Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте

Облокотившись на исцарапанное пластиковое покрытие стола, Пилото рассказывал им всякие незначительные случаи, короткие истории про порты и корабли, причем говорил очень серьезно и медленно, четко выговаривая слова – как всегда, когда от спиртного у него слегка начинал заплетаться язык.

Танжер временами вдруг начинала смеяться и тогда целовала Пилото, который прерывал свой рассказ, улыбаясь, покачивал головой или с улыбкой же поглядывал на Коя. Пилото, кажется, был в очень хорошем расположении духа, как, впрочем, и Кой; он поглаживал стройную, с изящным изгибом спину Танжер, с наслаждением чувствуя, как прижимается к нему это красивое тело, как ее губы касаются его уха и шеи. Все могло бы вот так и кончиться, и для неудачного предприятия финал был бы совсем неплохой. Бригантину они не нашли, и сейчас конечно же впервые хохотали все вместе во все горло, раскованно, без всяких задних мыслей; и в таком настроении они пили, словно исполняя роли в ритуале, приличиствующем этим обстоятельствам.

– За черепаху, – сказала Танжер.

Она подняла свой стакан, выпила то, что там оставалось, залпом, вместе со льдом, от которого губы ее, прижавшиеся к его губам в долгом поцелуе, стали прохладными. Черепаху они заметили на обратном пути в Картахену, примерно милей южнее острова Паломас, точнее услышали, как что-то бьется на воде.

Танжер спросила, что это за звук, и Кой взял бинокль: морская черепаха, запутавшаяся в рыбацких сетях, изо всех сил пыталась выбраться на волю. Они развернулись к ней кормой и видели ее окровавленный панцирь и ласты, видели, как вытягивает она из воды голову, чтобы глотнуть воздуха, уже явно задыхаясь. В этих водах морские черепахи – большая редкость, а объяснение тому они как раз сейчас и видели. В Средиземном море обычно ставят именно такие, длиной в сотни и сотни метров, нескончаемые сети, с привязанными к ним пластиковыми баллонами вместо буев, и в них попадает все живое, что плавает в море. Черепахе самой никогда не удалось бы освободиться, силы ее кончались, в предсмертном усилии глаза ее судорожно закатывались под морщинистые веки. Даже выбравшись из сети, она не смогла бы выжить из-за истощения и ран, которые она нанесла себе в отчаянных попытках вырваться на волю. Но Кою было все равно. Не сказав ни слова, он в бешенстве схватил нож Пилото, прыгнул в воду и начал кромсать сеть вокруг черепахи. Он полосовал эту сеть, как личного врага, которого ненавидел всеми силами своей души; выскакивал на поверхность, набирал воздуха и снова нырял в розовую от крови воду, снова выныривал и видел вылезающие из орбит глаза черепахи, которые неотрывно на него смотрели. Он резал и резал, поднимаясь из воды, рычал от ярости, снова погружался и снова кромсал. И даже когда черепаха уже оказалась на воле и медленно, едва шевеля ластами, поплыла прочь, он снова и снова нырял и резал сеть, пока рука не онемела. И он поплыл обратно к «Карпанте», предварительно бросив взгляд на черепаху, которая все еще не сводила с него измученных глаз.

Шансов у нее оставалось совсем мало, она полностью истощена, а кровь рано или поздно привлечет какую-нибудь прожорливую акулу. Но все-таки это будет смерть в открытом море, в ее морской вселенной так и умирают, это естественно; а вот умереть, задохнувшись в петлях сплетенной руками человека сетки, унизительно, это была бы жалкая смерть.

В «Обрере» они снова заказали джин, коньяк и пиво, и Танжер снова устроилась рядом, положив ему голову на плечо. Она мурлыкала какую-то песенку, но иногда умолкала, поднимала голову, и он согревал своими губами ее губы, холодные ото льда и пахучие от джина. Никто не упоминал про «Деи Глорию», и все шло как положено, как предписывали обстоятельства и роли, которые они, за исключением, вероятно, Пилото – хотя, возможно, и он, правда не отдавая себе в том отчета, – играли в этом римейке старинного сюжета. Эта сцена была уже сыграна сотни раз, и в наше время, когда люди столько раз видели, как определенного рода достижения развеиваются как дым, проигранная игра действует успокаивающе. За стойкой хозяин заведения, которого Кой знал всю свою жизнь, в неизменном переднике и с сигаретой в зубах, обслуживал постоянных клиентов, красноносых пьяниц с худыми руками, испещренными татуировками; они пили свое вино и коньяк; иногда оборачиваясь к их столику, они заговорщически им улыбались. Это все были старые знакомые Пилото; и хозяин время от времени ставил всем за счет троицы за столиком. Твое здоровье, Пилото, и твоих друзей. Твое, Хинес. Твое, Грамола. Твое, Хакета. Все было просто замечательно, и на душе у Коя царил мир, он отдыхал, играя ту роль, какую ему выпало играть, не хватало только, к величайшему его сожалению, пианино да Лорен Бэколл, которая, искоса поглядывая, пела бы своим глуховатым, чуть хриплым голосом, иногда очень похожим на голос Танжер. Или наоборот. Наконец опьянение достигло той стадии, когда изображение становится черно-белым. В мире написано столько книжек, спето столько песен, снято столько фильмов, что даже пьяный уже не воспринимает мир непосредственно. И Кой все думал, что же чувствовал человек, который впервые выходил в море охотиться на кита, искать сокровища или любил женщину, не прочитав про это ни единой книжки.

С Пилото они распростились у городской стены.

«Карпанту» они полностью привели в порядок, и нынешнюю ночь Пилото собирался провести дома, в рыбацком квартале Санта-Лусия. Они стояли и смотрели, как он неверной походкой идет под пальмами и магнолиями, а потом обернулись и взглянули на порт, там, за морским клубом и рестораном «Маре Нострум», «Феликс фон Лукнер» с ярко освещенной палубой отдавал швартовы, и его огни отражались в черной воде возле пирса. Отдали кормовой конец, и Кой мысленно повторял команды, которые сейчас отдает с мостика лоцман. Лево руля.

Малый вперед. Стоп. Малый назад. Отдать носовой.

Танжер стояла рядом, тоже наблюдала за маневрами большого корабля и вдруг, ни с того ни с сего сказала. Кой, я хочу принять душ. Я хочу раздеться и принять очень горячий душ, чтобы пар стоял такой же густой, как туман в открытом море. Еще хочу, чтобы в этом тумане был ты и чтобы ты ни слова не говорил ни о кораблях, ни о кораблекрушениях… – вообще чтобы ты ни о чем не говорил. Сегодня я выпила столько, что могу отдаться только грубому молчаливому герою, тому, кто возвратился из Трои и чья кожа помнит гарь сожженных городов и морскую соль. Она сказала все это и стала смотреть на него так, как смотрела иногда – молча, серьезно, внимательно – словно выпытывала что-то. Так она смотрела на него своими иссиня-стальными глазами, синева которых от джина стала совсем блестящей и текучей, она приоткрыла рот, словно лед из всех выпитых ею стаканов джина с тоником настолько заморозил ее губы, что только Кой мог согреть их своими губами. Он почесал нос и улыбнулся своей привычной улыбкой, которая придавала ему что-то детское, смягчала резкие черты его лица, делала незаметным его большой нос и почти всегда плохо выбритые щеки. Грубый молчаливый герой, сказала она. На их собственном острове рыцарей и оруженосцев магических слов не произносил никто. Только – я тебя обману или – я тебя предам.

Пусть обман, пусть предательство, но и в этой атмосфере никто не произнес – я тебя люблю. Хотя именно сейчас, когда весь мир стоял как-то не очень прочно, когда алкоголь растекался по жилам с каждым биением сердца, он совсем было решился на эту пошлость. Он уже раскрыл рот, чтобы произнести эти непроизносимые слова. Но она, словно почувствовав, что он собирается сказать, положила пальцы на его губы. Она была совсем близко, сверкающая и текучая синева темных глаз завораживала его, он снова улыбнулся и ничего не сказал. Он целовал эти пальцы. Потом глубоко, словно перед погружением, вдохнул и секунд пять осматривался, после чего взял ее под руку, и они, следуя строго по прямой, пересекли улицу и подошли к дверям пансиона «Картаго». Одна звезда, номера с ванными комнатами и видом на порт. Скидки для офицеров торгового флота.

Было еще темно, когда Кой проснулся. Ее рядом не было. Ему снилась темная пустота, брюхо деревянной кобылы, товарищи, закованные в бронзовые латы, настороженные, ни слова вслух, меч в руке, они проникают в самое сердце спящего города. Кой, тревожась, приподнялся и увидел силуэт Танжер на фоне открытого окна, куда проникал свет фонарей со старинной городской стены и порта. Она курила. Танжер стояла спиной к нему, и видеть этого он не мог, он только чувствовал запах табака Не одеваясь, он встал с постели и встал рядом с нею. Она накинула рубашку Коя, даже не застегнувшись, хотя из открытого окна тянуло прохладой. На шее у нее блестела серебряная цепочка с солдатским жетоном.

– Я думала, ты спишь, – сказала она, не оборачиваясь.

– Я проснулся и увидел, что тебя нет.

Танжер ничего больше не сказала, и он стоял не шевелясь. Просто смотрел на нее. Она выдыхала дым медленно, надолго задерживая его в легких Разгораясь, огонек сигареты освещал ее обкусанные, обломанные ногти. Кой положил руку ей на плечо, и, прежде чем снова затянуться, она коснулась его руки, но рассеянно, так, словно к ней эта рука не имеет никакого отношения.