Том 1. Ганц Кюхельгартен. Вечера на хуторе близ Диканьки - Николай Гоголь

В текст „Сорочинской ярмарки“ в настоящем издании внесены следующие исправления против текста ВД2: стр. 116, 26 „разговаривавшим“ — по РМ8 и ВД1; ВД2: „разговаривающим“; 117, 15 „Как чертовщина“ — по РМ8 и ВД1; ВД2: „Какая чертовщина“; 119, 1 „купцы даже из Гадяча“ — по РМ8 и ВД1; ВД2 — „купцы из Гадяча“; 120, 4 „разговорился“ — по РМ8 и ВД1; ВД2: „разгорячился“; 122, 35 „приношения“ — по РМ8; ВД1 и ВД2: „приношение“, что не согласуется с предшествующим упоминанием поповича: „но воистину сладостные приношения“; 123, 3 „придвигая ~ варенички“ — по ВД1; ВД2: „подвигая ~ варенички“; 124, 4 „шинкарки“ — по РМ8 и ВД1; в ВД2 очевидная опечатка „шинкаря“ (ср. предшествующий текст 118, 30 „под яткою у жидовки“); 124, 6 „своего лакомого“ — по ВД1; в ВД2 очевидный пропуск: „лакомого“; 126, 35 „оживили его“ — по РМ8; в ВД1 и ВД2 очевидный пропуск „оживили“, исправленный в П и Тр на „оживили жида“; 130, 17 „рожу“ — по РМ8; ВД1, ВД2: „маску“; кроме того унифицировано (согласно РМ8) написание имени парубка Грицька: в печатных текстах он именуется то Грыцько, то Грицько.

Из исправлений Тр, принадлежность которых может быть приписана Гоголю, в текст введены следующие: 111, 25 „стога сена“ (РМ8, ВД1, ВД2: „скирды сена“[31]); 113, 31 „переменяла ~ выбирая себе новый путь и окружая“ (ВД1, ВД2: „переменяет свои окрестности, выбирает себе новый путь и окружает“); 112, 18 „на истомленных волах“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „истомленными волами“); 114, 5 „дивчина“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „девушка“); 114, 13 „дивчина“ („девушка“); 116, 29 „Вот ~ пшенице“ (РМ8, ВД1, ВД2: нет); 117, 5 „перед Рождеством“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „пред Рождеством“); 117, 9 „отец нашей красавицы“ (ВД1, ВД2: „наш знакомец“); 118, 2 „А я на четвертый“ („Чорт меня возьми, если я не на четвертый“); 118, 27 „чтоб и паслись“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „чтобы и паслись“); 120, 22 „и угасающий ~ румянился“ („день и пленительно, и грустно, и ярко румянился, как щеки прекрасной жертвы неумолимого недуга в торжественную минуту ее отлета на небо“); 123, 12 „выдумываете“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „выдумаете“); 123, 37 „в образине свиньи“ („в костюме ужасной свиньи“); 124, 11 „не совсем ~ в избах“ (ВД1, ВД2: „не совсем из храброго десятка и имели притоны в избах“); 124, 23 „на доски, накладенные под потолком“ („на накладенные под потолком доски“); 124, 25 „проклятые бабы“ („а то проклятые бабы“); 124, 37 „речистого храбреца“ (ВД1, ВД2: „высокого бонмотиста-храбреца“); 125, 2 „сама красная свитка“ (ВД1, ВД2: „как та красная свитка“); 127, 4 „надевая ее“ („всегда, когда вздумывалось ей надевать“); 127, 10 „топор“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „секиру“) 127, 11 „опять“ („снова“); 127, 12 „топором“ (ВД1, ВД2: „секирою“); 127, 19 „заседателя от…“ (так в РМ8; ВД1, ВД2: „заседателя о…“); 127, 31 „остались ~ на воздухе“ (РМ8: „остановились в судорожной неподвижности на воздухе“; ВД1, ВД2: „остановились ~ в воздухе); 127, 32 „в непобедимом страхе“ (РМ8: „в непобедимом ужасе“; ВД1, ВД2: „в ничем не победимом страхе“); 127, 35 „отчаянно ~ руками“ („кричал один, повалившись на лавке, болтая в ужасе руками“); 127, 37 „закрывшись тулупом“ (РМ8: „закрываясь тулупом“; ВД1: „в отчаянии закрываясь тулупом“; ВД2: „в отчаянии закрывшись тулупом“); 128, 22 „ночью ~ на улице“ (РМ8: „один цыган из толпы других“; ВД1, ВД2: „один из толпы спавшего на улице народа“; 129, 15 „Озаряясь ~ ночи“ (РМ8: „которые, озарившись местами неверно и трепетно горевшим огнем и отененные черными всклокоченными волосами, казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром и облаками мрака непробудной ночи“; ВД1, ВД2: „озаряясь местами неверно и трепетно горевшим светом, они казались ~ ночи“); 129, 28 „исчезли с появлением утра“ („исчезнули вместе с осветившим мир утром“); 131, 11 „рукава свитки“ („рукава“); 131, 19 „почувствовал, что схвачен вдруг“ („почувствовал себя вдруг схваченным“); 132, 31 „Вот, кум ~ о котором“ (ВД1, ВД2: „Вот, это тот самый, кум, об котором“).

Из ряда других повестей, входящих в состав „Вечеров“, „Сорочинская ярмарка“ выделяется широким использованием украинской литературы, знакомой Гоголю еще со времен учения в Нежинской гимназии. В „Книге всякой всячины“ (стр. 80–81) он тщательно выписал длинный ряд украинских „эпиграфов“, которые Шенрок считал выбранными „из разных произведений“ и характеризующими „литературное чтение Гоголя в школе“ (Соч., 10 изд., VII, стр. 875); в действительности, все эти эпиграфы извлечены из одного произведения — „Энеиды“ Котляревского, возможно даже по какому-нибудь рукописному списку поэмы (см. М. Н. Сперанский. „Заметки к истории „Энеиды“ И. П. Котляревского“. Львов, 1902, стр. 9-16). Частью своих выписок Гоголь воспользовался для эпиграфов „Сорочинской ярмарки“ (гл. III, IV, VIII). Эпиграфы к гл. II, VI, VII, X Гоголь взял „из малороссийской комедии“ — в действительности из двух комедий своего отца, В. А. Гоголя — „Собака-вівця“ и „Простак“, о присылке которых Гоголь просил мать 30 апреля 1829 г. Эпиграф к главе XII взят из „казки“ П. П. Гулака-Артемовского „Пан та собака“ („Украинский Вестник“ 1818, № 12), наконец, эпиграфы к гл. I, V, IX, XI, XIII — из украинского фольклора, либо по каким-нибудь печатным источникам, либо, скорее всего, просто по памяти.[32]

Однако отражение в повести отдельных впечатлений украинской литературы значительно глубже и не ограничивается одними эпиграфами.

Больше всего материала для „Сорочинской ярмарки“ Гоголь почерпнул из комедии своего отца.[33] Так, ситуация: Солопий — Хивря — попович в точности соответствует расстановке персонажей комедии „Простак“: Роман — Параска — дьяк, вплоть до характеристик отдельных элементов этого треугольника; явление же VI комедии Гоголя-отца, — сцена неудачного свидания Параски с дьяком, — настолько близка соответствующей сцене „Сорочинской ярмарки“ (гл. VI), что несомненно явилась оригиналом последней, внушив писателю даже такие детали, как специфическая речь поповича (в „Простаке“ — дьяка), как комический переход от угощения к изъяснению любви, как, наконец, неожиданное прекращение любовной сцены появлением посторонних и собачьим лаем.

Вторым, после украинской литературы, источником, питавшим творческое воображение Гоголя, был украинский фольклор.

Однако в „Сорочинской ярмарке“ (как, впрочем, и в других повестях „Вечеров“) фольклорные мотивы даны в произвольной авторской передаче, в произвольной же комбинации. Таким образом, например, к фольклору восходит сказка о чорте, выгнанном из пекла (см. Б. Д. Гринченко. „Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседних с ней губерниях“, II. Чернигов, 1897, стр. 66), но юмористическое преломление ее, равно как и вся история „красной свитки“, повидимому, принадлежит самому Гоголю. История о „красной свитке“ повлекла за собою использование фольклорных же мотивов о поисках чортом своего имущества (В. Н. Добровольский. „Смоленский этнографический сборник“, I. СПб., 1891, стр. 638) и о несчастьи, приносимом бесовским имуществом (А. Н. Афанасьев. „Народные русские сказки“, III. Л., 1939, № 372; М. Драгоманов. „Малорусские народные преданья и рассказы“. Киев, 1876, стр. 52; И. Рудченко. „Народные южно-русские сказки“, I. Киев, 1869, стр. 74).

К фольклорным представлениям и воспоминаниям восходит также и типология „Сорочинской ярмарки“: и простоватый, флегматичный мужик (Черевик), и сварливая жена его, заводящая при случае любовные шашни, и возлюбленный ее, попович, и хитрый цыган, — всё это персонажи многочисленных народных анекдотов и рассказов, традиционные типы украинского народного театра (см. В. Перетц. „Гоголь и малорусская литературная традиция“ — „Н. В. Гоголь. Речи, посвященные его памяти“. СПб., 1902, стр. 47–55; В. А. Розов. „Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя“ — „Памяти Н. В. Гоголя. Сборник речей и статей“. Киев, 1911, стр. 99-169).

Как уже указывалось, сам Гоголь относился к фольклорному материалу весьма свободно, вариируя его и комбинируя соответственно собственным творческим намерениям. Эта свобода отразилась в частности на типологии повести: фольклорному образу плутоватого цыгана Гоголем приданы несколько неожиданные черты демонической мрачности, не развернутые, впрочем, в повести и навеянные, вероятно, романтической литературой.