Замок Фрюденхольм - Ганс Шерфиг

Судья Сигурд Свенсен — датчанин. Председатель Верховного суда, добровольно взявший на себя защиту датчан, незаконно лишенных свободы, — датчанин. Министр юстиции, выработавший закон о заложниках, — датчанин.

Члены ригсдага, единогласно его принявшие, — избранные народом датчане. Премьер-министр, одобривший арест за два месяца до принятия закона, — датчанин над всеми датчанами.

В стране выходит триста демократических газет. Ни у одной из них не нашлось и слова в защиту заключенных в тюрьму земляков. Три тысячи пасторов выступают с проповедями в церквах, и ни один из них не произнес ни звука о пленниках в Хорсерёде. Профсоюзы пальцем не пошевельнули. Студенты не протестовали. Писатели, художники, ученые, гуманисты, знаменитые и влиятельные, молчали.

Зато литератор Харальд Хори сказал им свое напутственное слово. «Маленькая шайка злопыхателей, выметенная общими нордическими силами, — писал он в газете «Данмаркстиденде». Куда ведет теперь их путь?»

Свет тушили в десять часов. Заложники могли беседовать в темноте своих запертых камер. Могли обсуждать создавшееся положение и гадать о будущем. Могли обдумывать каждый свое. Каждому было о чем подумать. Лагерь в Хорсерёде был только остановкой в пути. Они ждали. Ждали в лесу Северной Зеландии. Вне закона. Охраняемые собаками и часовыми.

66

Якоб Эневольдсен в поте лица работал в своем сарае. В благоухающем дыму жженого желтоглава он занимался непривычным делом. Среди ящиков с яблоками он отделял один от другого тонкие листы бумаги своими грубыми пальцами, привыкшими ворочать кирпичи. Он кряхтел от напряжения и беспрерывно протирал полученные через больничную кассу очки, перевязанные резинкой и веревочкой, как и его трубка. И выдувал удушливый дым в лицо помогавшему ему юноше.

Юноша стоял у верстака и крутил гектограф. Это был Йонни Енсен с кирпичного завода, нетерпеливый Йонни. «А не слишком ли мы осторожны?» — сказал он год назад в доме Якоба Эневольдсена, когда коммунистическая партия еще была легальной и «Арбейдербладет» вынуждена была прибегать к осторожным выражениям. И Оскар и Мартин предупреждали его против поспешных действий.

Теперь ему дали возможность познакомиться с тем, что Якоб более года прятал в таинственном ящике в сарае. Йонни был немного разочарован, увидев там не оружие и взрывчатку, а аппарат для печатания нелегальной литературы.

Жена Якоба прогуливалась перед домом с маленькой собачкой, собирая последние цветы желтоглава у придорожной канавы. Других домов поблизости не было. Вокруг расстилались луга и болота, и она могла обозревать большое пространство и предупредить в случае опасности.

День был ясный, прохладный. Лес за болотом пестрел красными, коричневыми и желтыми красками. Стайка скворцов, совершив упражнения в воздухе, опускалась на кусты в саду Якоба Эневольдсена и с криками взлетала снова. Маленькую собачку скворцы раздражали, она бросилась было к ним и остановилась в смущении, разинув пасть, потому что стайка поднялась в воздух.

Йонни вышел из сарая:

— Мы кончили. Якоб говорит, что ты угостишь нас чашкой кофе.

— Сейчас. Пойдем, Проп, собачка моя! Тебе все равно не поймать скворцов, дурашка! Пойдем, получишь что-то вкусное!

Якоб сложил гектограф и спрятал его, ловко засыпав яблоками, в ящик и поставил на него другие ящики. Отпечатанная газета лежала пачками на верстаке, и оба печатника с профессиональной гордостью взирали на дело своих рук. Теперь уж Йонни должен позаботиться о распространении газеты. Она попадала к людям самыми различными путями. Читатели передавали ее друг другу. Она странствовала из рук в руки, из дома в дом. Тираж местной газеты был невелик. Но читали ее многие. Читали жадно, с благодарностью. Изучали каждую фразу.

Маленькую газетку размножали на гектографе с печатного оригинала, присылаемого из Копенгагена. Она была аккуратно, хорошо и даже красиво отпечатана. Сам доктор Дамсё хвалил ее, хотя сразу же нашел в ней опечатку. Он был постоянным подписчиком. Йоханна приносила ему эту подпольную газету, так же как ранее приносила по воскресеньям «Арбейдербладет». Теперь он не ругался, не вспоминал Финляндию и не жаловался, что газета скучная.

Спасибо, девочка, — говорил он. — В теперешних условиях это просто прекрасная газета. Это Оскар ее делает? Как это ему удается?

— Я не знаю, где Оскар, — говорила Йоханна.

— Нет, конечно, не знаешь. Но все же передавай ему привет. И отдай все это. Я же должен платить за подписку!

Маргрета носила газету старому учителю Тофте, который всегда говорил о свободе слова, свободе совести и силе народного духа, утверждающего свое законное право пользоваться родным датским языком. Обычно он дружески справлялся о Мартине и просил передавать ему привет. Навещала ли она его в Хорсерёде? Ах, нет еще. Конечно, это далекий путь, нужно ночевать в столице, и стоит это дорого. Решение Верховного суда огорчило старого учителя. Он был глубоко потрясен тем, что датские судьи от низшей инстанции и вплоть до Верховного суда обманули доверие народа. Поистине к ним применимы слова псалмопевца:

Суд неправый все законыНаглою пятой попрал,Справедливость свергнул с тронаИ невинных оболгал;Правду в прах поверг святую,Правдой ложь одел, ликуя.Столь жесток и мерзок суд,Даже камни слезы льют.

Учитель Агерлунд получал подпольную газету по почте. Прочитав ее у себя в кабинете, он не передал ее дальше, а тщательно спрятал в потайном месте. Он был коллекционером и предвидел, что эти маленькие подпольные листки с годами станут библиографической редкостью и будут стоить много денег независимо от того, кто выиграет войну.

В вилле Расмуса Ларсена была контора, где отмечались безработные. Они прочли газету, стали ее обсуждать и пытались показать Расмусу, но он отказался даже пальцем до нее дотронуться. Анонимные писаки пытаются толкнуть других на такие действия, за которые сами не хотят нести ни ответственности, ни наказания. Газету не читать, бросить в печку!

— Пусть эти провокаторы сами проворачивают свои дела! — сказал Расмус Ларсен. — Они для нас не существуют! Мы их не знаем! Они для нас — пустое место.

Расмус Ларсен снова стал председателем профсоюза. Конкурентов у него не было. В середине сентября Объединение профсоюзов разослало такое обращение ко всем организациям:

«В свете принятого 22 августа с. г. ригсдагом закона о коммунистической партии президиум Объединения профсоюзов, исходя из интересов всего профсоюзного движения в целом в теперешних серьезных и исключительных условиях, предлагает тем коммунистам, которые еще занимают посты в датских профсоюзах, оставить таковые».

Время, конечно, было тяжелое и мрачное, но не без светлых сторон. Оно принесло и благо: с коммунистами разделались. От них освободились и в фолькетинге, и в местных управлениях, и в профсоюзах. Таким образом, единый датский народ избавился от неприятных элементов.

Как председатель комиссии по социальным делам в местном управлении, Расмус Ларсен упорно отказывался выплачивать Маргрете пособие. Он упрямо стоял на том, что такого рода помощь не входит в сферу деятельности комиссии по социальным делам. Если какие-то другие местные управления выплачивают пособия семьям арестованных коммунистов, то это их дело. Но пока Расмус Ларсен не получил ясного указания от Министерства труда и социальных дел, он не берет на себя ответственность за такие выплаты. Маргрета может избавить себя от необходимости бегать сюда. Да к тому же Маргрета работает и не может требовать, чтобы деньги на нее сыпались со всех сторон.

Маргрета приходила в школу после занятий, мыла полы и лестницы, вытирала парты и столы. Получалось так удачно, что Йоханна работала в молочной утром, а Маргрета в школе — вечером, и они могли по очереди оставаться с детьми.

От голода в Дании никто не умирал, и люди не поступали с ближними бесчеловечно. Енс Ольсен не был злым и жестоким хозяином, он не набавлял цену за квартиру. Отпускал молоко всегда полной мерой, а иногда давал то кочан капусты, то яблок детям. Жена школьного сторожа приглашала выпить кофе. Но Маргрета всегда торопилась домой. Кроме того, в последнее время она не выносила кофе. Ей становилось плохо и рвало от одного запаха цикория. Ее постоянно мучила тошнота и головокружения.

Это не было неожиданностью. Она знала, в чем дело, ведь ей уже приходилось переживать такое состояние. И если она долго не обращалась к доктору Дамсё, так только потому, что он не одобрил бы ее положения. Он был принципиальным противником таких вещей. Она все тянула, но наконец пришла к нему и села в приемной среди других больных.

Люди с распухшими пальцами, с ломотой в костях, ишиасом, сыпью рассказывали друг другу о своих болезнях так, что мороз по коже подирал. Они страдали от всевозможных нарывов, воспалений, удивительных болезней кишок, с упоением описывали свои ощущения и очень хотели втянуть в беседу и Маргрету.