Коринна, или Италия - Жермена Сталь

Освальд говорил так горячо, что на мгновение к Коринне вернулась вера в его любовь. Обоих охватило самое нежное и чистое чувство.

Между тем лошади остановились; лорд Нельвиль первым сошел на землю; резкий холодный ветер, от которого он был защищен в коляске, пахнул ему в лицо. Ему почудилось, будто он находится на берегах Англии; ледяной воздух, которым он дышал, больше не напоминал о прекрасной Италии, где южный воздух шепчет вам, что надо забыть все, кроме любви. Освальда тотчас же обступили горькие мысли, и Коринна, хорошо знавшая, как он легко поддается тревоге и как изменчивы его настроения, сразу догадалась об этом.

На другое утро они доехали до церкви Лореттской Богоматери, выстроенной на вершине горы, откуда открывается широкий вид на Адриатическое море. Пока лорд Нельвиль отдавал необходимые в дороге распоряжения, Коринна зашла в церковь, посреди которой в квадратной часовенке, украшенной недурными барельефами, стояла статуя Девы Марии. Мраморный пол там был весь в глубоких впадинах, изрытых паломниками, которые на коленях передвигались вокруг часовни. Тронутая этими следами истово молящихся людей, Коринна упала на колени, на плиты, где до нее теснилось столько несчастных, и обратилась с молитвой к изображению, полному неземной доброты, — этому символу небесной любви.

Освальд застал Коринну всю в слезах, распростертую перед статуей Богоматери. Он не понимал, как женщина такого выдающегося ума может выполнять простонародные обряды. По его взгляду Коринна догадалась, о чем он думает.

— Дорогой Освальд, — сказала она ему, — разве не бывают минуты, когда не осмеливаешься вознести молитвы ко Всевышнему? Как признаться Ему в своих сердечных муках? Разве тогда не отрадно сознавать, что есть женщина, заступница за слабых смертных? Она страдала, как все живущие на земле; я молила Ее за вас, не так сильно краснея; я не решалась обратиться прямо к Богу.

— Я тоже далеко не всегда обращаюсь с молитвой непосредственно к Богу, — ответил Освальд. — У меня тоже есть заступник. Каждый отец — ангел-хранитель своих детей, и с тех пор, как мой отец в небесах, я нередко получаю чудодейственную помощь свыше: у меня бывают минуты какого-то беспричинного покоя, ко мне приходит неожиданное утешение; со святою поддержкой отца я надеюсь побороть свою нерешительность.

— Я понимаю вас, — сказала Коринна. — Мне кажется, что каждый человек обладает каким-то глубоким таинственным предвидением своей судьбы. Порой мы чего-нибудь страшимся, как будто без всяких оснований, но вот страшное событие совершается. Порой мы расплачиваемся за какой-то проступок, хоть и не можем обнаружить связь между ним и нашими несчастьями. С детства я всегда боялась, что мне придется поселиться в Англии; и что же, — быть может, мне суждено впасть в отчаяние оттого, что я не смогу там жить; я чувствую, что в моей судьбе есть нечто неотвратимое — какое-то препятствие, с которым я тщетно борюсь и которое доводит меня до изнеможения. Когда человек созерцает свою жизнь внутренними очами, она представляется ему совсем иною, чем она выглядит со стороны. Люди смутно верят в некую сверхъестественную силу, которая действует по своему произволу и, скрываясь за внешними обстоятельствами, незримо управляет нашей судьбой. Дорогой друг! люди, способные размышлять, беспрестанно погружаются в бездну своей души и убеждаются, что она бездонна.

Слушая рассуждения Коринны, Освальд всегда удивлялся, как такая пылкая женщина может столь трезво, как бы со стороны судить о своих чувствах. «Нет, — думалось ему порой, — никакое общество в мире не удовлетворит того, кто наслаждался беседой с Коринной».

Они приехали в Анкону ночью, ибо лорд Нельвиль боялся, как бы его там не узнали. Но, несмотря на все предосторожности, его все-таки узнали, и наутро жители городка окружили дом, где он остановился с Коринной. Ее разбудили крики: «Да здравствует лорд Нельвиль! да здравствует наш благодетель!», раздававшиеся под ее окнами. Коринна вся затрепетала при этих словах; поспешно встав, она вышла на улицу и смешалась с толпой, желая услышать хвалу своему любимому. Когда лорду Нельвилю сообщили, что народ неистово требует, чтобы он появился, он вынужден был выйти из дому, будучи уверен, что Коринна еще спит и ни о чем не подозревает. Каково же было его изумление, когда он увидел ее посреди площади, окруженную множеством исполненных признательности людей, которые, узнав, кто она, успели полюбить ее и умоляли ее сыграть роль посредницы! Воображение Коринны всегда разыгрывалось во всякого рода необычайных обстоятельствах; сила воображения придавала ей особое очарование, хотя порою вовлекала ее в ошибки. От имени народа она поблагодарила лорда Нельвиля с такой грацией и благородством, что все жители Анконы пришли в восхищение; говоря о них, она употребила слово «мы»: «Вы нас спасли, мы вам обязаны жизнью». И когда она выступила вперед, чтобы преподнести лорду Нельвилю сплетенный ими венок из дубовых и лавровых листьев, ею овладело неописуемое волнение, и она совсем оробела, приблизившись к Освальду. В это мгновение весь народ — впечатлительные и восторженные дети Италии — распростерся перед ним ниц, и Коринна тоже невольно опустилась на одно колено, протягивая ему венок. При виде этой картины лорд Нельвиль так смутился, что, не в силах больше выдержать эту публичную сцену и почести, которые оказывала ему обожаемая им женщина, увлек ее за собой подальше от этой толпы. Уезжая, Коринна со слезами на глазах благодарила добрых жителей Анконы, провожавших благословениями ее и Освальда, меж тем как он, спрятавшись в глубине коляски, без конца повторял:

— Коринна у моих ног! Коринна, чьи следы я готов лобызать! Из-за меня она так унижена! неужели вы думаете, что это льстит моей гордости?..

— Конечно нет, — прервала его Коринна, — но меня вдруг охватило благоговение, которое женщина всегда испытывает перед тем, кого она любит; внешние знаки уважения обычно оказывают нам, но в действительности, по закону природы, женщина призвана почитать того, кого избрала себе в защитники.

— Да, и я буду твоим защитником, буду им до последнего дня моей жизни, — вскричал лорд Нельвиль, — Небо мне в том свидетель! Неужто я не смогу силой своей любви защитить столь великую душу, столь великий талант?

— Увы! — отвечала Коринна. — Кроме твоей любви, мне ничего не нужно; а разве ты можешь поручиться, что всегда будешь меня любить? Но довольно, я чувствую, что ты никогда меня не любил так, как сейчас; так не будем же омрачать радость возврата этой любви.

— Возврата? — прервал ее Освальд.

— Да, я не отказываюсь от этого выражения, — сказала Коринна, — но зачем его объяснять? — прибавила она и ласковым жестом приказала лорду Нельвилю умолкнуть.

Глава шестая

Два дня они ехали вдоль берега Адриатического моря; в Романье оно не производит такого величественного впечатления, как океан или даже как Средиземное море; дорога проходит по взморью, на берегу зеленеет трава — совсем не так представляешь себе грозное царство бурь. В Римини и Чезене прощаешься с классической римской землей{218}, где разыгрывались исторические события; последнее напоминание об истории — Рубикон, через который перешел Цезарь, когда он решил стать властителем Рима{219}. По какому-то странному стечению обстоятельств неподалеку от Рубикона находится республика Сан-Марино{220}, словно этот последний слабый отголосок свободы не случайно сохранился близ места, где была уничтожена мировая республика. Выехав из Анконы, приближаешься к стране, имеющей совершенно иной облик, чем папские владения. Поля, окружающие Болонью, Ломбардия, окрестности Феррары и Ровиго замечательно красивы и превосходно возделаны. Здесь не видно поэтического запустения, которое предвещает близость Рима и напоминает о происходивших в нем ужасных грозных событиях. Здесь покидаешь «сосны — траур лета, украшение зимы», конические кипарисы, похожие на обелиски, горы и море. Природа вместе с путешественниками мало-помалу прощается с ярким солнцем Юга; апельсиновые деревья уже не растут под открытым небом, их заменили оливы, бледная и легкая листва которых заставляет вспомнить о рощах в елисейских полях, населенных тенями. Через несколько миль исчезают и оливы.

Окрестности Болоньи представляют собой живописную равнину, где виноградные лозы, сплетаясь в гирлянды, соединяют между собою вязы: природа здесь кажется нарядной и праздничной. Коринну взволновал контраст между ее душевным состоянием и этой местностью, залитой ослепительным солнцем.

— Ах, — сказала она со вздохом лорду Нельвилю, — зачем природа развертывает столько отрадных картин перед очами друзей, которым, быть может, скоро должно расстаться?