Карта мира - Илья Носырев

Рональд последний раз оглянулся на дневной свет за спиной — и поразился, насколько же странно виден из коридоров Муравейника окружающий мир. Деревья, кусты и трава распались на отдельные линии, увиденные под неожиданным углом… На такое лучше было вовсе не смотреть — и Рональд продолжил свой путь вслед за Иегудой.

По веревкам они спустились в жерло разверстого в полу колодца. По слухам, самая важная часть Муравейника находилась неглубоко под землей, а форму он имел почти шарообразную, точно пчелиное гнездо — снаружи видна была только половина этого шара.

Было довольно светло, как ни странно, — стены светились. Мраморный пол скользил под ногами, словно гладь океана. Коридор, по которому они шли, все расширялся. Прошло каких-то полчаса, и он превратился в огромное поле, простиравшееся до горизонта и, уж конечно, гораздо большее, нежели Муравейник.

— Какая-то чертовщина, — небрежно заметил Рональд.

— О, будь готов ко всему в этом странном месте, — кивнул Иегуда. — И всегда говори себе: это только цветочки. Только цветочки. Тогда будет легче.

Они продолжали путь, и воздух вокруг них понемногу конденсировался и уплотнялся в стены — они сами не заметили, как вновь оказались загнанными в тесные рамки коридора. Вздохнув, они присели и перекусили, а затем отправились дальше.

Глиняные стены коридора, странно дисгармонировавшие с мраморным полом, были покрыты сетью трещин, В пауки оплетали их своей паутиной. «Тьфу, керамика», — почти с ненавистью думал Рональд, глядя на то, как коридор, по которому они идут, вливается в новый, тот — в третий, и так — сколько еще лет и зим?

Иегуда шел уверенно, прижимая руку к груди. Под его плащом что-то слабо светилось и изливалось нежной музыкой.

День, ночь — все привычные понятия потерялись в этой паутине коридоров: они словно нарочно избегали прямого пути, поворачивая через каждые два метра. Рональд начинал верить, что они с Иегудой выписывают какую-то вязь арабских букв, двигаясь по подсказкам Карты. И даже если впереди был длинный коридор, ведущий к загадочно сиявшему свету, Иегуда непременно старался свернуть. Так шло время — словно тает айсберг — годы, замороженные и спрятанные здесь, разливались широким потоком.

Глина стен, казалось, потихоньку вползала Рональду в голову и подчиняла своей форме его мышление. Казалось, нет больше никакого мира за пределами Муравейника — вся прежняя жизнь стала тусклым воспоминанием, являющимся днем о сне, который ты не запомнил.

— Не могу больше, — сказал Рональд и сел прямо на пол.

— Ничего не понимаю, — невпопад отвечал Иегуда. — Я не чувствую Карты, не могу услышать то, что она мне говорит, — вот поэтому-то мы и плутаем так странно. Я смотрю внутрь себя и не могу понять, по какой из струн она пытается провести своим пальцем. Бремя от времени возникает ощущение, что вот уже было понял что-то, ухватил мысль за хвост — но она тут же выскальзывает. Мне нужен знак.

Он остановился и закричал, глядя в высокий потолок:

— Знак!! Черт побери, знак!!!

Эхо раскатилось по зале и подозрительно быстро смолкло, точно ему в рот вставили кляп.

Оба странника опустили головы и собирались продолжить свой бессмысленный путь.

— Смотри! — воскликнул Рональд.

Посреди комнаты лежало что-то белое, большое. Оба, не сговариваясь, стали подкрадываться к предмету, зачем-то стараясь делать это по возможности бесшумно.

Это был эллипс белого цвета, очень сильно напоминающий яйцо. И лежал он не просто так, а явно с каким-то нехорошим намерением. Это Рональд понял с первого взгляда. А еще он сразу же ощутил зловещую свою связь с этим предметом, родство. Не все было так просто.

Яйцо скрывало какую-то тайну, может быть, ради которой они и проделали столь долгий путь. Граф подошел ближе и заметил, вернее почувствовал, поскольку зрением этого было не увидеть — внутри предмета идут какие-то очень быстрые и очень значимые для него процессы. Крупинки белого материала, из которого он состоял, превращались там, внутри, в клетки — вот что рыцарь понял непостижимым способом. Предмет начинал трястись и вибрировать, а потом вдруг застыл, словно задумался.

Они подошли ближе. Рональд погладил упругую оболочку руками: странно, яйцо производило впечатление живого существа, зловещего, нечистого и неприятного. Оно даже цвет поменяло: стало грязным, кроваво-серым.

— Пойдем отсюда, — сказал Иегуда.

— Да-да, — согласился Рональд, но не успел сделать и шага, как яйцо стало подпрыгивать на месте, словно болонка, кидающаяся на людей. Рыцарь выхватил меч и рубанул по скачущей дряни так, что та отлетела к стене и затихла.

— Вот и все, — сказал Иегуда. — Ну, и к чему был этот знак? Эх, судьба, неужели ты не можешь хоть раз послать не что-нибудь удобочитаемое?

Яйцо, впрочем, шевелилось — видимо, знак еще не был явлен полностью. Но это Рональду внушало скорее тревогу, чем надежду.

Они подошли ближе. Рассеченный бок существа кровоточил слизью. Он заживал — странно и непонятно: заживал человеческим лицом — на гладкой поверхности прорисовывались нос, глаза, губы. Лицо усмехнулось и попыталось укусить Рональда за ногу белыми холеными зубами.

Вне себя от страха и омерзения граф рубанул по яйцу снова — и еще, еще, еще. Гадкая тварь, вся израненная, отскочила в сторону, а из кровоточащих разрезов появились: лошадиная нога, крыло, звериная лапа, человеческая голова, куст крапивы. Предмет вырос в размерах и двигался с большей уверенностью, опираясь на обретенные конечности и судорожно бия по земле крылом.

Рональд и Иегуда отступили в сторону. Странное житное быстрыми скачками гналось за ними.

Монах тоже достал меч.

— Давай дружно, — сказал он.

Из разрубленной лианы дерева вырастала вдруг птичья па, рефлекторно пытающаяся схватить, срубленная и павшая на землю хищная роза вмиг украшалась головой тигра, из рыбьей пасти, в которую Рональд только что погрузил свой меч, вдруг высовывалась рембрандтовской красоты обнаженная женская нога. Создавалось впечатление, что у клеток твари не было генетической памяти, и мгновенно затягивающиеся раны заживали чем попало — конечностями других животных, ветвями растений, человеческими частями тел — первым, что приходило им на ум. Но определенный прогресс явно наблюдался — химеры все усложнялись, время от времени проглядывали шарниры Машин, пулеметы и пушки.

Тварь уже потеряла свою яйцеобразную форму — и вообще какую бы то ни было форму. Птичьей лапой чудовище вцепилось Рональду в грудь, а в лицо ему уткнулся чей-то шерстистый бок. Обезумев от брезгливости и пытаясь вскочить, граф прошелся ногтями по хвое, сорвав целый пахнущий озоном слой, — и на ветках сосны отросли кошачьи головы с закрытыми, словно спящими, глазами. Более всего на свете то, с чем он боролся, ползая по каменному полу, напоминало новогоднюю елку с развешенными на ней в качестве игрушек частями тела различных животных.