Дом проблем - Канта Ибрагимов

Осторожно, очень тихо Ваха немного спустился по склону горы, и ему природа представила потрясающую картину.

Берлога к зиме готова. Медведица заранее притащила многомного сучьев, не сухих, а обломленных, с листвой, которая до весны уже не опадет и будет оберегать тепло и уют лежки. Медведица уже внутри, лишь морда и передние лапы наружу. Она отгоняет от входа своего медвежонка двух-трехлетку, по-охотничьи «пестуна». Медвежонок, как и прежде, хочет перезимовать в берлоге вместе с матерью, а медведица гонит его. Пестун не уходит, он боится и не хочет, и не может быть без матери — лезет упрямо в берлогу. Огромная медведица его не пускает, с ревом его отталкивает. И вот, наконец, видя, что молодой по-доброму не понимает, она делает молниеносный выпад. Удар был настолько жестоко-мощным, что довольно крупный медвежонок кубарем покатился на приличное расстояние. Покачиваясь, тяжело встал, отряхнулся, как бы сбрасывая детскость, в последний раз глянул обиженно на берлогу матери, где он родился и провел не одну зиму под теплым боком, и грустно, а потом более грозно, по-хищному рыча, медленно удалился по ущелью вниз, на другую территорию, в иную жизнь. А медведица скрылась в логове, и там, внутри, началось какое-то урчание, уходящее в иною ипостась действие, когда наружу полетели сучья, камни, мох и земля. Медведица словно закапывала себя, уходила все глубже и глубже в расщелину небытия… Зная, что с весною, с теплом и с новым солнцем она встретится вновь со своим медвежонком, да она будет не одна, а с новым потомством.

После этого Ваха поднялся на высокую гору, огляделся вокруг и словно впервые увидел, как со всех сторон небо соприкасается с землей, а внутри этого, вроде бы замкнутого пространства живут люди, звери, леса. Он понял, что ни дед Нажа, ни он не являются целым, а являются маленькими частицами этого огромного мира. А это видение, эта дикая по сути и действию жизнь природы, есть символ и важнейший ключ понимания жизни — где два мира в действительности есть одно. Что каждый здесь — гость, созерцающий вселенную в миниатюре, когда начинаешь осознавать свое скрытое родство с бессмертным. И само бытие превращается в сознательное выражение вечности, а сам этот горный ландшафт — в святилище. И только теперь Ваха стал понимать часто произносимые слова деда Нажи: «И куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха».[150] Аминь.

С севера, с равнин, вместе с суровыми зимними ветрами приходили в горы не менее суровые вести. Россия и Чечня готовились к войне. Не русский и чеченский народы хотели воевать, а, как обычно бывает, власти, что в Москве и Грозном недопонимают друг друга: не слышат и не хотят слушать друг друга; с презрением и некой надменностью относятся друг к другу. И если с природы пример брать — так рассуждает Мастаев, то борющаяся за независимость Чечня считает себя уже взрослым «медвежонком», хочет самостоятельно жить. А Россия — «медведица» — по-своему родное дитятко любит, вроде отпустила восвояси, потом передумала и теперь хочет побить, не для того, чтобы прогнать, а, наоборот, притянуть к себе, мол, навести «конституционный порядок». И такой благодушный Указ президента России уже есть.

По природе, «медвежонок» не прав. Ведь он еще немощен и очень слаб. И вопреки инстинкту жаждет взрослости, риска, быть может, даже гибели, нежели уюта в теплой берлоге. А «медведица» — в корне не права, ибо что ни говори — из двух спорящих виноват сильнейший. И не понимают медведица и медвежонок, что кризис, как зима, пройдет, и вновь они должны жить бок о бок в одном природном ареале, по одним медвежьим законам, уважая и любя друг друга, ибо иначе иные хищники, в том числе и вооруженные алчным азартом оружия охотники их межродовой борьбой воспользуются — истребят. Как не раз в истории живой природы было. Однако как же вновь и вновь учить тому, что уже верно преподавалось и, наверно, было усвоено тысячи раз на протяжении тысячелетий благоразумной глупости человечества?

Вот так, порою вслух, размышлял Ваха Мастаев над сложившейся вокруг Чечни, то есть на юге России, ситуацией. И теперь не то что Кнышев или президент-генерал Чеченской Республики, но даже некоторые односельчане и впрямь считают его дурачком, и не зря он в дурдоме сидел.

Конечно, Вахе обидно. И не может и не должен в доме сидеть, раз беда на родину надвигается. А с другой стороны, что он должен делать? Взять автомат и идти против танка, тем более самолета? А может, взять плакат «Я за мир во всем мире!» и стать в центре Грозного? Тогда его точно дураком назовут. Что делать?

В Грозном Мастаев пару раз был. Жителей почти не видно. А вот молодежь, обросшая, в новой одежде и с новым оружием — автоматами, что выдали в Моздоке, как перед праздником, бравирует. Дело в том, точнее страшная провокация в том, что накануне в Грозный вошла колонна российских танков. И по свидетельству одних, все эти танки были как спичечные коробки подорваны гвардейцами президента, то есть, как их теперь модно стало называть, — чеченскими боевиками. А есть свидетельства, и это очевидно — танки, где-то там же, в Моздоке, были изнутри заминированы и, когда надо, взорваны, так что башни многих на десятки метров взлетали. Теперь перед этой разбитой техникой чеченская молодежь — победители, снимки на память делают.

«Вот это спектакль, — думает Мастаев. — Современный Троянский конь?.. Сумасшедший дом!»

Он не может и не хочет жить в Грозном, уезжает в Макажой, благо теперь с ним здесь мать. А тут в преддверии Нового, 1995 года даже над горами закружили самолеты. В горах не бомбили, но говорят, что равнинные села подверглись авиационным атакам, а в Грозном целые кварталы горят. В такой ситуации Ваха не мог отсиживаться вдалеке, и даже мать его поддержала — единственный сын, да и родина одна. И Ваха с усмешкой думал — брать ли ему старое охотничье ружье, как появился Башлам — президент срочно вызывает.

Только к вечеру Мастаев попал в президентский дворец. Огромное девятиэтажное здание просто кишит вооруженными людьми. В кабинете президента такое же оживление. Сам генерал внешне спокоен, как всегда, чисто выбрит, элегантно одет. Как и прежде, он несколько отстранен, вроде надменен, недоступен. Только бледность осунувшегося лица и покрасневшие глаза выдают его внутреннее напряжение.

Увидев Мастаева, президент-генерал приказным жестом пригласил за собой в небольшую комнату отдыха. Устало сев на диван, он молчаливым жестом указал Вахе на стул. Пока секретарь наливала из термоса уже остывший чай, генерал потирал лоб, как бы от боли, и, едва девушка вышла, он уставился на Ваху, словно гипнотизирует, и вдруг выдал:

— Может, я тебя назначу президентом?

Мастаев опешил. Он долго не понимал — шутка это или всерьез, а потом ответил:

— Президента не назначают, а выбирает народ. (Позже Ваха узнал, что такой же вопрос задавался не только ему.)

— Гм, — кашлянул президент. — Тогда вот поручение — просьба, срочно, лично в руки Кнышева. Без ответа, конкретного ответа президента России не возвращайся. Приказ понял?..

Он тут же при Вахе на документе от руки приписал дату — от 29.12.1994 г., и время — 17 час. 35 мин., а внизу факс — 206–07–17 (прямой московский) и размашисто, почти на пол-листа, расписался.

Это бланк независимой Чеченской Республики. Герб — одинокий волк, и все — по-своему, по-новому, то есть на латинице. А вот сам текст — кириллица. И вроде официально, да уступки налицо:

«Москва. Кремль.

Президенту Б. Ельцину.

Еще раз заявляю и подтверждаю готовность лично возглавить переговоры с российской стороной на уровне Черномыр-дина.[151] Для ведения переговоров на любом другом уровне подготовлены правительственные делегации. Готовы приступить к переговорам.

Запечатывая конверт, Мастаев уже мысленно выбирал маршрут, предполагая, как это будет нелегко. А президент вновь его огорошил: внизу ждет машина с российскими правозащитниками, их довезут до Моздока, а там самолет.

Эта поездка без проволочек, на рассвете — Ваха в Москве. И более того, прямо на военном аэродроме его встречает известный депутат России, выясняется, друг президента Чечни, и отвозит в центр Москвы, прямо во двор Кнышева. Оказывается, и он здесь живет.

В Москве предновогоднее праздничное настроение, ничего не напоминает о войне. Вот только в подъезде Кнышева вместо бабульки-консьержки вооруженная охрана. Позвонили.

— Мастаев? — Ваха слышит голос Митрофана Аполлоновича. — Пусть подождет, я выйду.

Более часа на морозе прождал Ваха, пока не появился Кнышев. В столь короткий срок очень внешне изменившийся — пополнел, холеный стал. А одет! И рядом охранник, иномарка со спецсигналом.

— Ты что спозаранку? — советник даже не поздоровался. — Вновь письмо?.. Ладно, устраивайся в гостиницу, вечером поговорим. Спешу.