Замок Фрюденхольм - Ганс Шерфиг

— Бог возложил на меня обязанность постоянно напоминать о серьезности момента! Кто научил вас бежать от гнева его? Наказание — любвеобильное объятие господа. Смиритесь же с наказанием божьим!

65

Адвокат Рам был занят предстоящим рассмотрением в Верховном суде дел о лишении свободы коммунистов. Он переписывался с адвокатом Верховного суда, взявшим на себя защиту. Слушание дел ожидалось в ближайшем будущем, с волнением ожидали этого дня и оптимисты и пессимисты. Каково бы ни было решение Верховного суда в каждом отдельном случае, сама процедура имела огромное значение. Точка зрения заключенных, во всяком случае, будет должным образом представлена общественности.

Однажды в сумерки, перед спуском собак, к Мадсу Раму подошел надзиратель. Быстро оглядевшись вокруг, он сказал:

— Тебе просили передать привет и вот это.

Надзиратель исчез.

У Рама в руках был журнал «Юрист». Зачем его прислали? Почему его вручили так таинственно? «Юрист® был почти нацистский журнал и никак не мог встревожить начальника лагеря. Адвокат сунул журнал в карман и отправился ужинать.

За столом он развернул его.

Узники сидели на длинных скамейках без спинок. На столе стояли тарелки с бутербродами и кувшины с молоком. Рам полистал журнал. Ах, вот оно что! Черт возьми! В нацистском журнале красовалась статья самого председателя Верховного суда: «Датский закон против коммунистов». До рассмотрения дела судом, до вынесения приговора председатель Верховного суда уже высказывал свою точку зрения. Он заранее утверждал, что лишение коммунистов свободы законно, что коммунистическая партия — это преступная организация и избранные народом депутаты парламента от этой партии не могут считаться представителями избирателей.

— Такого в истории датского права еще не было, — пробормотал адвокат.

— Что-нибудь захватывающее? — спросил один из товарищей. — Ты даже есть перестал. Очень интересно?

— Да, — ответил Мадс Рам. — Довольно-таки интересно. Я расскажу об этом позже. Извините! — Он встал из-за стола и вышел.

В тот же вечер кое-кто из заключенных услышал по радио, что Верховный суд утвердил все приговоры к лишению свободы.

Суд даже не собрался для рассмотрения дел. Решение вопроса было поручено апелляционной комиссии из трех членов. Верховный суд не интересовался тем, что могут сказать в свою защиту заключенные. Он не побеспокоился и ознакомиться с мнением защитника, которого поставили в известность лишь после окончания дела.

Заключенные случайно услышали свой приговор по радио в последних новостях, перед «Музыкальным коктейлем».

Радио выключили, и сразу стал слышен стук дождя по окнам, шум леса. Слышен был и шум отъезжающего автомобиля. Это инспектор Хеннингсен отправлялся домой, к семье, после трудового дня. Лаяли собаки. Слышался хруст гравия под ногами часовых, ходивших взад и вперед перед бараком.

В этот осенний вечер заключенные почувствовали, что все против них. Они поняли, что объявлены вне закона, что преданы земляками.

— Значит, даже Верховный суд страны не считается с законом и правом, — тихо произнес Магнуссен.

— Да, значит, так.

— А ты-то верил в Верховный суд, — сказал Эрик Хест Раму.

— Да, я верил в Верховный суд. Я ждал соблюдения формальностей и думал, что старики судьи Верховного суда проявят уважение к закону.

— Так думали и мы все, — подтвердил Торбен Магнуссен.

— Не знаю, — начал Эрик Хест. — Я как-то слушал доклад Мадса Рама во Фредериксберге о классовых судах. Это был очень ясный и понятный доклад, и он многому научил меня. Помню, Мадс, ты сказал, что все государственные органы в классовом обществе защищают интересы господствующего класса. И перед судом, одним из важнейших государственных органов, стоит та же задача. Законы в обществе, разделенном на классы, неизбежно являются классовыми законами, и суды — классовыми судами. Так сказал ты тогда. Это было лет пять-шесть назад. Неужели ты думал, что это изменилось?

— Нет. Судопроизводство определяется общественной системой и не может позволить себе быть справедливым. Я это знал, но думал, что высокое собрание — верховное судилище страны — проявит формальное уважение к принципам конституции и сохранит хотя бы видимость гражданских прав, установленных законом.

— Ты проявляешь буржуазную ограниченность, — сказал судостроитель. — Как могли мы ожидать, что классовый суд в решающий момент выступит против требований своего класса? В спокойные времена, когда господствующий класс не чувствует серьезной угрозы, он может позволить себе соблюдать демократические положения конституции. Но когда капитализм борется с загниванием и смертью, суды, конечно, становятся активным орудием капиталистического государства, направленным против рабочего класса. Иначе и быть не может.

— Нет, конечно, — согласился адвокат. — Но я думал, что Верховный суд соблюдет законные формальности. Я ошибся. Верховный суд не уважает закона и права. Мы должны смотреть правде в глаза: все против нас.

— Против нас государственная власть капиталистического общества, — возразил Эрик Хест. — Против нас классовый враг. Удивляться тут нечему!

— Да, — опять согласился Мадс Рам. — Удивляться нечему. Но так странно чувствовать, что мы объявлены вне закона.

— Помнишь, Мадс, — вступил в беседу Мартин Ольсен, — мы говорили об этом в тюрьме Вестре? Ты сказал тогда, что датские судьи самые податливые люди, что с ними легко и приятно иметь дело. Ты был прав. Мы, коммунисты, как правило, всегда правы. Но мы как бы не всегда уверены в своей правоте и удивляемся подтверждениям своей правоты.

— Мы всегда совершаем одну и ту же ошибку, — сказал Рам, — мы слишком хорошо думаем о наших врагах. Мы ждем от них хотя бы элементарной справедливости, а ее у них нет. Мы приписываем им честность, которой они не обладают.

— Я тоже верил в Верховный суд, — сознался Магнуссен. — Нам следовало получше все продумать. Если государственная власть решила бросить коммунистов в тюрьму, Верховный" суд не может их освободить. Если бы судьи судили наперекор властям, их решения не признали бы. Судьи должны быть на стороне властей. Судьи не могут признать власти неправыми, не предавая того общественного порядка, который они призваны охранять. Независимо от того, что гласит закон, любое нарушение закона государственной властью становится законным. В этом исключительном положении задача судей заключается в том, чтобы незаконное сделать законным, что и делает Верховный суд.

— Да, — согласился Мадс Рам, — недостаток коммунистов в их доверчивости. Нам трудно представить себе полную беспринципность. И за эту доверчивость нам приходится платить.

— Полная беспринципность — это фашизм, — заключил Магнуссен. — Это капитализм без демократической лакировки, без каких-либо сдерживающих начал. Не успели мы и оглянуться, как он нас сцапал.

— У нас есть теория, — сказал Мартин Ольсен. — Мы предсказываем, что произойдет, и все же удивляемся, когда это происходит. Как будто мы не вполне верим в свою собственную теорию. Мы доверяем другим. В этом наша ошибка. Сначала мы верили в защитную силу конституции. Потом в независимость судей. Потом в Верховный суд. Мы все время думали, что то, что произошло, не может произойти. У нас есть теория классовой борьбы, и тем не менее мы верим в буржуазную демократию. Вот в чем наша ошибка. Если мы выйдем отсюда живыми, мы больше не будем верить в буржуазную справедливость, честность и демократию. Мы никогда больше не поверим классовому врагу.

— Боюсь, — проговорил Рам, — что те из нас, кто выживет, будут снова и снова совершать все ту же ошибку.

— По соседству со мной, — снова заговорил Мартин Ольсен, — живет старый коммунист Якоб. Какой бы вопрос мы ни обсуждали, он всегда встает и говорит: «Товарищи, мы всегда должны думать о классовой борьбе. Помните, что существуют два антагонистических класса!» Он говорит это во всех случаях и с этих позиций оценивает все происходящее. Нам всегда казалось, что он слишком часто это повторяет, иногда и не к месту. Теперь-то я вижу, что он всегда говорил это к месту. Это то, что мы должны помнить постоянно.

Они помолчали, слушая шум дождя и ветра, тяжелые шаги часовых под окном. Там ходил датчанин в сапогах и шлеме и с пистолетом. Он охранял заложников, которые могли понадобиться немцам. Датчанином был и начальник лагеря, и он, не жалея сил, отравлял жизнь тем, над кем ему была дана власть. Арестовали их тоже датчане. Датчане же и выследили, и зарегистрировали, и выдали их. Мадс Рам думал о тайном отделении Полицейского управления, где датчане составляли картотеки на других датчан, чтобы выдать их врагу.

Судья Сигурд Свенсен — датчанин. Председатель Верховного суда, добровольно взявший на себя защиту датчан, незаконно лишенных свободы, — датчанин. Министр юстиции, выработавший закон о заложниках, — датчанин.