Том 1. Ганц Кюхельгартен. Вечера на хуторе близ Диканьки - Николай Гоголь

Мы не знаем всего объема книжных источников Гоголя. Однако нельзя и преувеличивать количество материалов, почерпнутых Гоголем из книжных источников, круг которых был весьма невелик (см. Олександр Андрієвський, „Бібліографія літератури з українського фольклору“, I. У Києві, 1930, стр. 1-32). Из материалов, содержащихся в доступных Гоголю сочинениях, затруднительно вывести все фольклорные частности и подробности его повести. Нужно предположить наличие еще какого-то источника. Видимо, это были запасы памяти писателя, подкрепляемые и пополняемые при общении с земляками на чужбине. Какой материал потребовался автору при создании „Майской ночи“, легко уяснить, следя за ходом его повествования.

Начало первой главы построено на общеизвестной доныне песне, для получения которой Гоголь, конечно, не имел надобности обращаться к какому-нибудь сборнику:

Сонце низенько, вечер близенько.

В словах парубка: „если бы и повеяло холодом, я… надену шапку свою на твои беленькие ножки“ нетрудно узнать переложение слов этой песни:

Ой вийди, вийди,Не бійсь морозу:Я твої ніженькиВ шапочку вложу…

В дальнейших главах заключается повествование, построенное на данных народной мифологии. В нем легко выделяются широко распространенные мотивы устных „преданий“. Например, мотив обращения ведьмы в животное и в частности — в кошку в фольклоре очень распространен (А. Н. Афанасьев. „Поэтические воззрения славян на природу“, III. М., 1869, стр. 532 и сл. даны указания на литературу; И. И. Манжура. „Сказки, пословицы и т. д., записанные в Екатеринославской и Харьковской губ.“. Харьков, 1890, стр. 136; Б. Д. Гринченко. „Этнографические материалы, собранные в Черниговской и в соседней с ней губерниях“. I. Чернигов, 1895, стр. 66, и мн. др.). Весьма распространен и другой мотив: поражение оборотня — поражение ведьмы (С. В. Максимов. „Нечистая, неведомая и крестная сила“. СПб., 1903, стр. 135; В. Н. Добровольский. „Смоленский этнографический сборник“, I. СПб., 1891, стр. 132; Б. Д. Гринченко, назв. соч., стр. 108, и мн. др.).

Рассказы об утопленницах-русалках, об их обиталище и подводных богатствах, об их внешнем облике, их нравах, их вмешательстве в людскую судьбу и пр. и пр. — имеют соответствие в народной словесности; каждый мотив, почти каждая подробность описания разработаны в русском и украинском фольклоре (ср. Д. К. Зеленин. „Очерки русской мифологии“. Пгр., 1916, стр. 119–124, 128, 140, 166, 187 и др.; указана обширная литература). Даже такой, казалось бы случайный, художественный мотив, как разрешение задачи — отличить ведьму среди настоящих русалок — в разнородных вариациях известен в фольклоре (Г. И. Чудаков. „Отражение мотивов народной словесности в произведениях Н. В. Гоголя“ — „Университетские Известия“. Киев, 1906, № 12, стр. 16–17; указана литература).

Относительно всех или почти всех важнейших моментов повести можно сказать, что они опираются или на несомненные или, чаще, на предполагаемые источники. Чем значительнее и самостоятельнее талант художника тем труднее разглядеть материалы, вошедшие в его работу. Приписывать авторству Гоголя то, что здесь предполагается как переработка заимствованного из памятников устной поэзии, невозможно, во-первых, в виду большого числа фольклорных мотивов, имеющих прямые параллели в повести Гоголя, и, во-вторых, — поразительно близкого сходства в общем содержании и в частностях, а также в трактовке этих мотивов в произведениях устной словесности и на страницах „Майской ночи“. Буквального совпадения с источником здесь не должно и ждать, а некоторые различия в вырисовке подробностей неизбежны по вполне понятным причинам. В так называемых „преданиях“ (то есть произведениях сказочного типа не построившихся в определенные, отлившиеся речи), которыми пользовался Гоголь, явно преобладают черты эпоса; в них ясна тенденция к устранению индивидуальных черт „действующих лиц“, „мест действия“ и пр., — тенденция к „снятию всех индивидуальностей“ (русалки выходят на берег реки или озера, живут они в воде, у них есть жилище и т. п.) Тенденция художника-лирика, каким заявил себя автор „Утопленницы“, если не противоположна, то лежит в ином направлении: на фоне общего, почти безличного, обычно безымянного, дать конкретную обстановку и индивидуальные образы (русалки выходят греться в панский сад, главною русалкою в панском пруду сделалась сотникова дочка и т. д.).

Г. П. Георгиевский. „Майская ночь“ (вступительная статья к публикации червовой рукописи повести в издании „Памяти В. А. Жуковского и Н. В. Гоголя“, вып. 3. СПб., 1909, стр. 55–59; стр. 60–83 — текст повести).

Хранящийся в Архиве Института литературы Академии Наук СССР в составе Дашковского собрания автограф „Пропавшей грамоты“ является черновиком первоначальной редакции повести. Автограф написан чернилами на четырех листах большого формата (с оборотом) обычным для Гоголя убористым почерком с многочисленными поправками и помарками. Листы рукописи были разорваны на куски и позже склеены и вплетены П. Я. Дашковым в тетрадь вместе с рядом других автографов Гоголя. Черновой, первоначальный характер этого документа подтверждается и отсутствием заглавия. Рукопись „Пропавшей грамоты“ была впервые опубликована, чрезвычайно неисправно, К. Н. Михайловым (К. Н. Михайлов читал, например, вместо „возле ятки храпела сидя“ — „возле этакого храпке (!) шла“, или вместо правильного „гладили усы“ — „кидали ум“, и т. д. и т. п.).

Текст черновика „Пропавшей грамоты“ значительно превышает по размеру окончательную, печатную редакцию, и хотя не имеет сколько-нибудь принципиального отличия от нее ни в сюжетном, ни в стилевом отношении, однако дает многочисленные варианты и разночтения. При отделке повести отпали целые фрагменты, не включенные Гоголем в окончательную редакцию. Так, в печатный текст не вошло ни подробное описание путешествия деда из пекла на хромом чорте, ни эпизод с горшками, надувавшими щеки. Отброшен был и ряд колоритных деталей. Так, например, при характеристике деда в черновой редакции указывалось, что он „один бывало иной раз выходил на медведя, а подчас и пяти человек умять ему было так же, как нашему брату отпеть воскресный кондак“.

Автограф повести не дает достаточных данных для определения времени ее написания. Публикация „Пропавшей грамоты“ в первой книге „Вечеров“ (цензурное разрешение которой датировано 26 мая 1831 г.) делает несомненным завершение работы над повестью не позже апреля — мая 1831 г. Однако начата повесть была, возможно, еще в 1829. В таком случае к этому времени восходит, вероятно, и черновой автограф. Подтверждением этому служит письмо Гоголя к матери от 22 мая 1829 г., в котором он запрашивает ее подробности относительно различных карточных игр, популярных в украинском обиходе.

Во втором издании „Вечеров“ 1836 г. текст „Пропавшей грамоты“ был перепечатан почти без изменений. Лишь в немногих случаях были заменены отдельные слова и изменен порядок слов в фразе (например, в ВД1 было „нечистым“, в ВД2 — „нечистыми“ или „валятся“ в ВД1, а в ВД2 — „повалятся“). Однако наличие этих изменений, хотя бы и мало существенных, свидетельствует, что текст второго издания, повидимому, внимательно прочитывался Гоголем.

В основном тексте настоящего издания сделаны следующие исправления против текста ВД2: стр. 184, 32 и 188, 31 „чудище“ по РЛ5 и ВД1; ВД2: „чудовище“; стр. 189, 14 „масть хоть куда“ — по РЛ5; ВД1, ВД2: „масть хоть худа“ — опечатка, исправленная в обоих последующих изданиях; стр. 190, 10 „Жаль стало товарища“ — по РЛ5 и ВД1, в ВД2 и последующих изданиях — „Жаль старого товарища“, что может рассматриваться как случайная опечатка; стр. 190, 27 „чудеса деются“ — по РЛ5 и ВД1, в последующих изданиях: „чудеса делаются“.

Сюжетным стержнем повести „Пропавшая грамота“ является рассказ о путешествии деда к чертям за украденной шапкой. Рассказ этот по своей конструкции напоминает одну из широко распространенных (в частности, у украинцев) легенд — о кумовой кровати или о разбойнике Мадее (Н. П. Андреев. „Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне“. Л., 1929, стр. 53, № 756 В).

Легенда (в полном ее виде) повествует о том, как человек, душа которого отцом его запродана чорту, отправляется в ад, проникает туда с помощью страшного разбойника и выручает „запись“. Так и у Гоголя мы видим путешествие деда в „пекло“ и возвращение украденной шапки. Само изображение путешествия деда к чертям отчасти напоминает путешествие в ад в „Кумовой постели“ В. Олина („Карманная книжка для любителей русской старины и словесности на 1829 год. Издана В. Н. Олиным“. СПб., 1829, стр. 289–337. На это сходство впервые указал В. Гиппиус. „Гоголь“, Л., 1924, стр. 29). Повидимому, известны были Гоголю и устные рассказы о кумовой кровати или о великом грешнике.