Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте

На мысу прямой луч маяка прорезал горизонтальную щель в теплой тьме ночи, испещренной капельками дождя. Световой конус, белый, как густой туман на море, выхватывал из темноты раз за разом стройные стволы пальм и их неподвижные, блестящие мокрые листья. Перед тем как направиться к Танжер, Кой еще раз взглянул на Кискороса. Тому удалось добраться до машины, но ключи-то от нее Кой забросил в море, и Кискорос, мокрый и грязный, сел на землю, привалившись спиной к колесу, и молча смотрел на них. С той минуты, когда появилась Танжер, он рта не раскрывал, она тоже не произнесла ни слова, просто глядела на них обоих в полном молчании, не ответила и Кою: еще не совсем придя в себя после драки, он спросил ее, не желает ли она воспользоваться случаем и передать привет Нино Палермо.

Или, добавил он, допросить этого мерзавца. Он так и сказал: «допросить», хотя прекрасно понимал, что сейчас из избитого, измочаленного Кискороса никому и слова не вытянуть. Она ничего не сказала, повернулась и пошла прочь. И после недолгого колебания Кой, бросив последний взгляд на поверженного врага, двинулся вслед за ней.

Он быстро нагнал ее, он был в ярости; и уже не из-за аргентинца, который в конце концов подарил ему возможность сбросить всю накопившуюся горечь, от которой, как от желчи, было мерзко во рту и в желудке, нет, его приводила в бешенство ее манера отворачиваться от реальности, когда это было ей удобно. Мне это, видите ли, не нравится, так что до скорого. Все, что не входило в ее планы – неожиданные обстоятельства, препятствия, угрозы, проявления реального мира, которые она расценивала как помеху своим снам наяву, – все это она не замечала, пропускала мимо ушей, оставляла без внимания, будто бы ничего подобного на свете никогда и не было. Будто бы даже простая предусмотрительность нарушала гармонию, реальность осуществления которой известна была только ей. Эта женщина, мрачно думал он, шагая по песку, защищается от мира тем, что отказывается его видеть. И уж никак не мне упрекать ее за это.

И все-таки, продолжал он размышлять, догоняя ее, никогда в моей идиотской жизни я не видел таких глаз, они видят и вдаль и вглубь, когда она, конечно, этого хочет. Танжер неожиданно остановилась и повернулась к нему в тусклом свете далеких фонарей, и он, пожалуй, чересчур резко схватил ее за руку. Он стоял и смотрел на ее влажные волосы, на блики в ее глазах, на капельки, которые словно добавляли веснушек на ее лице.

– Все это – безумие, – сказал он. – Никогда мы не…

И вдруг он с удивлением увидел: она по-настоящему напугана, ее просто трясет от страха. Дрожали полуоткрытые губы, дрожь пробегала по плечам и рукам. Это он заметил в свете маяка, который в эту секунду скользнул по ним своим белым лучом. Он увидел все сразу, в одно-единственное мгновение; в следующей вспышке маяка стало видно, что мелкий теплый дождичек превратился в настоящий ливень; дождь стекал по ее волосам, по лицу, промочил облепившую тело блузку, и когда Кой, такой же мокрый, уже ни о чем не раздумывая, раскрыл ей свои объятия, она все еще дрожала всем телом. И под теплым ночным дождем это горячее тело, сотрясаемое такой дрожью, будто свет маяка осыпал его колючим снегом, откровенно и естественно прильнуло к нему. Она сделала шаг и прижалась к его груди, Кой мгновение помедлил, не сразу сомкнул руки – не от нерешительности, а от удивления. Потом крепко и нежно обхватил ее и почувствовал, как под мокрой блузкой пульсирует кровь, как дрожит ее сильное стройное тело. Полуоткрытые губы оказались совсем близко, они тоже дрожали, но эту дрожь он успокоил своими губами, и они стали вдруг нежными, мягкими, и тут она сама обхватила его руками, еще теснее прижимаясь к нему, он же приподнял одну руку, и теперь эта крепкая широкая рука поддерживала ее голову, забравшись под волосы, с которых стекала вода, словно именно на нее обрушились все струи ливня, с шумом падавшего на песок. Их губы лихорадочно искали друг друга, словно они жаждали и слияния, и кислорода, и жизни; зубы их стукнулись, языки, нетерпеливо сталкиваясь, пытались проникнуть дальше. Наконец Танжер на мгновение и на несколько сантиметров отклонилась, чтобы вдохнуть воздуха, и он увидел ее глаза совсем рядом – непривычные глаза, с расплывчатым, невидящим взглядом. Потом она устремилась к нему с болезненным стоном, каким стонет раненое животное, когда ему очень больно. А он уверенно ждал, и когда она вернулась в его объятия, обхватил ее руками так крепко, что боялся, как бы не сломать ей что-нибудь; он оторвал ее от земли и не глядя пошел куда-то, пока не понял, что они зашли в море, что с неба сильными, почти жесткими струями низвергается грохочущий ливень, что бухта словно кипит от лопающихся на поверхности воды пузырей. Их тела под насквозь промокшей одеждой яростно искали друг друга, сталкиваясь в крепких объятиях, отчаянные, торопливые поцелуи смешивались с дождевыми струями, с запахом разгоряченной кожи, и вместе с поцелуем она изливала в рот мужчины непрерывную жалобу раненого животного.

С них лила вода, когда они возвращались на «Карпанту», то и дело натыкаясь друг на друга в темноте от неуемного желания быть как можно ближе. На парусник они поднялись в обнимку, целуясь на каждом шагу, и чем ближе были к цели, тем более торопились. За собой они оставляли большие лужи, и Пилото, который курил в темноте, смотрел, как они спустились по трапу и скрылись в кормовой части, где были каюты; возможно, он улыбнулся, когда, заметив огонек его сигареты, они пожелали ему спокойной ночи. По коридорчику они шли так Кой не отрывался от нее, положив руки ей на талию, а она постоянно оборачивалась, чтобы жадно поцеловать его в губы. Он споткнулся об ее босоножку, которую она успела скинуть с ноги, потом о другую, а за порогом каюты Танжер остановилась, прильнула к нему, и они долго обнимались, прижавшись к переборке из древесины теки, снова ища губы друг друга в темноте, на ощупь раздевали один другого: пуговицы, ремень, юбка – уже на полу, расстегнутые джинсы Коя, рука Танжер между его бедер, ее кожа, жаркое тело, белый треугольник, сорванный его рукой, позвякивание солдатского жетона. Мужская сила в полной готовности, первое телесное знакомство, ее улыбка, невероятная нежность и гладкость ее грудей, упругих, устремленных вперед. Мужчина и женщина лицом к лицу, прерывистое дыхание – как вызов. Ее стон облегчения и его рывок вперед, через узкую каюту к койке, остальная мокрая одежда – в разные стороны, на пол, простыни, – мокрые от дождя, принесенного ими сюда, в тысячный раз – желанное соприкосновение тел, глаза – в глаза, взгляд, – поглощенный взглядом другого, сообщническая улыбка. Если кто помешает, убью, подумал Кой. Убью любого. Он уже не чувствовал, где чья кожа, где чья слюна, его плоть – желанная – легко входила в другую плоть, все более влажную и горячую; глубже, очень глубоко, туда, где спрятана разгадка всех тайн, где ход столетий укрыл единственное истинное искушение – смысл таинства смерти и жизни.

Прошло много-много времени, но было еще темно и по палубе стучал дождь, когда Танжер повернулась на бок и зарылась лицом в ямку на его плече, положив руку ему между бедер. Полусонный, он чувствовал, как прижималось к нему обнаженное тело, чувствовал горячую руку там, где была плоть его, отдавшая все, что могла, еще влажная, еще пахнувшая ею.

Они оказались единым целым, словно всю предыдущую жизнь каждый из них только и делал, что искал другого. Как хорошо чувствовать, что тебя хотят, а не только терпят, думал Кой. Как прекрасно было это внезапное, инстинктивное единение, и не нужны были слова, предваряющие то, что и так неизбежно.

Оба прошли свою часть пути навстречу, и никакого ложного стыда. Угадывание призывного «иди ко мне», вслух не произнесенного; это страдание закрытости, тесноты, невыявленности, его естественность, которая этой ночью походила на жестокость – тут оба были равны, им не нужны были предлоги и оправдания. Никаких счетов, недоразумений, условий. Прекрасно, что в конце концов все произошло так, как и должно было произойти.

– Если со мной что-нибудь случится, – внезапно сказала она, – не дай мне умереть в одиночестве.

Она не шевелилась, глаза были устремлены в темноту. Почему-то шум дождя вдруг показался отвратительным. Его счастливую сонливость как рукой сняло, все снова стало горько-сладким. Он чувствовал ее дыхание на своем плече – редкое и горячее.

– Не говори об этом, – шепотом попросил он.

Она тряхнула головой и очень серьезно сказала:

– Я боюсь умереть в темноте и одиночестве.

– Этого и не будет.

– Только так и бывает.

Недвижная рука лежала между его бедрами, лицом она уткнулась ему в плечо, и когда она шептала, губы ее касались его кожи. Ему стало холодно. Ом повернул голову, зарылся лицом в ее мокрые волосы.

Лица ее он не видел, но знал, что сейчас оно такое же, как на фотографии в рамочке. Теперь он был уверен, что у всех женщин когда-то да бывает такое лицо.