Осенний Донжуан - Наталия Гуревич

Накануне Алена по телефону сообщила ему, что прогнала Павчика.

- Я хочу отметить это с тобой, - сказала она.

- Хороший повод, - согласился Нелюбов. - Давай.

Он сразу заподозрил неладное, едва Алена возникла на пороге. Он сто раз видел у женщин такое выражение глаз, у самых разных женщин, у молодых, перезрелых, незамужних, разведенных, давно и прочно мужних, продавщиц, актрис, научных работников, проституток, домоседок... Это выражение робкой надежды, которая сама в себя не верит, но все равно теплится светлячком. “Знал бы – послал подальше,” - подумал Нелюбов. Но откуда было знать, если Алена, старый проверенный друг, никогда, ну ни единого разика, не давала повода усомниться в ее чисто дружеской сдержанности. Когда Нелюбов, можно сказать, не вылезал из ее постели, она и то не позволяла себе глупой бабской надежды, а тут – на тебе, кочка на ровном месте. “Теперь главное – вовремя ее выпроводить, до скандала,” - думал Нелюбов, провожая Алену в кухню.

- Ну, что нового на фондовых рынках? - неторопливо спросил Нелюбов, когда все атрибуты застолья заняли свое место и надо было приниматься за беседу.

Алена кивнула, проигнорировала вопрос и начала издалека, водя пальцем по столу:

- В раннем детстве, лет в шесть, я думала, что в кино все происходит по-настоящему. И для меня одно время было загадкой, как же они выкручиваются, если по плану кто-то должен умереть. А потом я решила, что на роли людей, которые должны умереть, берут тех, кто на самом деле не хочет жить. Дают, например, объявление в газетах: “Кто желает умереть в ближайшее время, обращаться на киностудию”. Когда показывали фильм про войну, я про себя удивлялась: надо же, сколько желающих! Но в общем-то эта мысль не ужасала. Я была совершенно уверена, что человек имеет право распоряжаться своей жизнью,  что человеческое желание вообще священно, и что хорошо, если находятся способы исполнить свое желание и принести этим заодно кому-то пользу.

Она замолчала. Нелюбов поднял наполненную стопку:

- За сбычу мечт!

Они выпили, и Алена поторопилась продолжить:

- Все настолько взаимосвязано в мире, что исполнение одного желания – это длинная цепь сопутствующих ему“хорошо” и “плохо”; от того, что у меня исполнилось желание кому-то становится хорошо, кому-то плохо... Цепочка может быть длинная-длинная, зависит от масштаба желания, но это не важно. Я думаю, что исполняться должны только те желания, от которых всем хорошо. А если кому случится плохо, то заслуженно.

Она опять замолчала, быстро взглянула на Нелюбова и снова вернула взгляд в тарелку с салатиком.

- Отлично! Тогда еще за то, чтоб всем было хорошо! - провозгласил Нелюбов, обновив предварительно содержание алениной стопки.

Алена выпила до дна и заговорила далее, монотонно, увязая в словах:

- Можно считать, что если чье-то желание не выполняется, значит оно либо не было настоящим желанием, либо должно было сделать плохо слишком многим...

- А как же Гитлер с его желанием власти? - пожал плечами Нелюбов.

- Может быть, он вовсе и не желал власти, - ненадолго встрепенулась Алена. - Может, он желал найти женскую преданность, и это было его единственным подлинным желанием, которое, кстати, осуществилось. А власть была запрограммированным жизненным путем, только и всего.

- Разве наш жизненный путь не направляется нашими желаниями? - спросил Нелюбов, а про себя подумал: “Да о чем угодно, лишь бы выражение ее глаз изменилось!”.

- Вовсе нет. Нашими желаниями изменяется предначертанное. Жизненный путь – это воля Творца. А желания человека –  то, что может эту волю корректировать. То есть в человеческих силах вынудить Творца изменить его первоначальные планы относительно данного конкретного человека. Предположим, назначено человеку стать карой небесной, аналогом всемирного потопа, чтобы снести снова неправедное человечество или чтобы увеличить количество праведников... А этот человек желает любви так страстно и неизменно, что в конце концов изменяет не только свою судьбу – судьбу планеты. Кажется, что безумное честолюбие повержено, а на самом деле исполнилось заветное желание. Исполнилось – и спасло всех.

Тон Алены снова сделался однозвучным. Было очевидно, что она “одну ягодку в кузовок кладет, другую примечает, а третья мерещится”. Нелюбов тоже вполне примечал ту другую ягодку, на которую нацелилась Алена, и ему делалось не по себе, когда он мельком представлял себе, что же ей мерещится. Поэтому целью для себя на вечер он поставил не дать Алене отвлечься от кузовка в руках; пусть себе складывает туда одну и ту же ягодку.

- Значит, Гитлер, по-твоему, убивал волею творца, а своею волею он, оказывается, всех спас от потопа. Так, что ли, получается?

Нелюбов надеялся, что Алена начнет еще более пространно объяснять, запутается и забудет, наконец, про желания, но Алена просто сказала:

- Да.

- Хорош творец у тебя получается. Прямо крокодил какой-то. Слава богу, что я атеист, - и он заискивающе хохотнул.

Но Алена не улыбнулась. Тогда Нелюбов подлил ей коньяка и заговорил сам.

- То, что ты говоришь, - это все мистика. Подходит для киносценариев, но к жизни не имеет никакого отношения. Все наши желания обусловлены физиологией – всё! А нашей физиологии хочется поменьше работать и побольше есть. Вот тебе и двигатель прогресса. И не надо этого стесняться: что естественно, то не безобразно.

- Но все-таки человек – существо духовное, - заметила Алена. Ей не хотелось спорить с Нелюбовым, не для споров она к нему пришла, однако утвердившиеся принципы не пропьешь, вот и пришлось заметить. Нехотя.

- Вся человеческая духовность – это готические кружева на фундаменте инстинктов и рефлексов, - уверенно ответил Нелюбов. - Люди себе с жиру напридумали, повесили, как финтифлюшку на грудь и привыкли гордиться. А чем гордиться? Не понимаю. Ходят под стягами да с лозунгами, дескать, мы такие-растакие духовные. А идут-то за жратвой. Чем коммунисты грезили? Чтобы в итоге у всех стало вдоволь жратвы. Чем утешает любая религия? Что когда-нибудь будет тепло, светло и без мух. И народ за эту морковку впахивает. Ладно, кто-то просто впахивает, не сильно вникая, но кто-то же такой Орден Света себе во всю грудь сотворил: где мы и где гориллы?!. В общем, не забивай ты себе голову, давай вот лучше выпьем.

- Давай. А за что?

- Ну, ты предложи.

- Хорошо. Давай за нас.

- Давай.

- Давай совсем за нас.

Алена изо всех сил заставляла себя не отводить взгляд и смотрела на Нелюбова вытаращенными глазами. На поверхности ее светлых, почти бесцветных глаз бушевало грозное цунами бабьего одиночества; волна ходила справа налево и сверху вниз. Алена никак не могла начать говорить, но Нелюбов понимал, что если дать паузе затянуться, то разговоров потом не оберешься. Он накрыл Аленину ладонь своей рукой и сказал: