозя и ворча, а я, делая то же самое, остался и тогда не хотел учинять какого-либо иного оказательства; затем отправился я к этим нотариусам, которые ввели его во владение. Это были хорошие мои знакомые, и они мне сказали, что это был обряд, учиненный действительно по приказу короля, но что это не так уж важно; и что если бы я оказал ему хоть некоторое сопротивление, то он не вступил бы во владение, как он это сделал; и что это дела и обычаи судебные, каковые ничуть не касаются повиновения королю; так что если бы мне удалось изгнать его из владения таким же способом, как он в него вступил, то это будет хорошо, и ничего другого не будет. Мне было достаточно, чтобы мне намекнули, и на следующий день я начал браться за оружие; и хотя у меня были некоторые трудности, мне это понравилось. Каждый день по разу я учинял нападение камнями, пиками, аркебузами, заряжая, однако, без пули; но наводил на них такой страх, что никто уже не желал прийти ему на помощь. Поэтому, видя однажды, что он сражается слабо, я силою вступил в дом и выгнал его оттуда, выбросив ему вон все то, что он туда принес. Затем я прибег к королю и сказал ему, что я поступил точь-в-точь так, как его величество мне велел, защищаясь против всех тех, кто желал бы мне помешать в службе его величеству. На это король рассмеялся и выдал мне новую бумагу406, по каковой меня не могли уже притеснять.

Тем временем, с великим тщанием, я закончил своего прекрасного серебряного Юпитера407 вместе с его золоченым подножием, каковое я поместил на деревянном цоколе, который был мало заметен; и в этот деревянный цоколь я вставил четыре шарика из твердого дерева, каковые были более чем наполовину скрыты в своих гнездах, наподобие взвода у самострела. Все это было так хорошо прилажено, что маленький мальчик легко, во все стороны, без малейшего труда, двигал взад и вперед и поворачивал сказанную статую Юпитера. Устроив ее по-своему, я отправился с нею в Фонтана Белио, где был король. Между тем вышесказанный Болонья привез из Рима вышесказанные статуи и с великим тщанием велел их отлить из бронзы. Я, который ничего об этом не знал как потому, что он исполнил эту свою работу весьма тайно, и потому, что Фонтана Белио удален от Парижа больше чем на сорок миль, поэтому я ничего не мог знать. Когда я попросил сказать королю, где он желает, чтобы я поставил Юпитера, так как при этом присутствовала госпожа ди Тамп, то она сказала королю, что нет места более подходящего, чтобы его поставить, чем в его красивой галерее. Это была, как мы бы сказали в Тоскане, лоджа, или переход; скорее переходом можно бы ее назвать, потому что лоджами мы называем такие комнаты, которые открыты с одной стороны. Комната эта была длиною много больше ста шагов, и была украшена, и пребогата живописью руки этого удивительного Россо, нашего флорентинца, а между картин было размещено множество изваянных работ, частью круглых, частью барельефных; была она шириною шагов двенадцать приблизительно. Вышесказанный Болонья поместил в этой сказанной галерее все вышесказанные античные произведения, сделанные в бронзе и отлично исполненные, и расставил их в прекраснейшем порядке, возвышающимися на своих подножиях; и, как я выше сказал, это были все самые прекрасные вещи, повторенные с античных римских. В эту сказанную комнату я внес моего Юпитера; и когда я увидел эти великие приготовления, сделанные все с умыслом, я сказал себе: “Это то же, что пройти сквозь копья; уж пусть мне бог поможет”. Установив его на его место и, насколько я мог, отлично расположив, я стал ждать, чтобы пришел этот великий король. Имел сказанный Юпитер в правой своей руке прилаженной молнию, как если бы собирался ее метнуть, а в левую я ему приладил Мир. Посреди пламени я с большой ловкостью вставил кусок белого факела. И так как госпожа ди Тамп задержала короля до самой ночи, чтобы причинить одно из двух зол, либо чтобы он не пришел, либо чтобы мое произведение, из-за ночи, показалось менее прекрасным; и как бог обещает тем созданиям, которые в него верят, случилось как раз обратное, потому что, увидав, что настала ночь, я зажег сказанный факел, который был в руке у Юпитера; и так как он был несколько приподнят над головою сказанного Юпитера, то свет падал сверху, и получался гораздо более красивый вид, чем получился бы днем. Появился сказанный король, вместе со своей госпожой ди Тамп, с дофином, сыном своим, и с дофиной, теперешним королем408, с королем наваррским, своим шурином, с госпожой Маргаритой, своей дочерью, и с некоторыми другими вельможами, каковые были нарочно подучены госпожою ди Тамп говорить против меня. Увидав, что входит король, я велел подталкивать вперед этому моему подмастерью уже сказанному, Асканио, который тихонько двигал прекрасного моего Юпитера навстречу королю; а так как я его сделал, к тому же, с некоторым искусством, то при этом легком движении, которое было придано сказанной фигуре, благо она была очень хорошо сделана, она казалась как бы живой; и, оставляя немного сказанные античные фигуры позади, я сразу же давал большое удовольствие глазам моим произведением. Тотчас же король сказал: “Это много прекраснее всего того, что когда-либо видел человек, и хоть я и любитель, и знаток, я не мог бы себе представить и сотой доли этого”. Эти вельможи, которые должны были говорить против меня, казалось, не могли насытиться, восхваляя сказанное произведение. Госпожа ди Тамп дерзко сказала: “Можно подумать, что у вас нет глаз; или вы не видите, сколько прекрасных античных фигур из бронзы стоит вон там, в каковых и состоит подлинная суть этого искусства, а не в этих современных безделицах?” Тогда король двинулся, и остальные за ним; и, взглянув на сказанные фигуры, а они, так как свет падал на них снизу, не имели никакого вида, на это король сказал: “Тот, кто хотел повредить этому человеку, оказал ему великую услугу; потому что, при посредстве этих чудесных фигур, видишь и понимаешь, что эта вот его фигура намного прекраснее и удивительнее, чем они; поэтому надо высоко ставить Бенвенуто, потому что его произведения не только достигают сравнения с античными, но и превосходят их”. На это госпожа ди Тамп сказала, что если посмотреть на эту работу днем, то она покажется в тысячу раз хуже, чем кажется ночью; к тому же надо заметить, что я накинул на эту фигуру покрывало, чтобы прикрыть недостатки. Это было тончайшее покрывало, которое я с большим изяществом накинул на сказанного Юпитера, чтобы прибавить ему величия; каковое при этих словах я взял, приподняв снизу, открывая эти прекрасные детородные части, и с некоторой явной досадой все его изодрал. Она подумала, что я ему открыл эту часть ради личной насмешки. Король заметил это негодование, а я, побежденный страстью, хотел заговорить; тотчас же мудрый король сказал доподлинно такие слова на своем языке: “Бенвенуто, я тебя лишаю слова; поэтому молчи, и ты получишь больше сокровищ, чем даже желаешь, в тысячу раз”. Не будучи в состоянии говорить, я в великой ярости корчился; от чего она еще сердитее ворчала; и король, гораздо скорее, чем он иначе сделал бы, ушел, говоря громко, чтобы придать мне духу, что он достал из Италии величайшего человека, который когда-либо рождался, полного стольких художеств.