Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера. - Сергей Павлович

Глава 50

Лед тронулся, господа присяжные заседатели

Знаешь, когда не видела тебя уже месяцев семь-восемь, было легче, чем сейчас. А сейчас… опять, с новой силой… еще сильнее полюбила тебя. Меня просто разрывает на части, когда вижу тебя и не могу даже дотронуться. Выхожу после этих судов, и моя нервная система дает сбой…

Из Катиного письма

Суд начался 6 августа — через год после того, как меня арестовали. Судья Ермоленков — худенький парнишковидный человечек, лишь на пару лет старше меня — уже на двадцатой минуте от начала процесса заявил, что моя вина полностью доказана и задавать мне вопросы нет никакой необходимости.

13 августа, к исходу пятого судебного заседания, наконец-то проснулся прокурор. За весь процесс он не проронил ни слова, не задал ни единого вопроса, не умеет пользоваться даже электронной почтой, что, однако, не помешало ему посчитать мою вину «полностью доказанной» и попросить для меня наказания в виде четырнадцати лет и шести месяцев лишения свободы. Четырнадцать с половиной лет только за то, что продал несколько тысяч иностранных дампов американскому же спецагенту… Да он, наверное, сериала «Горец» пересмотрел, только я ведь не Дункан Макклауд…

Хорошо, что мама не наблюдает эту комедию, — в зале только Катя и Коля, мой лучший друг. Сидят, уставившись в пол, будто и не родные мне вовсе. Катя нервно теребит свою сумочку и с трудом сдерживает слезы. А Коля… он словно чувствует свою вину за то, что не смог помочь мне. «Смотрите, смотрите на меня, — мысленно прошу я их. — Я все еще здесь, с вами. Да, тяжело. Да, невыносимо принимать участие в этом спектакле, но не делайте вид, что меня уже не существует…»

Утром 24 августа, в день приговора, судья прислал ко мне адвоката:

— Сергей, Ермоленков советует тебе полностью признать вину…

— А взамен что?

— Получишь на два года меньше.

— От какой цифры?

— Я тоже его об этом спросила. Ответил: «От той, что я задумал»…

— Марина Михайловна, он мог и пятнадцать лет задумать. Пусть идет на фиг с такими предложениями. Так ему и передайте.

— Хорошо…

В тот же день меня признали виновным по всем пяти статьям, что были в обвинении, и дали срок десять лет. С конфискацией имущества.

Вечером написал Кате, что в свете такого приговора наши дальнейшие отношения не имеют смысла…

Глава 51

Какая осень в лагерях…

Какая осень в лагерях:

Кидает листья на «запретку»,

А я кричу, кричу шнырям:

«Пускай лежат еще недельку!..»

Гр. «Бутырка». Какая осень в лагерях

Еще месяц после приговора я провел в СИЗО, и только в начале октября меня заказали на этап.

То, чего так долго ждешь, почему-то всегда оказывается совершенно неожиданным, когда наконец случается — и сумки у меня оказались не собраны (каждую вещь нужно детально описывать), и белье, как назло, замочено в тазике.

Спецвагон для транспортировки заключенных, вагон-зак, в России называют «столыпинским» или просто «столыпиным». Во времена Петра Столыпина в таких вагонах перевозили переселенцев в восточные области страны. Этот тип вагонов был ниже обычного пассажирского, но много выше товарного, также он имел подсобные помещения для утвари и птицы и загоны для скота. Позже эти слегка переоборудованные вагоны приспособили для перевозки заключенных. До этого каторжников этапировали пешком и на лошадях, и очень многие из них не доходили до места ссылки, умирая по дороге.

— Что это за город, милейший? — на манер Остапа Бендера поинтересовался я у проводника-конвоира, когда мы дольше обычного задержались на одной из станций.

— Орша. Для вас — конечная. Зона № 8. Называю фамилии — выходим по одному, — ответил за него начальник конвоя.

«Восьмерка»… Исправительная колония № 8. До меня здесь сидели «строитель» пирамид Саша Жданов и мой давний знакомый Рома Погарцев (Костер). Только фраза мне уж больно не понравилась: «Для вас — конечная»… Конечная — это когда деревянный «макинтош» и два метра сырой земли сверху. Все остальное — временно.

Я выпрыгнул из вагона и огляделся: наш поезд стоял на запасном пути и почти вплотную к нему примыкали два автозака. Разглядеть что-либо в деталях не представлялось возможным — нас окружал строй автоматчиков.

На «восьмерку» нас повезли вшестером. Тех, кому повезло меньше, — на соседнюю «туберкулезную» зону № 12. Заболеваемость туберкулезом в белорусских тюрьмах, если хочешь знать, превышает средний показатель по стране в семь раз.

Через несколько минут машина остановилась перед воротами зоны. Показались электрические фонари, похожие на помятые фетровые шляпы, бетонный забор и ощетинившаяся рядами колючей проволоки проходная. «Велкам ту ИК-8», — сказал я про себя и сильнее укутался в свою курточку на рыбьем меху. Все-таки зря я оставил свой пуховик на тюрьме — сейчас бы он очень пригодился.

За воротами нас ждала очередная перекличка: фамилия, год рождения, срок, статья. Темно. Холодно. Сыро. И очень неуютно. Бр-р…

Снова «отстойник» — камера три на три с разбитым окном и инеем на стенах. Так три часа. Зубы на полку, очередной шмон, трижка «под ноль» — welcome to hell, guys.

Ближе к шести рассвело. В зоне подъем.

— Так, осужденные (интересно, почему ударение на первый слог?), — придурковатый, похожий на Винни-Пуха прапорщик открыл дверь «отстойника», — выходим по одному.

Облицованный кафелем коридор. И свет. Солнечный, не электрический. Веки непроизвольно закрыли глаза, отвыкшие за полтора года подвалов от естественного освещения. Так, что у нас здесь?

Цветочные клумбы, огороженные раскрашенными в яркие цвета автомобильными шинами, бронзовый бюст Максима Горького, кирпичные здания 1960-х годов постройки и сотни снующих туда-сюда людей: одни с лопатами, другие с метлами и граблями, третьи с какими-то красными повязками на рукавах… Муравейник людских судеб. Добавь красные флаги, воздушные шарики — и ты на первомайской демонстрации. «Нет, это не Рио-де-Жанейро, — подумал я, — это гораздо хуже».

Подвели к каптерке. Что это? Обычный склад, где каждому из нас выдали положенные алюминиевые кружку, ложку, вафельное полотенце, пожелтевшее от времени постельное белье, матрас, подушку и одеяло, рабочую (не тюремную) робу, кирзовые ботинки и зеленого цвета телогрейку, сшитую из старых солдатских ватных штанов.

Потом был «карантин» — отдельностоящее двухэтажное здание, где всем, с кем мы вместе приехали в зону, предстояло провести ближайшие несколько недель до распределения по отрядам.