То «заика», то «золотуха» - AnaVi
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А кого и?.. Куда! — Подначивала брюнета Крис, так и подмечая же: как почти уже и дыбом встают его тёмные волосы; и не только — на его же голове.
— Не боись — я тебе свой пуховик вынесу… — Прошептала ей Ви и хихикнула.
— Не утруждай себя!.. — Смерил её ехидным взглядом Дэмиен, скрипя зубами. — А пуховичок-то всё-таки возьми — вылетать же всё же не так холодно, как больно: из-за порезов от стёкол; и самих же стёкол — в коже! А вот мелкая, не по возрасту, конечно, а значению — полетит, так полетит: целлюлит же свой и заранее сгонять!
— Какой у меня босс, а?.. Завидуй — молча! — Сгримасничала Виолетта.
— Ой, завидую!.. Не представляешь — как и насколько. Повезло, так «повезло»!.. Мне б — такого! Ага!.. До встречи! — И помахала на прощание уже и девушке, икая и давясь смехом про себя, слыша в спину: то ли шипение, то ли уже и опять рычание, а то ли и всё вместе; да и в одной ещё затем и мужской же фразе: «Я всё слышу!..». Но и лишь вновь же закатив на это его «предостережение» глаза, она левым же указательным пальцем нажала на металлическую кнопку слева от лифта и его же металлических створок, на небольшой такой же панели, и, дождавшись сигнала об их открытии по приезду кабины, прошла внутрь неё, тут же отражаясь в больших зеркалах во весь рост и по всем же стенам, благо и не полу с потолком, хотя и как сказать, ведь они были прозрачными и с белой люминесцентной подсветкой, как и по поручням, встроенным в них. И стоило ей лишь нажать на металлическую кнопку уже и внутри, да и первого этажа на панели и чуть больше, чем при вызове, по правой металло-зеркальной стенке кабины, как в поле её же зрения, пусть и чуть так же в отдалении, но и опять же, вновь появилась тёмная фигура мужчины, произносящая лишь только одними своими губами: «И вижу!».
Ц & Н
(«Covёr» — Виа Гра; «AM-A-S» — «Стекло», 2019 г., США, Китай, Режиссёр — М. Найт Шьямалан)
— Вам знакомо — это? — Пробасил сорокалетний мужчина-человек, Дмитрий, как он уже успел до этого и сам представиться, сливаясь во тьме тёмно-серой бетонной камеры с одним лишь окном у потолка: и то — с решёткой! Света было в общем — не так много. Разве — ещё от электрической тёмно-серой же лампы с ядовито-жёлтым светом, что то и дело «ворочалась» на своей пластиковой чёрной ручке-ножке: крутясь между его светло-серым деревянным побитым столом, таким же стулом и лицом, непосредственно, самой девушки, сидевшей перед ним, и кому и был обращён вопрос, слепя и застилая всё какой-то белой желтизной. Сам он был одет — в темно-синюю форму из: пиджака, рубашки, галстука и брюк; на голове же его — была фуражка, а на ногах — чёрные лакированные туфли на небольшом квадратном каблуке. Всё же пространство его смуглого и полного лица, казалось, занимали только: высокий и морщинистый лоб, толстые, обвисшие щёки, нос-картошкой, прорезающий его и девушку же, словно насквозь и «тупым» же ножом, серо-голубые глаза, какими-то и клиньями, не то и гвоздями добивая за ним, чёрные густые брови, «в цвет» же бритых висков, и чёрные же короткие ресницы, укрывающие затем и всё же, как и её же всё наскоро же сооружённый и забитый им же — гроб паники и страха, настоящего ужаса, словно и выжженной чёрной же травой; пока и массивный же угловатый подбородок — сгребал земли, а большие руки — закидывали ею её! Ведь и в который уже раз, но точно и не в первый, он спрашивал её об этом здесь и сейчас, тыкая и стуча своими пальцами-сосиками — по фотографиям в прозрачных файлах, разложенных на его же столе: перед ним и ней. Вот только и свет лампы — сильно бликовал на них: не давая рассмотреть людей на них. Так же, как и не давая рассмотреть предметы и вещи — в белых и прозрачных целлофановых пакетах: что-то было тёмным, тканевым и мутным, а что-то — металлическим и ярким, так и, наоборот же, ещё «блестя» — как в свете софитов, отливая своим серым и не своим красно-чёрным, грязно-кровавым; будто и запёкшаяся кровь! «Стоп!.. Красный? Это что, и правда, «кровь»?.. Но чья и?.. Неужели — моя?!..». Но и смотря же в свой силуэт — девятнадцатилетнего человека и девушки; всматриваясь и в мелкие детали, мелочи, расплывчатые и черты своего же лица, на тех же всё глянцевых карточках, Ксения не видела: ни ран, ни синяков; ни и тем более — порезов с кровью! Только: свои же тёмно-каштановые волосы, чуть ниже ушей, что были растрёпаны и грязные, лицо, когда-то смуглое и полноватое, бледное и сухое, так и словно бы — ещё увядающее и усыхающее, скулы, как и никогда ранее, продирающие кожу щёк, нос — ставший ещё более сгорбленным, увеличившись будто в горбинке, как и ямочка посередине угловатого подбородка — глубже, а узкие губы — истощённей и суше, растресканней из-за постоянных покусываний, тёмно-карие глаза — будто и ещё больше почерневшие, отдав весь свой свет и блеск, разменяв и хрусталики — на полноту и глубину, черноту же зрачков, пока и высокий же лоб — прямо-таки и обтянул кость черепа, а тёмные широкие брови — то и дело хмурились, сводясь на переносице и над ещё и покрасневшими яблоками глаз, с сощуренными и сведёнными между собой распухшими веками с короткими чёрными ресницами. Весь её вид говорил, да и «кричал» — об обезвоживании и сухости; болезненности — всего и сразу. Но и его же и остальных — интересовало иное: совершенно незнакомое ей. Но и, как видно всё, знакомое — ему и им!
