Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера. - Сергей Павлович

Потом был «карантин» — отдельностоящее двухэтажное здание, где всем, с кем мы вместе приехали в зону, предстояло провести ближайшие несколько недель до распределения по отрядам.

— Так, осужденные, — вместо приветствия начал маленький пузатый начальник «карантина» по прозвищу Роллтон, — оставляем свои сумки, переодеваемся в вашу новую форму одежды и выходим на проверку.

— Что еще за проверка? — спросил я у кого-то.

— Просчет, все ли на месте. Утром и вечером. А в «карантине» вообще четыре раза в день.

— Поспать бы, начальник, — послышалось из толпы.

— Ну вот после проверки и завтрака и поспите, — ответил Роллтон. — Если бумаги подпишете…

«Бумагами» оказалось «Индивидуальное обязательство о стремлении к правопослушному поведению». Выглядело оно так:

«Я, осужденный Пупкин, в период нахождения в местах лишения свободы обязуюсь:

= добровольно соблюдать режимно-правовые требования;

= участвовать в общественной жизни отряда;

= регулярно выполнять работы по благоустройству и коллективному самообслуживанию;

= бережно относиться к имуществу учреждения;

= искоренять вредные привычки;

= соблюдать правила техники безопасности на производстве и в быту;

= выполнять производственные нормы и задания на местах, указанных техническим персоналом».

«Разделяй и властвуй», — гласит древняя римская поговорка. Подписывать «бумаги» или нет — личное дело каждого осужденного. Придумали их, конечно, мусора, для того чтобы разделить заключенных на два противоборствующих лагеря. С одной стороны, без «бумаг» не освободишься досрочно. С другой, не подписавшие их заключенные формально занимают в уголовной иерархии место выше тех, кто согласился с требованиями администрации. Хотя подписание «бумаг» еще и не означает, что ты должен соблюдать указанные в них правила. Те, кто не подписал, гордо именуют себя «порядочными». Все остальные для них «козлы».

Мои дни в «карантине» были на редкость однообразными: голодными, холодными и неопределенными. Столовая три раза в день, идиотские лекции в клубе на темы: «Убереги себя сам», «Человек среди людей», «Формула человеческого счастья», «Смысл жизни»… Цель нашего пребывания в колонии четко сформулировал капитан Роллтон: «Ваша задача — поменьше нарушать правила внутреннего распорядка, а наша — вас якобы исправить и поскорее на УДО (условно-досрочное освобождение) выгнать».

Распределения по отрядам в «карантине» ждут как манны небесной: что в этом отряде? — а, «швейка». А в том? — «деревяшка». В каком отряде «локалка» побольше? Я хочу в тот, а я в этот — у меня там земляки и т. п. Меня распределили в седьмой.

Сразу оговорюсь, я не буду описывать все, что увидел в лагере, — подробное описание займет не одну книгу, а написать с мастерством Солженицына я пока не могу. Современный лагерь мало отличается от того, что видели Шаламов, Довлатов или тот же Солженицын. К тому же, пока сам не побываешь в зоне, ни одно, даже самое талантливое, описание не поможет тебе понять, что же это на самом деле. Поэтому я расскажу только то, что бросилось в глаза мне, современному молодому человеку без особых предрассудков, доселе незнакомому с советской лагерной системой.

Глава 52

Зачем работать, если можно не работать?

Работа не волк, в лес не убежит.

Народная мудрость

За границей основной вид исправительных учреждений — тюрьма. У нас — исправительная колония, она же зона, или, по-советски, лагерь. Сегодня колонии остались только на территории бывшего СССР, в Индии и Израиле. Даже Россия планирует с 2012 года отказаться от колоний: для опасных преступников будут тюрьмы, для всех остальных — колонии-поселения, где ты можешь проживать вместе со своей семьей.

По сути, наша современная система исполнения наказаний построена на идеологии ГУЛАГа. Колонии остались наследницами советских лагерей, когда считалось, что преступника можно исправить принудительным трудом. Отрядную систему (в одном отряде 80–130 человек) обосновали теорией о том, что труд и благотворное влияние коллектива являются лучшим средством воспитания. В тот период лагерная система была продолжением советской власти, одним из рычагов давления и получения дешевой рабочей силы. Министерство внутренних дел СССР обеспечивало одну шестую доходной части бюджета огромной страны. Советскому Союзу было выгодно иметь именно такую систему, где каждый заключенный был обязан что-то производить, выгодно было держать людей, которые в чем-то провинились, за колючей проволокой.

Сегодня на воле все изменилось, а в тюрьме осталось по-прежнему. «Труд заключенных больше не используется ради экономической выгоды, — заявляет руководство исправительных учреждений. — Он должен помочь человеку адаптироваться в обществе и привить ему навыки труда». Врут. Еще как используется. Правда, трудозанятость в белорусских колониях составляет всего 40 % — труд заключенных не сильно востребован. К тому же в вопросе занятости заключенных есть одно существенное противоречие: осужденные, которые заняты на производстве, должны сами оплачивать свое содержание (у них высчитывают 75 % заработка), а за тех же заключенных, не занятых на «промке», платит государство. Возникает вопрос: зачем работать, если можно не работать?

«Промка», или производственная зона, отделена от жилой зоны лагеря забором с колючей проволокой. В нашей зоне есть цех деревообработки («деревяшка»), «инструменталка» (чуть ли не единственное сохранившееся в Союзе производство двадцатилитровых стальных канистр) и «швейка». В Европе государство обязано в условиях лишения свободы обеспечить людям такие же зарплаты и условия труда, что и на воле. У нас же хорошо, если тебе заплатят $5 в месяц.

В моей секции живет Дэн. Наркоман тридцати лет. Курил «травку» в компании из трех человек. Дал «косяк» одному, затянулся сам, пере-дал другому. В итоге два случая распространения, статья 328.3 УК РБ, срок восемь лет. Конечно, судьи понимают, что давать восемь лет за один «косяк» — это слишком, но их руки связаны рамками Уголовного кодекса — часть 3 статьи 328 начинается от восьми лет.

Гражданства у Дэна нет никакого. А значит, сидеть ему «до звонка». Четыре года он по шесть дней в неделю вкалывал на «швейке», шил рукавицы и фартуки. Через неделю ему освобождаться. Единственный родственник, 99-летняя бабушка, умерла, не дождавшись его четыре месяца. Денег за все годы «ударного» труда Дэн не накопил. По освобождении ему, конечно, выдадут долларов пять на дорогу, но ехать-то ему некуда. Близких нет, денег нет, документов нет. Замкнутый круг. Отгадай теперь загадку: через сколько дней Дэн что-нибудь украдет? Правильный ответ: через два дня. В первый день страх вновь оказаться за решеткой будет еще велик, но потом голод, очень серьезный аргумент, возьмет свое и Дэн залезет в чей-нибудь карман. Или в сумку. И сядет. Выйдет — и опять сядет. И будет сидеть всю жизнь, проклиная свою судьбу, власть и нашу «исправительную» систему.