Современный румынский детектив - Штефан Мариан

Я рассчитывал, что джинсовый костюм и небрежный вид делают меня похожим на иностранца. Ученик официанта, которому я сделал заказ, и в самом деле вообразил, что имеет дело с заморским гостем. Но бригадир оказался докой, такого на мякине не проведешь. Он подошел ко мне с насмешливым видом и, криво ухмыляясь, полюбопытствовал:

— Для начала немного икры, мсье? Вероятно, дурацкие шутки были его стихией.

— Не надо икры, мсье, — разочаровал я его. — Я не смогу ее разгрызть.

Он испарился, кипя от возмущения. По — видимому, он решил, что я просто — напросто оболтус, жаждущий сойти за иностранца и поэтому готовый проглотить любую насмешку. В ожидании еды я украдкой поглядывал вокруг, прислушиваясь к болтовне. Две немолодые женщины, прибывшие к нам из северных краев, с удивлением обнаружили, что две чашки кофе стоят десять леев, а не сто, как запросили с них здесь же прошлым вечером. Официант, подавший им счет, был ошеломлен больше, чем они, он готов был рвать волосы на голове от расстройства. Шутка ли сказать, по собственной дурости упустил возможность поживиться! Это, несомненно, был новичок, привыкший обслуживать лесников и охотников в горах. Ему еще не приходилось стоять за стойкой бара, и он в глаза не видел ни моря, ни иностранцев.

Наконец-то и до меня дошла очередь. В тарелке соблазнительно разлегся кусок запеченного сома. Несмотря на все мое предубеждение к рыбе, кушанье оказалось отменным.

Я слопал всю порцию и попросил еще одну. Удостоверившись, что моя особа не вызывает повышенного интереса, я решил мысленно проанализировать ситуацию. Проблема заключалась в том, что нить, которой я уже почти завладел, внезапно оборвалась и кончик ее выскользнул из моих рук. Было совершено три жутких и бессмысленных убийства. Бессмысленных потому, что преступник так и не достиг вожделенной цели и замысел его пошел насмарку. А тот, кому отвели роль жерт — венного агнца, то есть я, вообще остался с носом.

Закурив, я попросил официанта откупорить бутылку пива. Я вступил в хору (румынский танец — хоровод), полный надежд, и честно протанцевал свой круг. Если Серене повезет и она сумеет упорхнуть в дальние страны, я останусь единственным козлом отпущения. Вся история благополучно завершится тем, что меня схватят и осудят. Мной владело одно желание: в случае ареста доказать этим правдолюбцам из милиции, что и я не терял времени даром. И если они воспользуются плодами моего труда, я не буду на них в обиде.

Между тем в этой суете я лишился последнего пристанища — клетки, где меня держала хищница Серена. Надо было срочно найти крышу — ведь я собирался проспать тысячу и одну ночь… Эти печальные размышления прервал официант, который выписывал счет моим соседям по столу.

Последовала необычная реплика. А затем взаимная перепалка.

Наконец дискуссия закончилась. Любитель "дюбоннэ" заплатил сумму, которую ему назвали последней. Возможно, дал и чаевые официанту. К сожалению, иностранцы не поняли, что пробурчал тот им в след:

— Вот болваны! Любая бурда у них за "дюбоннэ" сойдет.

Я попросил этого официанта принести счет и еще четыре бутылки пива, решив прихватить их с собой. Он охотно выполнил мою просьбу именно потому, что продавать пиво "на вынос" им не разрешалось. В его глазах, словно на электронном табло, читалась максимальная сумма чаевых, на которую он рассчитывал, мысленно оценив содержимое моих карманов. Чтобы не разочаровать его, я не дал сверх счета ни гроша.

Мне не хотелось покидать ресторан — среди этих пиратов я чувствовал себя в своей тарелке. Насытиться мне так и не удалось, но я успокоил себя тем, что благоразумный человек не должен вставать из-за стола с полным желудком. Пожалуй, пока меня трудно назвать добропорядочным гражданином, но я мечтаю остепениться. И это уже само по себе отрадно. Хорошо, когда грехи искупаются добрыми делами. Вероятно, люди всегда руководствовались бы только высокими моральными принципами, если бы твердо знали, что добродетель будет вознаграждена, а порок наказан.

Выйдя из ресторана, я вдохнул полной грудью морозный воздух, к которому примешивался запах подгоревшей пищи.

Чтобы не попасть впросак, я решил сначала позвонить. Падал редкий снежок. С бутылками под мышкой я отправился искать телефон — автомат. Узнал по справочному нужный мне номер, а заодно и как туда добраться. Оказалось — в районе Таборного тракта, рядом с кинотеатром "Фаворит". Бутылки мешали мне. Немыслимо изогнувшись, я торопливо, чтобы не забыть, набрал номер. И пока в трубке раздавались гудки, ухитрился бросить взгляд на часы — шел десятый час. После трех гудков на другом конце провода отозвались:

— Алло!

Было плохо слышно, но в ее голосе угадывалось удивление и любопытство.

Прежде чем она успела поинтересоваться, кто это звонит, я положил трубку на рычаг и вышел из телефонной будки. Стоя на краю тротуара с драгоценной ношей, я пытался делать отчаянные знаки, чтобы привлечь внимание проезжавших мимо. С бутылками под мышкой я походил на Тантала, обреченного на вечные муки жажды. Как нарочно, ни одно такси не останавливалось: либо были уже заняты, либо ехали по заказу.

Наконец один частник смилостивился надо мной. Подрулив к кромке тротуара, он приоткрыл дверцу.

— Куда тебе?

— Таборный тракт. "Фаворит".

— Это тебе обойдется в пятьдесят леев.

Я не издал ни звука — будто язык проглотил.

— Ты слышишь? — Да.

— Хорошо. Чтобы потом не было разговоров. Залезай.

В машине было тепло и уютно, играла музыка, пахло сигаретным дымком. Я удобно устроился рядом с водителем, завернувшись в дубленку по самые брови, и не шевелился. Всю дорогу я хранил молчание. Шофер пребывал в прекрасном расположении духа и что-то насвистывал.

Когда мы приехали, я глянул на спидометр и протянул ему купюру в двадцать пять леев. В эту сумму входили и чаевые, которые я дал бы таксисту.

— Это что?

Не успел он опомниться, как я уже смылся. Водитель опустил окошко и заорал мне вслед:

— Хам!

Я не стал бы оборачиваться, даже если бы он кинулся за мной в погоню.

— Сам не знаю, почему я не сделал из тебя котлету! — вопил он во все горло, чтобы слышали прохожие.

Это было уже слишком. Я выхватил одну бутылку и, размахнувшись, как гранатой, сделал вид, что швыряю в него. Он живо поднял окошко и отъехал. Быстро же испарился его воинственный дух! Недаром в народе говорят, что нет ничего страшнее алкоголя.

Нужная мне улица оказалась отнюдь не рядом "Фаворитом", и еще довольно долго я плутал в поисках дома. В лифте мне попалась какая-то бабулька. Но, по счастью, ее совсем не волновало, к кому я еду, и не возмущала торчащая изо рта зажженная сигарета. Она только собралась завести светский разговор о погоде, как лифт остановился. Бабулька помогла мне выйти, любезно открыв дверь. Я взглядом поблагодарил ее, в ответ она тоже улыбнулась.

На площадке было темно, и мне пришлось шарить по стене в поисках звонка. Хозяйка распахнула дверь, даже не поинтересовавшись, кто это. На ней был скромный байковый халатик. Теплый желтый свет струился по плечам, как лимонадный дождь. Она не могла различить меня в темноте и беспомощно моргала.

Я зажег на площадке свет и улыбнулся.

— Вот так сюрприз! — воскликнула она.

Мокрые от снега волосы свесились мне на глаза, но это не помешало ей узнать меня. Ее лицо озарилось улыбкой, и я успокоился. Мне не впервые приходилось выступать в роли стрекозы(здесь автор обыгрывает знаменитую басню Лафонтена: в румынском языке слово" стрекоза" мужского рода, а" муравей" — женского), поэтому я тотчас же приступил к делу, заговорив шутливо — непринужденным тоном:

— Так уж случилось, что ты единственная муравьишка, с которой я знаком.

— Это больше смахивает на штурм пивной, чем на визит к даме, — с притворным испугом констатировала она, указывая на арсенал у меня в руках.

Свет на площадке потух. В глубине ее квартиры от сквозняка захлопнулась дверь. Внизу, в подъезде, залаяла собака и закричал ребенок: "Не хочу! Не хочу!"

— Может быть, ты впустишь меня?

— Попроси как следует.

— Не могу. Я отморозил ноги.

— Ну тогда проходи, капризная стрекоза, — проговорила она и отступила, давая мне пройти.

Мария Мушат — именно она оказалась моим муравьем — спасителем — обитала в достаточно скромном муравейнике: мебель была старая, обшарпанная, гладкие белые стены завешены иконами. Потемневшие от копоти строгие лики святых взирали на нас с немым укором. Толстые свечи плотно сидели в серебряных подсвечниках. Пахло смесью айвы и воска. Слегка смятое одеяло говорило о том, что хозяйка валялась на неразобранной постели, напоминавшей ложе послушницы.

На секунду у меня возникло ощущение, будто я очутился в монашеской келье. Однако глаза Марии излучали такое жизнелюбие, что я с радостью убедился в несправедливости своих подозрений. По — видимому, убранство комнаты сохранилось неизменным с тех времен, когда эта женщина после какого-то удара судьбы хотела отрешиться от мирских радостей. Ей это не удалось, боль прошла, и вернулось желание жить.