Западня для ведьмы - Антон Орлов

– Если вы, чтобы сломить меня, в своей подлости зложительской станете угрожать, что причините какой вред или просто боль хоть человеку, хоть животному, хоть кому-то из нелюдских рас, хоть какому другому живому существу, хоть духу мертвеца, да будете вы тогда во всем лишены милосердия от кого угодно до конца этой жизни, что бы с вами ни случилось. Я об этом прошу, и госпожа моя Тавше меня слышит! – Воцарилась звенящая тишина, после чего Зинта, сбавив тон, добавила: – Это проклятие, ежели сами не поняли. И если приметесь за то, о чем я сказала, – оно осуществится, я у Госпожи в милости. На Дирвена-то она за меня прогневалась, после того как этот балбес прирезал сдуру моего пациента. Вот и вам несдобровать. Поэтому лучше разузнайте заранее адресок того мастера шляпных дел, которому ваши коллеги шляпу с кармашком для Дирвена заказывали. А ну как вам пригодится, если вдруг тоже чего отрастет? Или, может, не отрастет – наоборот, что-нибудь отвалится…

– Госпожа Зинта, вы совершенно напрасно так драматизируете ситуацию, – вздохнул один из этих безликих серобалахонников в маске с наводящими уныние невыразительно-правильными чертами – у всех, кого она тут видела, маски были одинаковые. – Мы всего лишь пригласили вас сюда, чтобы побеседовать.

– И который день уж беседуем?

Не сказать, чтобы ее держали в совсем скверных условиях. Тут была и кровать с чистым бельем, и комод со всякой нужной женщине мелочью, и прикрывающие наглухо зарешеченное оконце шторы с вытканными розами, от потолка до пола – впрочем, изрядно потрепанные. Зинте подумалось, что их, должно быть, или конфисковали, или получили как пожертвование на казенные нужды из какого-нибудь обветшалого аристократического гнезда. В отдельном чулане – уборная, там же умывальник с тазом.

Ей не говорили, что она находится в Доме Инквизиции. Сама поняла. Или не прямо там, но все равно взаперти ее держат светлейшие инквизиторы, чтоб их Тавше как следует проучила.

Они допытывались и об Эдмаре, и о Суно, и об истории с Тимодией, и о чем говорили Эдмар с Римендой, а Зинта, зная за собой, что может невзначай сболтнуть лишнее – какой-нибудь пустяк, который подтолкнет их сделать нужные выводы, уж это они умеют, – на все вопросы отмалчивалась и только стыдила собеседников.

Теперь вот начали угрожать, но сразу получили в ответ упреждающее проклятие – словно ринулись в дверь, да запнулись о натянутую над полом веревку. К такому обороту Зинта подготовилась заранее: понятно, что с этих вполне станется мучить кого-нибудь постороннего, чтобы оказать давление на неприкосновенную служительницу Тавше. На то, что контратака не заставит себя ждать, они, похоже, не рассчитывали.

– Госпожа Зинта, лишить человека всякой надежды на милосердие при любых обстоятельствах – это чрезмерно жестоко, вы не находите? – с упреком осведомился один из допросчиков.

– Да уж не вам рассуждать о милосердии и жестокости, – отрезала лекарка. – После того, чем вы мне пригрозили, ваши речи на эту тему не в счет.

– Каждый имеет право на сострадание, – мягко возразил другой инквизитор. – Вам ли это отрицать?

– Ваши бы слова да золотом на серебре выложить, да только кто бы говорил.

– Вы не правы. Мы заботимся о благе всех жителей Ларвезы, о спокойствии и стабильности…

– О своем благе, чего уж там.

– В том числе о своем, но прежде всего о всеобщем, ради этого мы и просим вас поделиться информацией, а потом, когда все вопросы будут улажены, вы сможете вернуться домой.

Терпения им было не занимать, да и вежливости тоже, но сквозило в их прохладной деловитой учтивости что-то отвратительное – словно кусок пирога, который на вид пригляден, а внутри кишит червями.

Прогневать Тавше они не хотели, потому обращались с лекаркой хорошо, но отпускать ее тоже не собирались, на этот счет Зинта не обольщалась. Ей же сказали: когда все вопросы будут улажены. Даже если она выложит им, что знает, может статься, что продержат ее здесь до старости. На всякий случай, ради блага и спокойствия.

Тускло освещенная комната, спертый воздух, тишина, только где-то далеко под полом еле слышно скребутся мыши. Словно тебя поселили в склепе. Возможно, инквизиторы Ложи рассчитывали добиться своего измором: пройдет сколько-то времени, и узница станет сговорчивей просто потому, что у нее голова пойдет кругом от одиночества и этой затхлой мышиной тишины.

Местами в пыли виднелась, словно разноцветные брызги краски, пыльца с крыльев флирий. Достав из кладовки банку и маленький серебряный совок – наилучший инструмент для такой работы, Орвехт мимоходом собирал ее, чтобы добро не пропадало. Специально не искал, только если бросались в глаза радужные пятнышки на сухой почве среди норок, камней и привычной к здешнему климату жесткой поросли.

Порой попадались свежие обглоданные кости. Флирии метались над равниной, не придерживаясь определенного направления, и следы тех, кто бежал за роем, несколько раз пересекали прямую, по которой шагали к цели шестеро безлошадных путешественников.

Утром Суно получил мыслевесть от Крелдона: «Зинта у коллег. Разбираемся с этим вопросом».

Ясно… Вернее, неясно, захватили ее те, кто желает поскорее поменять состав Сокровенного Круга (как рычаг воздействия на Орвехта), или сама ввязалась куда не надо (неосторожно обмолвилась о Накопителях? за кого-то заступилась?), но и то отрадно, что за этим стоит не Лорма. Маги Ложи остерегутся ссориться с Тавше. Суно не то чтобы совсем успокоился, но решил, что это не худший из вариантов. Тем более что сохранить тайну похитителям не удалось (если только это не намеренно допущенная утечка информации), и теперь начнется многоуровневая и многоходовая игра – такая, что любой джуб обзавидуется.

Видимо, Зинту держат в помещении, закрытом для мыслевестей – с ней по-прежнему никакой связи. Придется ждать.

Плоскогорье Маюн маячило на горизонте лиловатой каймой под сияющим жарким небом. Дойти до него – полдела, потом надо будет еще и до Золотой Прорвы добраться.

Ближе к Маюну стали встречаться люди – собиратели пыльцы флирий. Все они старались разминуться с подозрительной группой мужчин: вдруг у тех на уме грабеж?

На закате следующего дня, когда возвышенность обрела рыжевато-бурый цвет и пологие очертания расплывшейся копны сена величиной в полгоризонта, Орвехт и его спутники спугнули бандитов, насевших втроем на одного, который отбивался посохом. И жертва, и лиходеи выглядели оборванцами. Заметив чужаков, нападавшие бросились бежать, по-заячьи петляя среди устремленных к небесам игольчатых мананаг – некстати вспомнилось, что Эдмар называл эти растения забавным словом кактусы, – и скрылись за кустарником.

Вызволенный из беды суриец с опаской оглядел своих избавителей и степенно поклонился. Его засаленная куфла – безрукавный халат с карманами – была вся в заплатах, сбоку свисал свежевыдранный лоскут. Сам он был худ, жилист, смугл, как обожженная глина, с непокорно всклокоченной пегой бородой. Из-под вялых стариковских век живо блестели черно-карие глаза.

Увидел бы его Суно где-нибудь на городской улице, присевшим в тени под стеной, кинул бы медяк. А все же ощущалось в нем определенное достоинство – то, которое не зависит ни от сословия, ни от одежки, ни от того, туго ли набит у тебя кошелек.

Звали его Телбеш-нуба, и кормился он тем, что травил по харчевням байки да сказки. Не ахти какое прибыльное занятие, но прожить можно. Как и многие из местных, после колдовского полнолуния он отправился на равнину, чтобы набрать волшебной пыльцы и потом продать магам или перекупщикам.

Что ж, ему повезло: Орвехт на месте сторговал у него весь «улов», который Телбеш так и не отдал бандитам. Новый знакомец ему приглянулся – и своей творческой профессией, и тем, что, несмотря на немолодые годы, весьма неплохо орудовал посохом. Наняли его в проводники: тот и Маюн хорошо знает, и много чего интересного порасскажет. Маловероятно, чтобы он был засланцем от Лормы, но если и так, кто сказал, что его нельзя переиграть?

На ночлег устроились в десятке шабов от сглаженных маюнских отрогов. Желтая, как звериный глаз, луна сидела на верхушке громадной мананаги, еле видневшейся чернильным силуэтом на усыпанном звездами темно-синем небе. Оглушительным хором стрекотали цикады, время от времени слышались тоскливые переливчатые крики ночных птиц.

Подходящее обрамление для того, о чем поведал Телбеш-нуба. Тот завел речь о вещах таинственных и пугающих, но пугали они не жестокостью, какой полнятся сурийские сказания о разбойниках, демонах, умертвиях и волшебном народце. Тут было другое: завораживающая бездонность, которая сродни южной ночи, хищной желтой луне, необъятному простору оставшейся позади Пчевайской равнины, птичьим голосам, зовущим раствориться в этом головокружительном просторе.