Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

Лемке удивленно приподнял брови, как-то страдальчески морщась.

- Господин лейтенант, я бы не делал этого, - тихо, чтобы не слышали остальные, произнес Густав.

- Вы что, унтер-офицер, стали бабой? - огрызнулся Кениг. - Переводите, Лемке!

Когда Лемке, с трудом подбирая и коверкая русские слова, объяснил морякам это, низенький криво усмехнулся, а высокий как бы заколебался и что-то спросил.

- Он думает, что мы обманем, - перевел Лемке.

- Это мое слово, - раздувая ноздри, ответил Кениг.

Высокий помолчал и кивнул.

- Дайте ему русскую винтовку, - сказал Кениг. - Пусть заколет штыком. Вы увидите, какие это скоты.

Солдаты принесли винтовку. Моряк едва держался на ногах, и винтовка качалась в его руках. Он быстро заговорил.

- Прощаются, - объяснил Лемке.

И вдруг моряк, что-то крикнув, прыгнул к лейтенанту. Трехгранный штык с размаху вошел до упора в живот Кенига. И тут же автоматные очереди свалили обоих моряков.

Кениг закричал глухо, по-звериному, царапая пальцами ствол винтовки. Кто-то из солдат выдернул штык.

- Мой бог! - пролепетал тихо Лемке, глядя на дрыгающиеся в агонии ноги лейтенанта.

А по дороге, обтекая холм, с грохотом и лязгом гусениц катились танки, ехали грузовики. И начало этой колонны уже скрылось в дыму, заслонившем Киев.

XVIII

Заняв Киев, немцы стали подтягивать и тыловые части. Эшелон, где были вагоны с арестантами, прибыл к вечеру. Ночью их не тревожили, а утром открыли двери.

- Вольков! - крикнул охранник. - Los!

Волков протиснулся меж арестантов и спрыгнул на землю.

Охранник молча снова задвинул дверь. Вокзал был разрушен, но уцелела его центральная часть. Там развевался красный флаг с белым пятном и черной свастикой. На перроне грудами лежало брошенное имущество, ветер гонял мусор и листочки железнодорожных документов. Охранник повел Волкова к зданию вокзала. У двери с лопнувшей табличкой "Начальник перевозок" ходил часовой.

В кабинете за столом по-хозяйски расположился эсэсовец, у него были ясные, какие-то детские глаза, опущенные книзу губы, а на петлицах черного мундира блестели серебряные зигзаги. Тут же находились майор Ганзен и другой офицер, еще совсем юный, в чине лейтенанта, Ганзен оглядел Волкова и бросил на стол папку. Сияя довольной улыбкой, он проговорил:

- Не ожидали еще раз увидеть меня, Волков? Когда мне сообщили, что в деле русского заключенного упоминают мое имя, то я поспешил сюда. Не мог отказать себе в удовольствии...

Эсэсовец внимательно приглядывался к Волкову, точно искал ответную улыбку на его лице. А у Волкова была такая горечь на душе, что их веселость казалась дикой, неестественной.

- Судьба благоволит вам. А лейтенант Мюллер позаботится о дальнейшем, говорил майор, передавая папку лейтенанту.

Лейтенант вытянулся, щелкнул каблуками. Лицо его с брезгливо изломанными губами стало неподвижно-почтительным. Но и в этой почтительности сквозила самодовольная гордость юнца. Волкову неожиданно припомнился увиденный как-то через окно тюрьмы цыпленок: он ходил вразвалку, топорщил перышки, явно представляя себя большим и значительным, но потом проехал грузовик, и от цыпленка осталось на дороге лишь желтое пятнышко, а затем дождь смыл и его.

"Наверное, все мы в большей или меньшей мере бываем такими, когда сопутствует удача, - пронеслось в голове. - Любопытна, однако, жизнь, если глядеть на нее со стороны. Но почему со стороны? Что-то я еще должен сделать... Да, попытаться бежать".

- Хорошо, - сказал Ганзен, как бы подводя итог разговора, и лейтенант Мюллер открыл дверь.

За вокзалом стояли две легковые машины. Волков увидел, что на заднем сиденье одной из них пригнулся какой-то человек, пряча лицо.

- Нет, Волков, сюда, - быстро сказал лейтенант, указывая на другую машину. - Вы поедете со мной.

Город точно вымер. Редкие прохожие жались к стенам домов, на перекрестках стояли бронетранспортеры или танки с закрытыми люками. Где-то далеко слышалась перестрелка. Но чем ближе подъезжали к центру города, тем чаще встречались люди. Машина обогнала колонну пленных. Запыленные, усталые лица, грязные бинты. И в неторопливости, с которой шли пленные, была горькая обреченность. Их охраняли автоматчики с черно-рыжими собаками на длинных поводках.

Лейтенант, сидя около Волкова, молчал, изредка поглядывая на него.

"Для чего я им еще нужен? - думал Волков. - Не ради же любопытства этот Ганзен приехал..."

Машина заехала во двор особнячка. Ветки каштанов прикрывали окна, стянутые фигурной железной решеткой.

Натягивая пиджак, из особнячка вышел плотный мужчина с рыхлым, круглым лицом.

- Этот человек будет жить здесь, - не вылезая из машины, сказал ему Мюллер.

- А-а? - удивленно выдавил тот.

- Я приеду еще, Волков, - сказал Мюллер и захлопнул дверцу.

Волков молча разглядывал хозяина особнячка.

- Да-а... Вот как: ни здравствуйте, ни до свидания, - покачал головой тот, когда машина уехала. - Что ж? Моя фамилия Садовский. Заходите в дом, если угодно.

Он извинился за беспорядок, пояснив, что сам тут живет лишь второй день.

"А немцы заняли город вчера", - отметил Волков и спросил:

- Вы киевлянин?

- С двадцатых годов. Працував адвокатом, - вставляя украинское словечко и как бы намекая этим на свое происхождение, ответил Садовский.

В комнатах была резная, старинная мебель, темнели пятна от сорванных картин, валялись на полу стопками книги.

- Поначалу немцы устроились, - говорил адвокат, - но вдруг съехали. Я-то рядом жил. Осмелюсь интересоваться, давно знакомы с этим... лейтенантом?

- Недавно, - усмехнулся Волков.

- Резкий молодой человек. Изволил объявить в моем присутствии, что славянам нельзя доверять, когда я угощал их яблоками. Вот благодарность... Как заметил один умный англичанин, "благодарность человеческая исчезает раньше, чем сумеешь вкусить ее плоды".

Очень резкий... Правда, говорил это по-немецки, думая, что не пойму.

Взгляд глубоко посаженных глаз адвоката был какой-то цепкий и хищный, а речь лилась вкрадчиво, мягко. Должно быть, он еще не знал, как вести себя с этим навязанным ему квартирантом.

- Ну что ж, располагайтесь. Я один, и старый холостяк. Как-то все не удавалось обзавестись. Говорят, женщины бывают легкомысленные и с весомым умом:

легкомысленные принимают любовь за чистую монету, а с весомым умом чистую монету за любовь. Но и те и другие уверены, что всегда правы. Хе-хе...

Он сам засмеялся, потирая веснушчатые, какие-то очень мягкие, точно без костей, руки.

- Любопытная история этого особнячка. До революции в нем жила балерина, пассия губернатора. Потом гетман Скоропадский, так сказать, устраивался, затем...