Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Королёв на содержании у Комитета, к гадалке не ходи, – она вздохнула, – и Саломея Александровна тоже… – на нее повеяло духами женщины, прохладным ароматом лаванды, – но меня это не интересует. Главное, что они не упомянули товарища Котова… – Лада не собиралась ставить под удар любимого человека:
– Он ничего не узнает, – успокоила себя девушка, – в Комитете мне велели вести себя как можно тише. Никаких пресс-конференций или заявлений для печати. Я попрошу вызвать из Парижа товарища де Лу, то есть месье де Лу… – беседуя с Ладой, комитетчик уверенно заявил:
– Он приедет, не волнуйтесь. Судя по фотографиям с парижского фестиваля, по вашим данным… – Ладе пришлось рассказать о встрече на Пер-Лашез, – господин заместитель министра увлекся вами не на шутку. Немудрено… – молодой человек поиграл паркером, – ему за сорок. Опасный возраст, как говорится… – он подмигнул Ладе:
– Вы справитесь. У вас есть опыт отношений с мужчинами средних лет и даже старше… – девушке стало противно, однако она велела себе молчать:
– Другого выбора у меня не было… – она сжала руки в лайковых перчатках, – иначе меня ждали суд и колония за распространение антисоветской литературы… – комитетчик безмятежно улыбался:
– Пять лет, Лада Михайловна, – сообщил он, – но на зоне вам вкатят еще пятерку. Всегда найдется, за что, не сомневайтесь… – он окинул ее откровенным взглядом:
– Девушка вы видная. Королевы барака, что называется, вас в покое не оставят. Либо уляжетесь на нары, под какую-нибудь уголовницу, либо забеременеете от конвоира, чтобы облегчить себе условия содержания… – он сбил пылинку с шелкового галстука, – либо и то, и другое. Но вы выкинете, на зоне редко кто донашивает до срока. Амнистия на вас не распространяется. Вы выйдете на свободу на четвертом десятке, без зубов, с наколками и туберкулезом… – Лада сглотнула:
– Он обещал, что через год я вернусь в СССР. Я сказала товарищу Котову, что могу поехать в командировку, в Берлин или Прагу… – ласковые губы коснулись ее виска, он поцеловал раскрасневшуюся щеку:
– Что делать, Ладушка… – она спряталась в его сильных руках, – ты будешь блистать на заграничных сценах, а я… – он коротко улыбнулся, – сидеть в вечной мерзлоте. Театров в наших местах не заведено, да и не пускают к нам никого с большой земли… – Лада решила, что товарищ Котов занимается исследованиями космоса:
– Понятно, почему он об этом не говорит. Ему запрещено обсуждать работу с посторонними… – до западной будки ей оставался один человек. Лада взглянула на очередь, змеящуюся в противоположном направлении. Восточные немцы удерживали пакеты из магазинов на Кудам:
– Только один юноша с пустыми руками, вернее, с рюкзаком… – приятного вида, невысокий паренек носил темно-синюю, аккуратную рабочую куртку и самодельного вида, грубошерстный шарф. Солнце освещало рыжие пряди, среди коротко стриженых каштановых волос. Лада запахнула свое пальто с медными пуговицами:
– Я оделась во все черное, – поняла девушка, – словно я в трауре… – она щелкнула замочком сумочки:
– Хватит. Сделай свое дело, и возвращайся в Москву. Он… товарищ Котов, сказал, что года через три может оказаться в столице… – Лада решила:
– Я уйду со сцены, из кинематографа. В Средней Азии всегда требуются работники в дома культуры. Узбекский язык я знаю. Ему после Заполярья надо обосноваться в тепле. Он сможет преподавать математику и физику в школе. Совсем как в нашем фильме… – девушка поймала себя на улыбке, – и у нас обязательно появится малыш… – ожидая, пока освободится место у будки, она обернулась.
В конец очереди встал высокий, широкоплечий мужчина, в затрепанном драповом пальто. Шею прикрывал рыбацкий вязаный свитер, на белокурых волосах он носил старое кепи. Лада успела увидеть яркие, голубые глаза:
– Словно летнее небо, – подумала она, – он не восточный немец. Он бедно одет, но он свободный человек… – Саломея Александровна смертно побледнела. Незнакомец смотрел прямо на нее:
– Словно он ее знает, – Лада отчего-то испугалась, – зачем она открывает сумочку…
Сухо затрещали пистолетные выстрелы, по асфальту Чек-Пойнт-Чарли запели пули. Плексиглас будки раскололся, пограничник вскочил с места. Прикрыв голову руками, Лада рухнула под барьер.
Паспорт Зигфрида Верке, силезского немца, родившегося в Бреслау в год начала первой войны, был, по мнению Волка, неуязвимым.
В сорок пятом году герр Верке, освобожденный советскими войсками из хорошо знакомого Максиму концлагеря Плашов, бежал на запад с остальным населением Силезии. В концлагере герр Зигфрид пребывал вовсе не, как бы выразились в СССР, за политику:
– Он торговал наркотиками, спиртом и бензином, – фыркнул собеседник Максима, в польском Вроцлаве, – и поставлял девчонок немецким офицерам. В общем, никакой разницы с его довоенными занятиями… – в социалистической Германии Верке получил новый паспорт в серой обложке, с циркулем и молотом:
– Отсидеть он у коммунистов не успел, – смешливо сказал поляк, – но, думаю, дело было за малым. Однако Зигфрид нарвался на перо, как вы говорите… – в пятидесятом году Верке явился в Бреслау за старыми должками:
– Он на запад собрался, – поляк разлил водку, – не хотел появляться в капиталистической Германии с голым задом… – он мелко рассмеялся, – сто марок, пособие беженцам от социализма, ему бы не помогли… – вместо запада Верке, вернее, его труп, поплыл по Одеру к Балтийскому морю. Поляк поковырялся в крепких зубах:
– Он считал, что приехал собирать должки, однако у нашего Зигфрида имелись и кредиторы… – Волк все понял без дальнейших разъяснений. Поляк шлепнул по столу паспортом Верке:
– Выдан на десять лет, не просрочен, а фото переклеить минутное дело. Пригодился документ, не зря мы его сохранили… – он окинул Волка пристальным взглядом:
– Получается, что на Украине, в лесах, еще кто-то сидит? Не всех Сталин, гореть ему в аду вечно, в расход пустил… – границу Советского Союза Максим перешел именно в Карпатах.
Выбравшись с Урала, он доехал по паспорту Иванова до Москвы. Дорога от Свердловска на запад заняла почти две недели:
– То есть не на запад, а на юг, – поправил себя Волк, – чтобы запутать мусоров и Комитет… – он менял пригородные поезда и автобусы, дремал на жестких полках заплеванных семечками вагонов. Ночью, просыпаясь от пьяных голосов, стука колес на стыках, он сжимал кулаки:
– К колонии Рауля было не подобраться, все вокруг утыкали патрулями. Понятно, что это была ловушка, что нас ждали… – он ворочался, сминая волглую подушку, – Марта настаивала, что в Будапеште Циона встречалась с Максимилианом, что она попала в руки русских случайно. Однако ясно, что она купила себе жизнь и благополучие, предав Валленберга и остальных…
Он вспоминал черное пепелище, на месте избушки Князева, развернутые вокруг армейские палатки. Не желая рисковать арестом, оказавшись в нескольких километрах от скита, Максим взобрался на высокую сосну:
– Но я не знаю, что случилось с Машей, с Иваном Григорьевичем… – за грязным окном тамбура проносилась голая, беззвездная степь, – я понятия не имею, где сейчас Джон… – выкинув «Беломор», он устало опускал голову в руки:
– Я не имею права застревать в России. У меня семья, я должен вернуться к Марте и детям, должен отыскать Машу и Джона… – он надеялся, что его светлость, несмотря на суматоху на перевале, выжил:
– Я его не нашел… – перевал тоже кишел палатками, – но Джон знает русский язык, у него надежные документы. Я говорил ему, куда надо идти в столице… – Максим приехал в Москву, сделав крюк, через Казахстан. По старым адресам, как выражался Волк, герцог не появлялся. Торчать в столице дальше было опасно. Избавившись от паспорта Иванова, получив новые документы, Максим добрался до Карпат:
– Остальное было просто, – заметил он поляку, – знакомцы моих знакомцев, – он имел в виду доктора Судакова и покойную Эстер, – помогли мне, связали с теми, кто еще сидит в горах… – остатки разгромленных Советами бандеровцев бежали на запад, однако по Карпатам бродило несколько, как писали в газетах, недобитых банд. Переход границы, к облегчению Волка, обошелся без пальбы:
– В гэбистов я бы стрелял, – пальцы, невольно, коснулись кармана пальто, – и в мерзавку
