Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

«Кто ты? — спросил я, — Якша — охранитель здешних мест? Небожитель, воплотившийся в человеческую форму? Зачем ты убил моих братьев?»

«Из вас пятерых, — отвечал голос в моем сознании, — я пытался выбрать самого терпеливого и благоразумного. Ты не нарушил запрет брать воду, не обнажил меч в порыве отчаяния. Значит ты, Юдхиштхира, покорил свои страсти. Твои же братья сами пошли навстречу карме».

«Ты знаешь мое имя?» — изумился я.

«Боги знают все, — сказал небожитель, и в его словах мне явственно послышалась усмешка, — мы давно наблюдаем за вами, но в городе вас окружает такое количество челяди, что если бы не изгнание, то мы бы и не встретились. Ответь на мои вопросы, и я оживлю одного из твоих братьев».

И он задал мне первый вопрос: «Кто весомее, чем земля? Что превыше небес?» И, стоя на озаренном солнцем берегу озера, чувствуя, как сердце разрывается от тоски по братьям, я пытался прояснить свой разум. Нет, не судьба трона Хастинапура волновала меня в тот миг, не разбитые надежды на победу над Кауравами. Я исступленно хватался за нелепую надежду воскресить хотя бы одного из убитых. Небожитель терпеливо ждал ответа, и, подумав о Кунти, которая тщетно будет ждать Арджуну и Бхимасену домой, я сказал:

«Мать весомее, чем земля, отец превыше небес.

— Кто друг умирающего?

— Его щедрость.

— Что, смиряя, не ведают печали?

— Гордыню.

— Что отринешь, и станет радостно?

— Вожделение.

— Что есть святыня для брахманов?

— Мудрость.

— Что равняет их с прочими?

— Они смертны.

— Что делает их нечистыми?

— Злые мысли.

— Что есть святыня для кшатриев?

— Доблесть.

— Что равняет их с прочими?

— Они подвержены страху.

— Что делает их нечестивыми?

— Отступничество.

— Когда человек все равно что мертв? Когда государство все равно что мертво?

— Бедный человек все равно что мертв. Государство без царя все равно что мертво.

— Какой человек обладает всеми благами?

— Тот, для кого нет различия между счастьем и горем, радостью и бедой, прошлым и будущим.

— Какова высочайшая дхарма в мире?

— Добросердечие есть высочайшая дхарма в мире».

— Я не знаю, — смущенно улыбнулся Юдхиштхира, — сколько времени продолжалась эта медленная пытка. Я черпал ответы, минуя сознание, из глубин своего разъятого горем сердца. И когда уже не было сил переносить боль и отчаяние, поток вопросов иссяк.

«Вы — странные существа, — сказал голос. — Даже самые мудрые из вас бывают то рассудительны и терпеливы, то тупы и суетны. Зачем твои братья, пренебрегая запретом, рвались к воде, словно хотели взять ее силой? Зачем вы, дваждырожденные, пытаетесь решать судьбу этой земли, обнажив мечи? Почему вы не можете ощутить могучее течение перемен? Ты, Юдхиштхира, должен заставить свое братство ответить на эти вопросы. Лишь тебе это может удастся».

Так говорил небожитель. А я молил его вернуть жизнь моим братьям. «Я не могу оживить их всех, — сказало божество. — Они сами погубили себя нетерпением и неосторожностью. Божественный закон запрещает вмешиваться в карму людей. Все, что происходит с вами — плод ваших собственных деяний, но я оживлю для тебя одного из твоих братьев». И тогда я сказал: «Пусть оживет смуглый, широкогрудый, с пылающим взором Накула». «Но почему Накула? — вновь зазвучал нетелесный голос в моем сознании, — ведь сердцем ты больше всего тяготеешь к Бхимасене, а надежда твоя на победу в войне — доблесть Арджуны. Так зачем оживлять сводного брата, уступающего по силе и Бхиме, и Арджуне?» И тогда я ответил: «У Кунти остался один сын, а у Мадри, безвременно погибшей на погребальном костре моего отца, теперь не осталось потомства. Так пусть возродится один из ее рода. Добросердечие есть высочайшая дхарма дваждырожденного, а не трезвый расчет о пользе, доступный любому».

И тогда небожитель сказал: «Ты выдержал последнее испытание». И оживил всех моих братьев.

Видя его благосклонность к нам, я отважился спросить его: «Кто ты, непобедимый? Может быть, ты — один из праведников, взятых на небо за добродетель? Может быть, ты — владетель молний, предводитель богов Индра или сам трехглазый Шива? Может быть, в нас воплощены частицы твоей небесной души?»

«Я один из тех, кого вы назвали Хранителями мира. Но наши имена вам ничего не скажут, да и какая разница, как называть силы, приходящие на вашу землю с разных кругов Вселенной. Верхние поля закрыты для тех, кто ведет войну. Сосредоточь свои помыслы на делах земли, добейся плодов, и для тебя будет открыто небо. Сегодня я пришел к тебе, чтобы, подвергнув испытанию, решить, достойны ли вы поддержки. Ты выдержал его, в твоем сердце нет зла».

— Все-таки хорошо, что я проявил поспешность и непослушание, устремившись за водой, — рассмеялся Накула. — Если бы бог заставил отвечать на вопросы меня, то наши тела так и остались бы на берегу заповедного озера.

— Не будем омрачать пир рассуждениями о вещах, находящихся за пределами нашего понимания, — сказал Юдхиштхира.

Вновь меж рядами гостей побежали слуги с кувшинами вина, музыканты пробудили задремавшие струны. И мы почти забыли о встающей на нашем пути черной тени. Но ненадолго…

Пир продолжался своим чередом. И тогда кто-то из нас задал Сатьяки вопрос, который, не сомневаюсь, волновал всех присутствующих в зале: «Когда придет войско ядавов?»

— Мы и сами можем сражаться, — сказал Митра, ни к кому особенно не обращаясь. — Но если то, что я слышал об армии Хастинапура — правда, то каждому из нас придется отрубить по сотне вражеских голов прежде, чем силы сравняются. А я не уверен, что, скажем, Муни не утомится махать мечом. К тому же, он вообще не любит убивать, да и не он один. Панчалийцы спят в уютном, безопасно-привычном мраке своих незрячих сердец и вытащить их оттуда будет не легче, чем моллюска из раковины.

— Что, не нравятся панчалийцы? Так других людей почитай на всем свете не осталось… — хохотнул Сатьяки. (Тогда я еще не понял, какой страшной, безысходной истины он коснулся.)

— Увы, Усердно сражающийся, — с несвойственной ему почтительностью заметил Митра, — здесь не Дварака, где в каждом сердце пылает кшатрийская доблесть.

— О да, — невесело усмехнулся Сатьяки, — мои родичи любят сражаться, так любят, что вот-вот пойдут войной друг на друга.

— Раскол у ядавов?

Все, сидевшие вокруг нас, замолчали и обратили к Сатьяки встревоженные лица. На нашем краю стола оборвались все шутки и песни. Мне показалось, что даже огни в светильниках опали и стали чадить. Молодой воин совсем не был польщен таким вниманием. Он замолчал, словно собираясь с силами, и наконец сказал:

— Да уж лучше эту черную весть вы услышите от меня, чем от поглощенного грезами вдохновенного чарана. Черная рука Дурьодханы, похоже, достигла Двараки. Наши — цари Кришна и Баладева — никогда не были тиранами. Над ними есть еще совет старейшин, а те слушают совет своих родичей — воинов и знатных сановников. Раньше два рода ядавов, вришнии и шурасены, владели огромными территориями вокруг Матхуры. Этой столицей правил отец Кунти по имени Шура. Кришне, как и трем старшим Пандавам, он приходится родным дедом. Теперь вришнии ушли в Двараку. По соседству расселились анарты, признавшие Кришну царем.

Но рядом живет многочисленное племя бходжей. Они — наши братья по крови, обычаям, песням. Но именно здесь заговорили о необходимости разорвать союз с Пандавами. Среди них появился предводитель по имени Критаварман, который оспаривает правильность пути, избранного Кришной. Думаю, что он хочет усесться на высокий трон в Двараке. Но с Кришной и Баладевой ему не тягаться, к тому же их поддерживает и весь род вришниев. Вот он и пытается разбить ядавов на части, посеять рознь и недоверие. Нам, дваждырожденным, понятны его замыслы. Но многие сородичи Критавармана поддались его уверениям, что их права ущемлены вришнийцами. А раз так, то каждый настоящий бходжа должен поддержать своего правителя, враждующего с вришнийцами, а кто этого не сделает, тот враг своего народа.

Сатьяки перевел дух и припал к кубку с вином.

— Все же, что позволяет Критаварману надеяться на победу в борьбе с Кришной? — спросил кто-то.

— Без бходжей ядавы станут намного слабее, да и не одни бходжи начинают говорить о том, что неплохо бы отделиться от Двараки, — пояснил Сатьяки, — тогда и дань не надо будет платить и чужие приказания слушать… А вот как они выстоят поодиночке, об этом сейчас никто думать не хочет. Они же вновь впадут в дикость, как лесные племена, затерянные в джунглях. В маленьких царствах приходят в упадок знания и ремесла. Откуда у мелкого властителя средства содержать мудрецов и поэтов? Где возьмутся силы и люди для построек могучих крепостей и плотин? Только воины да пахари останутся на этих островках самовластия! Как долго будут они тешить свою гордость? Мысли их не будут простираться дальше меча и плуга, поскольку на этой земле, куда ни глянь — везде со всех концов другие племена и роды, и даже на небесах другие обычаи…