Невеста - Карина Демина

Принесли и мыло, и полотенца, и даже белую длинную рубаху, коротковатую для меня.

Ощущение чистоты пьянило. Или не оно, но хлебный горький квас?

Главное, что мысли невеселые ушли, и стало хорошо. Просто хорошо. Я легла на лавку, собираясь передохнуть, и придремала. Сквозь сон слышала, что меня поднимают, несут, укладывают на что-то мягкое, но колючее, и укрывают.

— Родничок, — Оден рядом, и сейчас, в полусне, я могу его обнять. А он шепчет. — Даже не думай от меня сбежать.

Оден уходит еще до рассвета, оставив, правда, не плащ, но тяжелый тулуп, под которым тепло, и я просыпаюсь. Лежу, слушаю, как шелестят в стогу мыши — у них свежее гнездо в надежном месте, куда не заглядывает кошка. Где-то рядом тяжко вздыхает корова, у которой за ночь прибыло молока…

…покой.

Благодать. Но жажда ее разрушает, и я выбираюсь во двор, к колодцу, к горькой воде, забору и кошке на нем. Она, устроившись на столбике, принялась умываться, стало быть, к гостям.

Надо бы спросить у хозяев, где моя одежда, а то в этой рубашке до середины голени я чувствую себя голой.

— Ты альва? — из колючих кустов крыжовника высовывается вихрастая мальчишечья голова. — Взаправду?

— Наполовину.

— А он — собака? Хочешь? — мне протягивают горсть зеленых ягод, кислых, но все равно вкусных.

Помнится, и сама я чужие сады навещать любила.

— Пес, но так лучше не говорить.

Мальчишка выбрался из кустарника и задал вопрос, ответа на который я и сама не знала:

— А почему вы вместе?

— Так получилось…

Вдруг громко забрехали собаки, впрочем, заткнулись тут же, а мой случайный знакомец дернул за рукав:

— Прячься!

— От кого?

Ответить не успел: на пустую улицу вылетели всадники. С гиканьем, свистом, с хлыстом, что вспарывал воздух, подгоняя лошадей, и без того ошалевших. И те хрипели, били копытами, подымая облачка пыли, а я думала, что бежать — поздно.

Первый из кавалькады, на вороном кишанском жеребце, влетел во двор.

— Эй, хозяева! — его голос мог бы и покойника поднять. Но пес, молодой, породистый, счел, что этого мало. Сунув пальцы в рот, он свистнул да так, что уши заложило.

И жеребец попятился, пошел боком, но был остановлен крепкой рукой.

А всадник заметил меня.

Как-то вот неуютно сразу стало. Пес ухмыльнулся и перекинул хлыст из руки в руку, и длинный измочаленный конец его упал в песок.

— Надо же…

Хлыст шелохнулся и бросился к ногам, не пытаясь ударить, пугая.

Я не побежала.

И псу это не понравилось. Он тронул коня, заставляя подойти ближе… тесня меня к стене дома. А когда отступать мне стало некуда, резко дернул поводья, поднимая жеребца на дыбы. Передо мной мелькнуло вороное брюхо с полосой перевязи, тонкие ноги и круглые копыта с полумесяцами подков. А над самым ухом щелкнул хлыст.

— И как это понимать? — сначала я даже не узнала голос.

Оден.

Он вовремя.

Еще немного и я бы побежала, то-то было бы радости устроить травлю.

Конь опустился на все четыре ноги, и хлыст выпал из руки всадника.

— Эйо, иди сюда.

С превеликим удовольствием.

— Ты цела?

Я кивнула, но Оден не поверил. Он привлек меня к себе и обнюхал, выискивая, должно быть, запах крови. Не ранена. А слабость — это от страха пройдет.

Уже проходит.

— Переоденься, — Оден посторонился, пропуская меня в дом. — И соберись. Мы уезжаем.

Одежду мне вернули, выстиранную настолько, насколько это было возможно, еще влажную, но это мелочи. А рубашку зашили. Я одевалась так поспешно, как могла.

— Имя?

Дверь оставили приоткрытой. Люди были любопытны, я тоже.

— Трайс, господин. Это… это была просто шутка, господин.

Интересно, как далеко она могла зайти? Отчего-то мне и знать-то ответа на этот вопрос не хотелось. Руки дрожали. И ноги. Я села на лавку, пытаясь успокоить себя же: у пса не было причины убивать меня.

А страх… страх это мелочи.

— Ты командуешь?

— Нет, господин.

— Кто?

Оден не повышает голоса, но в этом нет надобности: его слушают.

— Я, господин. Тарум, хожу под гербом Серого Свинца.

— Почему не остановил?

— Так… молодой же, господин. Горячий. Он не хотел дурного. Шутил просто…

— И давно у вас здесь приняты подобные шутки?

Тарум забормотал что-то, явно оправдываясь. Скорее всего он проклинал и того парня на вороном, и собственную невезучесть, и меня заодно… дальше слушать я не стала. Вышла на крыльцо.

Уступили нам того самого кишана, вспененного, нервного, с изодранными боками. Хозяину его достался старостин толстый мерин непонятного окрасу, к седлу явно непривычный. И Оден, глянув на коня, бросил:

— Загонишь — выплатишь в тройном размере.

Никто не осмелился спорить.

Я же провела по мокрой шее жеребца, уговаривая его, что вреда не причиню. И конь поверил. Успокоился, потянулся даже, касаясь теплыми губами ладони, словно извинялся за то, что пугал.

На коня я не злилась.

Не на коня.

Оден с легкостью поднял меня в седло и, подобрав поводья, сам взлетел.

— Все хорошо, родничок?

Не уверена.

Конь идет мягко, Оден держит крепко и еще руку поглаживает, успокаивая.

— Все хорошо. Скоро мы будем дома.

Мы? Он — вероятно, а вот что касается меня…

— Верь мне, пожалуйста.

— Верю, — я опираюсь на него.

Верю. Что мне еще остается делать?

Разве что разглядывать дорогу, пыльную и широкую, которая раскаталась желтой тесьмой по зеленому полотнищу луга. Видны за дымкой поля, совсем уж вдалеке река поблескивает, мутная, как рыбий глаз. Машут крыльями мельницы, пережевывая остатки прошлогоднего зерна: совсем скоро потянутся к ним возы, спеша привезти молодое золото, и будут бросать его в поистершиеся зубы жерновов, заставляя воду ли, ветер ли, но работать.

— Оден, почему они тебя слушают?

Я спрашиваю тихо, но он слышит. И понимает истинную суть моего вопроса. Что будет, если эта пятерка поймет, что Оден — слаб?

Он сильнее любого человека, но… в нем ведь не осталось живого железа.

— Они знают, что я… не совсем здоров. Такое не скроешь, — он цокает языком, поторапливая жеребца, и тот отзывается охотно. — Но я — это не только я. Это еще и род Красного Золота. И Великие дома. И Король. В этом суть, Эйо. Неповиновение мне — это почти то же самое, что неповиновение Королю.

Оден замолчал, но ненадолго.

— Кто-то другой из Высших может оспорить мое решение. Или бросить вызов. Но до подобного доходит редко, всегда проще решить проблему мирным путем.

— То есть ты можешь приказать любому?

— Почти, — он улыбается, мне не надо смотреть на его лицо, чтобы понять — улыбается. — Но есть некоторые правила… скажем так, младшие дома трогать не принято. К примеру, я не буду наказывать того щенка и его командира, который виноват куда больше. Я изложу ситуацию их вожаку, и уже он примет решение. Если же я вмешаюсь напрямую, это подорвет его авторитет. Так не принято поступать.