Эпицентр - Кирилл Партыка

Я уже не говорю о том, что может расползтись из Зоны. Эпицентра нет, но его творения остались, и не заметно, чтобы они намеревались исчезнуть. Ты здесь все видел, все знаешь. Представь, что оно попрется через открытый периметр во внешний мир. Да еще, не приведи бог, надумает плодиться и множиться! Это же конец света!

— А люди?

— А что люди? Ты про скверного Председателя вспомнил. Да, есть такой. Кстати, ты там аттракционы устраивал, а он готов был тебе помочь. Как думаешь, кто ему велел?… Ты лучше меня знаешь, сколько в Зоне всякой мрази почище Председателя! Их всех что, на вольную волю или по колониям растыкать?! Или под телекамеры — интервью давать?! Но это еще полбеды. Люди в Зоне изменились, и никто точно не знает как. На себя посмотри. Кого мы отсюда выпустим: скрытых монстров; зомби, запрограммированных черт знает на что?! Или еще кого-то похуже?! А где гарантия, что Чума совсем ушла? Что нет в зоне чего-нибудь такого, что затаилось и ждет? Нет, Зона останется Зоной до особого распоряжения. Определенная помощь будет оказываться, совершенно секретно, разумеется, и влиять мы на происходящее здесь будем. Но менять ничего нельзя…

— …пока все не вымрут, — закончил я за него. — А чтобы побыстрее, есть много верных средств. Я бы на вашем месте завез бы сюда для начала отравленную гуманитарную помощь. Вот тогда все останется шито-крыто. Черт с вами, бойтесь огласки и инопланетной заразы, держите взбесившуюся природу в ограде. Но людей-то надо спасать в любом случае.

— Послушай, — сказал Монгол устало. — Ты ведь не какой-нибудь вшивый интеллигент. Ты офицер спецслужбы, ты огонь и воду прошел и трубы разных металлов. Что ты тут слюни распускаешь? Ну так вышло, не мы с тобой виноваты. И никто не виноват, что черт знает что из космоса прилетело. Эти люди обречены. Их могла бы уничтожить Чума. Но не уничтожила. Ну пусть поживут еще, как умеют. Никто их не уничтожает. Но и спасать там особенно некого и не для чего.

— Я не только огонь и воду, я и Зону прошел. И, может, именно поэтому перестал людей делить на достойных жизни и не достойных. Это прерогатива Господа Бога. А мы люди. А некоторые даже не люди, а просто выродки. И не им такие решения принимать… Кстати, что будет с Ольгой?

— С Княгиней? — переспросил Монгол, отводя глаза. — Там посмотрим.

Я понял: Княгиня ему больше не нужна в условиях сугубой секретности, соблюдать которую с каждым часом станет все трудней. В голове у меня мелькнул образ летящей под откос легковушки. Видимо, именно этот способ первым пришел на ум Монголу.

Мы стояли молча и смотрели друг на друга. Я продолжал ВЕСТИ Монгола. «Отпускать» его сейчас было ни в коем случае нельзя. Если он очухается и осознает состоявшийся между нами разговор… Автомат висел у меня на плече. Пристрелить своего бывшего шефа мне ничего не стоило. И он этого заслуживал: столько людей погибло по его прямой и косвенной вине! Но по моей прямой и косвенной вине тоже погибло немало людей. Я не мог заставить себя выстрелить в этого типа, который раньше казался мне загадочным, даже внушающим трепет, а сейчас превратился в безвольного мозгляка, марионетку, которую всегда кто-нибудь дергал за ниточки. В данный момент — я. Если разобраться, я ничем не лучше его. Кто-то дергал его за ниточки сверху, он дергал других, тех, кто под ним, включая меня. А я… Я просто взбунтовавшаяся марионетка, сумевшая притвориться кукловодом. Кто дал мне право судить и хладнокровно казнить?! Это совсем не то, что убить в бою…

Но он должен был умереть, если я хочу выжить сам и чтобы выжили Ольга с Профессором, а по большому счету и много других людей.

Молчание затягивалось, я чувствовал: Монгол давно догадался, что подчиняется чужой воле, и силился освободиться. Но не мог.

…Это, конечно, могло и не сработать. Я не знал как следует своих возможностей, да и не хотел воздействовать одним внушением. Я «удерживал» Монгола, но не давил слишком сильно. Мне казалось, что его гнилое нутро и мой пресс уравновешивают друг друга, возвращая Монгола к нормальному человеческому состоянию, когда белое — это белое, а черное — черное, когда человек способен судить себя.

Я сконцентрировался и представил Монгола таким, каким он был на самом деле: беспринципного убийцу, хитрого, изворотливого, но страшно одинокого и никому на свете не нужного, которого тоже пустят в расход, когда в нем отпадет надобность, и ни одна живая душа не пожалеет о нем. Я представил весь его страх, который он профессионально прятал и который выползал наружу лишь по ночам, как скользкая холодная змея, норовящая ужалить в самое сердце. Я представил его тоску и понимание того, что будущего у него нет, как и у других таких же, бестрепетно творящих зло по чужой воле и чужой пользы ради. Я выволок наружу все его ничтожество, скудость и убогость его души, которой, по сути, давно уже не осталось, а ее место заняли профессиональный цинизм и ледяная конъюнктура, вымораживающая изнутри. Я вообразил ужасающую депрессию, которую должен ощутить человек, осознавший все это. И нарисовал единственный выход, который еще мог оказаться хоть в какой-то мере достойным. Потом я безжалостно, как клинок десантного ножа, вогнал все это в сознание Монгола.

Он переменился в лице. Щеки его вдруг обвисли, веки набрякли и опустились, лицо пошло морщинами. В одно мгновение он состарился на десять лет. То, что я успел заметить в его глазах, я не забуду никогда. Но и вспоминать об этом мне не хочется. У человека не должно быть таких глаз.

Я повернулся и зашагал к вертолетам, оставляя Монгола под стеной цеха. Он мог выстрелить мне в спину, потому что я больше не ВЕЛ его. Он мог отдать по рации команду своим головорезам прикончить нас троих на месте. Или догнать меня и что-то сказать. Если бы нашел что. Я рисковал, делая ставку на то, что не все человеческое умерло в нем. Если это не так…

Позади грохнул выстрел. Я не обернулся. Я почувствовал, как тает во мне ощущение живого, оставленного за спиной, сменяясь знакомым послесмертным «фоном».

На ходу я подумал о том, что Зло в Эпицентре оказалось случайным, по существу даже вовсе не злом, а роковым недоразумением вселенского масштаба. Не оттого ли справиться с ним оказалось так легко? Сердце ада, распространившегося по земле, находилось вовсе не в Зоне. И даже не за ее пределами. Эпицентр Зла таился в нас самих, хоть мы в большинстве даже не подозревали об этом. Ведь это благодаря нам, всем и каждому, на вершину карабкались и успешно взбирались человекоподобные монстры, для которых Зона стала лишь потенциальным источником чудо-энергии. А люди — расходным материалом. И не только в Зоне. Везде и всегда. Это благодаря нам, всем и каждому, чума нечеловеческого скотства захлестнула страну и прорвалась в Зоне, как фурункул гноем.

Но я понимал, что с этим Эпицентром Зла, возможно, не справиться никому и никогда. От бессилия я подумал, что выход, предложенный Монголу, вполне мог бы подойти и для меня. Но в этот момент показались вертолеты, и мне стало не до размышлений.

Бойцы слышали выстрел и сейчас настороженно смотрели на меня, держа оружие на изготовку. В стороне застыли Ольга и Профессор. Я приближался нарочито неторопливо, вразвалку.

— Где он? — крикнул мне командир спецназовцев. Я ухмыльнулся.

— По нужде задержался.

Я тянул время, стараясь подойти как можно ближе. Кто знает, на каком расстоянии мои способности ослабевают? Командир передернул затвор пулемета.

— Стоять! — Он сделал знак бойцу проверить, что там с Монголом. Двое других направили стволы на моих спутников.

Я подавил в себе злость. Я мог устроить им перестрелку в духе Дикого Запада, последнюю для них. Наверно, было бы поделом. Эти ребята, правящие свою полулегальную службу, в крови с головы до ног. Иначе и быть не могло, учитывая, как и какие задачи они выполняли. Но я просто приковал их к месту. Они застыли, словно восковые фигуры в музее.

Загудел двигатель малого вертолета, его двухлопастный винт провернулся. Я мысленно проник в кабины обеих машин и обездвижил пилотов. Потом подошел к командиру, сдернул с его плеча ремень ручного пулемета, прицелился и нажал на спусковой крючок. Когда сороказарядный рожок опустел, задний винт большого вертолета превратился в свисающие обломки. Ольга и Профессор смотрели на меня во все глаза, не говоря ни слова. Иногда они косились на застывших солдат, и тогда на Ольгином лице мелькала тень испуга.

Я отбросил пулемет, забрался в кабину подбитого вертолета и для верности разнес из своего «калаша» панель управления, особенно радио. Пилот в своем кресле не пошевелился. Но он был жив, зрачки его блуждали, а уголки рта едва заметно подергивались, будто он готовился захохотать. Выбравшись обратно, я собрал передатчики спецназовцев и сложил их в рюкзак.

В этот самый момент грянула короткая очередь. Я обернулся, вскидывая автомат.