Судьбы человеческие - Фэй Уэлдон

— Мне неудобно не пригласить его, да и Эдвард будет в восторге…

И Клиффорд сдался, но был очень недоволен. Хоть мне и неприятно, дорогой читатель, но я должна сообщить, что Энджи Уэлбрук, опять находящаяся в Йоханнесбурге по каким-то делам, связанным с искусством, позвонила Клиффорду, чтобы поздравить его с Рождеством. Если бы Клиффорд не настроил себя на необходимость сидеть за одним столом с человеком, когда-то делившем постель с его женой, и быть при этом сдержанным и любезным, то и на звонок Энджи он ответил бы более резко. Но раз уж так вышло, то он и с ней разговаривал довольно дружелюбно, из-за чего она решила в самое ближайшее время прилететь в Великобританию. Она подумала, что после рождения близнецов Клиффорд уже пресытился семейной жизнью — и была недалека от истины.

Джон Лэлли, отец Хелен, художник, совсем не отмечал Рождество. Ему не хотелось его праздновать. Он предпочел бы, чтобы этого праздника вовсе не было. Хотя нельзя сказать, что сейчас он очень раскаивался в том, что плохо обращался со своей женой, когда она была жива, тем не менее, без нее он чувствовал себя очень одиноко. Поэтому он быстро нашел ей замену. Не прошло и года после ее смерти, как он женился на Мэрджори Филд, приятной, образованной, довольно прямой и здравомыслящей студентке Школы Изобразительных Искусств. Она преклонялась перед ним, бегала за ним как собачонка и рада была отказаться от празднования Рождества в этом году и в любом другом, если ему этого хочется. Она занималась переустройством кухни. Днем был звонок из Йоханнесбурга от какой-то женщины, дилера по продаже произведений искусства, и Мэрджори порадовалась за Джона, услышав, что та хочет прилететь и «обсудить с Джоном вопрос о работе».

— Энджи Уэлбрук? — переспросил Джон Лэлли. — Телефонный звонок… Нет, не могу вспомнить! Если ей хочется попусту тратить деньги, чтобы прилететь сюда, когда я стал уже почти собственностью этих дельцов из Леонардос, то это более чем глупо! Ну пусть прилетает!

В этот рождественский день Нелл и Бренда тайком сходили на Дальнюю ферму, и Нелл достала из тайника своего оловянного медвежонка. Нелл открутила его головку, достала изумруд на цепочке и сжала его в руке.

— Думайте обо мне сейчас, где бы вы ни были, — проговорила она вслух, — как я сейчас думаю о вас!

И почти в это же время Отто, но своей скандинавской привычке, встал, чтобы предложить тост, его жена и другие гости тоже встали и подняли бокалы.

— За нашу потерянную малышку Нелл, — произнес Отто, дедушка девочки. — Где бы она сейчас ни была — на земле или на небесах. И, может быть, память о Нелл заставит нас понять, как дороги нам те, кто сейчас с нами — пока они с нами.

Конечно, сегодня, в Рождество, естественно было вспомнить о тех, кто отсутствует или ушел навсегда, поэтому, возможно, это было простое совпадение — и только.

Возвращение Энджи

Мы все уже наслышаны, читатель, о биологических «часах», отсчитывающих для женщины детородный возраст, — в самом деле, по-моему, сейчас об этом говорят даже слишком много, — этим даже нагнетается на женщин какое-то излишнее беспокойство. Доктора покачивают неодобрительно головами, если вам за тридцать, а вы намереваетесь рожать в первый раз, а уж если вам более сорока, то ваше стремление забеременеть вообще воспринимается как нечто предосудительное и безрассудное. Однако, как объяснил мне мой доктор, ученые, которые толкуют о риске поздней первой беременности (а они называют нее «старыми первородящими» уже в том случае, если нам за двадцать пять), все отклонения в развитии плода связывают с возрастом отца или матери. Мне повезло с моим врачом — он сам родился, когда его матери было сорок шесть, — и ни он сам, ни его родители никогда не пожалели об этом. Еще он рассказал мне об одном парижском враче, который после некоторой гормональной поддержки дал возможность родить шестидесятилетней женщине — вот это да, сестры мои! Всегда вы должны решать сами: да или нет! И я даже сочувствую Энджи в ее желании родить ребенка от Клиффорда (только в этом я ей сочувствую — ни в чем другом!). Вот сейчас ей уже сорок, а ребенка все нет, и она, как и другие женщины ее возраста, растерянно чувствует, что время уходит, она не помнит о том парижском докторе и не желает ждать до шестидесяти лет, чтобы заиметь ребенка, покорно благодарю!

Когда Клиффорд вновь сошелся с Хелен, Энджи почувствовала себя глубоко несчастной, порвала отношения со своим полупартнером-полулюбовником Сильвестром и вернулась в Йоханнесбург, собираясь открыть там филиал Леонардос. Она была главным держателем акций компании, и другие директоры не могли ей помешать в этом, хотя не очень доверяли ее вкусу и сомневались, что она, женщина, сможет создать нечто, подобное лондонскому Леонардос. Кроме акций Леонардос, она унаследовала от отца десять золотых приисков и управляла ими, не слишком считаясь с правами чернокожих рабочих. Она была деятельна, уважаема, даже достойна восхищения — но не любима. Она жила в большой роскоши — и очень скучала. Будь она обходительнее и добрее, она, с ее энергией и финансовыми возможностями, могла бы оказать неоценимую услугу культурному миру белых африканцев, пригласив из Европы выдающихся художников, которые могли бы создать там свои школы, и оказать тем самым смягчающее и обогащающее влияние на несколько «кричащее» искусство местных художников. Но Энджи не умела быть обходительной и доброй. Если посетителям художественной галереи не нравились выставленные там произведения искусства, она презирала их вкус, если же посетителям нравилось — она презирала искусство, которое может нравиться толпе, которую она презирала. Она не могла бороться с собой. У нее была тайная любовная связь с ее управляющим — чернокожим африканцем, их отношения тем не менее были ужасны: она презирала его за то, что он боготворил ее, так как не верила, что ее можно боготворить. Чем больше она презирала его, тем больше презирала себя — и наоборот.

Ну вот, теперь мы знаем достаточно об Энджи и можем себе представить, насколько непростые ситуации она сама могла себе создавать.

Энджи было скучно в день Рождества; и когда ей надоело плавать в бассейне, а от ее любимого коньячного напитка с мятой у нее расстроился желудок, это заставило ее вспомнить о своем возрасте. А тут еще какая-то восемнадцатилетняя девчонка осмелилась строить глазки ее чернокожему управляющему, а этот разбойник, Энджи могла бы поклясться в этом, улыбался ей в ответ, сверкая белыми-белыми зубами! О, в такой день, живи Энджи в Древнем Риме, не один раб по ее велению лишился бы головы, а если бы она жила в прошлом веке в южных штатах Америки, она приказала бы бить их смертным боем, не пощадив ни жен, ни детей. А сейчас она решила хоть на ком-нибудь отыграться.