Западня для ведьмы - Антон Орлов

Розовая штукатурка на стенах, кое-где поцарапанная, в сумерках отсвечивала синевой. Пахло казенным бельем и старой рассохшейся мебелью. Под ногами поскрипывали половицы, звуки словно запутывались в паутине здешней тишины и после первого же рывка замирали.

«Как на собственных похоронах», – хохотнул про себя Ялкуц, и в следующий момент ему ни с того ни с сего стало не по себе, захотелось повернуть назад.

Зря не повернул.

Талинса сидела на подоконнике и задумчиво вертела в руках свою любимую куколку. Из-под юбки виднелись тонкие щиколотки в приютских полосатых чулках, а ее лицо, и так-то невыразительное, в сумерках казалось совсем стертым, словно по нему прошлись ластиком.

– Ты чего тут расселась?

На Ялкуца предостерегающе глянули загадочные кошачьи глаза, совсем не подходящие для такого невзрачного личика.

– Не твое дело.

Его снова пробрало, но хотение было сильнее этого странного чувства. И он уже додумался, как эту штучку взнуздать! Шагнул ближе, раз – и выхватил у нее маленькую тряпичную куколку с вышитой рожицей и волосами-нитками.

– Лучше отдай, – она спрыгнула с подоконника, напомнив этим движением недовольную потревоженную кошку.

– Не, красотка, попрыгаем с тобой, тогда отдам, – осклабился Ялкуц, отступая назад и тряся куколкой, словно приманкой. – А кому-нибудь пикнешь, хуже будет.

Он думал, что Талинса кинется на него и попытается отнять свою игрушку, тут-то он ее и сграбастает, но девчонка, не двигаясь с места, повторила:

– Отдай по-хорошему.

– Задерешь юбку – отдам.

Ее бледное полудетское лицо оставалось все таким же невыразительным, только круглые, приподнятые к вискам глаза мерцали в синеватой вечерней мути, словно два опала, да еще начали двигаться тонкие белые пальцы с аккуратными ноготками, словно она плела в воздухе что-то невидимое.

– Ты чего там колдуешь? – ухмыльнулся Ялкуц озадаченно.

Хеледика не ответила. Сам напросился. Она и впрямь колдовала, да так, что, окажись рядом какой-нибудь сведущий маг, он бы ужаснулся тому, что она делает, и кинулся бы ее останавливать.

Набитую олосохарским песком куколку надо было вернуть любой ценой. Без нее ведьма лишится своей силы – до тех пор, пока у нее снова не появится хотя бы горсть тускло-желтого песка из родной пустыни. Сейчас, рядом с Ялкуцем, она все еще способна к магическим действиям, но если тот оставит куколку у себя – Хеледика пропала.

Напросился. Она плела заклинание, отворяющее Врата Хиалы. Эдмар делал это за несколько секунд и без пассов, но им с господином Орвехтом он продемонстрировал «вариант попроще», который на неискушенный взгляд казался более трудным, зато был и для них тоже доступен.

Главное – не сбиться на пассах. Она полностью сосредоточилась на заклинании. Где-то на заднем плане взбесившимся пульсом билась мысль, что нельзя же так, нельзя, она совершает немыслимую и непоправимую жестокость, лучше не надо. Это перехлестывалось с ощущением неизбежности: или – или, деваться некуда. К тому же Ялкуц с самого начала вызывал у нее неприязнь. В отличие от воспитательниц, жестокосердная песчаная ведьма сочувствовала не ему, а избитой жене лавочника.

Она уже заканчивала, когда мелькнуло опасение: прямо за Вратами может оказаться какой-нибудь голодный демон, и что же она тогда станет делать… Ялкуц держал куколку двумя пальцами и смотрел на ведьму сверху вниз с презрительной сальной усмешкой, не сомневаясь в том, что это он тут хозяин положения.

Когда отверзлись Врата Хиалы, он все еще продолжал улыбаться, а у Хеледики душа провалилась в пятки – или скорее осыпалась, обратившись в снежные хлопья.

За обозначенным в воздухе скругленным проемом клубилась мутно-серая мгла, местами она отливала бледным текучим разноцветьем, словно пленка мыльного пузыря. Оттуда тянуло странным запахом: вызывающим отвращение в исходном смысле этого слова – отвращающим, но в то же время неизъяснимо притягательным. Так бывает с ароматами некоторых растений, однако тут ничего общего с живой природой – что-то совсем незнакомое, потустороннее. Звуки тоже были: еле слышный хор шорохов, всхлипов, вздохов, бормочущих голосов, начнешь прислушиваться – и они как будто становятся громче, это зависит лишь от твоего желания.

Был здесь и демон, прямо за порогом, да еще какой! Свекольного цвета морда шириной с тумбочку, лысая голова усеяна чешуйчатыми черными шишками, зубастая ухмылка от уха до уха, а сами уши напоминали створки жемчужных раковин, только темно-красные и кожистые.

– О, люди!.. – обрадовался обитатель Хиалы, словно перед тем только и мечтал о встрече с живым человеком. – Девка!

Ведьма поняла, что влипла еще хуже, чем до сих пор.

Дальше она сделала то, что показалось ей единственно спасительным. Мигом выхватила свою бесценную куколку из пальцев у остолбеневшего Ялкуца, что есть силы толкнула его в проем и, запинаясь от страха, прошипела:

– Это тебе в дар! И кланяйся от меня моему дядюшке господину Тейзургу, если его встретишь!

Две багровые мускулистые ручищи сгребли не успевшего опомниться парня. Демон порывался что-то сказать в ответ, но ведьма уже приступила к затворяющему заклинанию. Оно было короче первого, и через мгновение арка исчезла. Перед Хеледикой снова была глухая оштукатуренная поверхность – и ничего больше.

Сунув спасенную куколку за пазуху, девушка обессиленно сползла по стенке на пол. Ох, что она сделала… Но ничего не воротишь. И Ялкуц получил по заслугам: если искалеченная лавочница или ее близкие проклинали мучителя и желали, чтоб его демоны побрали, – что ж, боги их услышали, так и сбылось. Но Хеледика не хотела, ничего такого не хотела… Зато сейчас перед ней развилка – путь наружу, и времени в обрез.

Ее колотила дрожь, но она встала и отправилась в гардеробную, где в шкафчиках с именами на картонных табличках висела верхняя одежда и стояли в ряд ботинки для прогулок. В приюте был час вечернего досуга, их с Ялкуцем пока не хватились.

Хеледика кралась по коридорам в чулках, ступая легко и неслышно. Возле того места, где были Врата, она оставила свою туфлю, а другую сунула в карман передника: выбросить в какой-нибудь канал, да так, чтобы не выплыла.

Маги-дознаватели наверняка установят, что здесь открывались врата в нижний мир, но с той или с этой стороны – уже никак не определить. Можно надеяться, следствие решит, что демоны сами сюда прорвались, такие беды изредка случаются.

В гардеробной было пусто, в этот поздний час лампы там не горели, только за окном светил фонарь, похожий на скелет металлического домика. Пришлось шарить по шкафчикам в потемках, на ощупь. К своим вещам Хеледика не притронулась, взяла чужую одежду: тут теплую жакетку, там вязаный капор, здесь подходящую по размеру обувь. Правый ботинок надела на левую ногу, левый – на правую и после этого позвала чворка. Обещанную ему курточку она носила с собой, в кармане, завернув в салфетку с незаконченной вышивкой.

– Здравствуй, ведьма, – пропищал чворк, озираясь с опаской – а то вдруг рядом еще и другие люди прячутся.

– Идем, – шепнула Хеледика, поймав его пухлую ладошку. – Наружу, по твоим тропкам.

– А ты мне отдашь… – протянул он робко, но с отчаянным вожделением, просительно глядя из-под козырька сшитой ведьмой шапочки.

– Отдам, – она похлопала по оттопыривающемуся под жакеткой карману передника. – Еще и салфетку подарю, будет тебе коврик.

– Салфетку!.. – чворк восхищенно вздохнул. – С картинкой?

– Да. Я там вышивала озеро с кувшинками и цаплей, но успела только наполовину.

– Я проглочу салфетку с озером, кувшинками и цаплей… – произнес человечек-улитка с таким мечтательным выражением на круглой рожице, словно ему пообещали путешествие на это озеро.

– Если проглотишь, то любоваться на нее не сможешь.

– Если она будет у меня внутри, я всегда смогу ее рассматривать, и нюхать, и трогать, как будто держу в руках, и всякое про нее воображать, – застенчиво пояснил провожатый.

– Вот как… – отозвалась песчаная ведьма. Такой подробности о чворках она раньше не знала.

В помещениях вроде тех, по которым они шли – вернее, она шла, а ее спутник передвигался по-улиточьи, хотя и довольно шустро, – Хеледика никогда прежде не бывала. Это было то изнаночно-волшебное пространство, которым любая постройка обрастает, едва там заведется народец, словно лесной пень грибами.

Коридоры, похожие на приютские, но неуловимо другие, самым невероятным образом загибались и петляли. За окнами в частых переплетах виднелся то темный двор, то комнаты, где конфискованные дети невесело играли в настольные игры или раскрашивали поучительные картинки, старшая воспитательница выщипывала усики над верхней губой, а интендант приюта корпел над какими-то бумагами, время от времени подливая себе из графина и шутливо салютуя рюмкой бронзовой статуэтке воровского бога Ланки.