Приключения сионского мудреца - Саша Саин

У нас появился ещё один новый предмет — фармакология. Лекции читал профессор Ярмольник, маленький, полный, с короткой шеей, седой 60-летний еврей. Он много шутил, живо двигался по сцене, похожий на Карцева. Критиковал гомеопатию за то, что лечат растворами, в которых нет действующего вещества: «Чем выше разведение, тем выше эффект!» — чем, по его мнению, уже давно пользуется советская торговля, разводя молоко, сок, сметану, бензин и всё, что можно развести и продать. На вопрос Пети Мулюкова, полезны ли яблоки при малокровии из-за содержания в них железа, профессор Ярмольник сказал: «Конечно, много яблок есть лучше, чем их вообще не есть, но при недостатке в организме железа надо принимать препараты железа! В яблоках его практически нет, или не в том количестве». — «Я тебе в задницу железный гвоздь забью, если у тебя мало железа», — довольно громко ляпнул Гена Мешков. «Да уж, лучше гвозди глотать, там больше железа, чем в яблоках», — рассмеялся профессор Ярмольник, неправильно поняв злые намерения Гены. «Да ну тебя, Генка! — повёл задницей и плечиками одновременно Петька. — Вечно ты что-нибудь такое как скажешь неприличное, что уши аж вянут!» — но успокоился, когда Генка его приласкал и нежно к себе прижал. «Отстань от Петьки!» — потребовала грозно Аська. «Что, и тебя приласкать?» — предложил ей весело Мешков Генка. «Не связывайся с ним, — посоветовал Асе Петька, — а то он тебе ещё не то скажет».

«Ой, представляете, что Одинаев натворил! — объявила на следующий день Аська. — Он кого-то изнасиловал!». — «Да ну его — дурак какой-то! — возмутился Петя. — Он ко всем приставал». — «Сегодня, — объявил позже он, — всех собирает декан в два часа, чтобы осудить Одинаева». — «Ти зачем это сделиль? — требовал ответа от Одинаева профессор Мулатов, уже хорошо известный своим красноречием на хлопке. — Ти можиш сифилиси забалеть!» — объяснил он Одинаеву, т. к. был профессор не только по крапивнице, но и по гонорее и сифилису. — «Я 30 лет на сифилиси сижу и знаю, чито эти такой! — уверил он всех присутствующих. — Ти насилиешь кикой девушька? Как фамилий? Как, из институт?! Почему не знаю? Она чито руськи? А может, она сифились болель? И ты болеть! Ти пойдёш тюрима и мы тибе вигоним из институт! Кито за то, что Одинаев из институт вигонять, поднять рук! Почему не все поднял рук? Всё равно исключат — иди тюрма!».

Так получилось, что, подучив физику и сдав экзамен даже на четыре, Одинаев ушёл и станет или «бедный колхозник», или зэк. Будет сбивать посылочные ящики или ездить на завод Таджиктекстильмаш, отливать станины для тюрьмы, а сопровождать его буду уже не я, а Бусурманов — главный технолог тюрьмы. Хотел сказать Одинаеву: будешь в тюрьме — передай привет Бусурманову, пусть приходит в пятнадцатый корпус к доценту Грызлову, он его ждёт!

Ещё одним близким к пятнадцатому корпусу предметом была гистология, где мы изучали изменения у грызловских бабулек на уровне клеток под микроскопом. Это всё-таки было лучше и спокойнее. Лекции нам читал профессор Ройтман, тоже, как ни странно, еврей. Он не признавал никаких таблиц. И все ткани, клетки, изменения в них рисовал сам на доске разными цветными мелками. Он был тоже маленький, нетолстый, но тоже лет 60-ти и серьёзный. Он не шутил, он очень серьёзно относился к своему предмету, и поэтому было скучно смотреть на его рисунки. Он очень, чувствовалось, любил все ткани человека, возможно, его предки были портными.

Ещё одна еврейка с фамилией Штейн оказалась в мединституте зав. кафедрой, она читала нам курс биохимии. Химия, которая у нас происходит внутри печени, в тканях, в крови. Как в желудке, кишечнике ферменты умудряются еду советского общепита переварить. Штейн тоже была серьёзной и не шутила. Все химики обычно серьёзные люди и не шутят, кроме химика Нуралиева Сайдуло, который тоже не шутил, когда говорил, что кто не будет знать окисись, закисись, укисись — станет тут же духтуркалон, как Одинаев. Остался ещё Насрединов, которого ко мне почему-то, не сговариваясь с физиком Насрулой Исмаиловичем, прикрепили преподаватели по истории КПСС и по философии. Это тоже были новые предметы второго курса. А в мою задачу и обязанности входило, всего-навсего, объяснить Насрединову законы диалектики — категории: количество и качество; отрицание отрицания; причины и следствия; борьбы и единства противоположностей, т. е. сделать из Насрединова мыслителя, чтобы современный Роден мог с него скульптуру вылепить, так как его соратник — мыслитель Одинаев — ушёл думать в ПЯ-ЯС 3/1 — так именовалось место, где я когда-то работал напротив кибитки. Когда закончился третий семестр и наступила зимняя сессия, то, к моему удивлению, оказалось, что мне не надо сдавать никаких экзаменов. Благодаря моим текущим достижениям по истории КПСС, физиологии, анатомии — мне выставили оценки «отлично» без экзаменов — т. н. «автоматический экзамен». «Вот даёшь! — сказал брат. — Кто мог бы подумать, что ты так будешь учиться!». Я и сам не думал, но мне было как-то всё равно, какие оценки — мне просто было интересно учиться. Но, как оказалось, как Насрулло Исмаилович и биологи меня не забыли, не забыл меня и «Насер» — Насиров, который отправил меня в Госплан за разрешением на поступление в институт. Он был не только зам. декана лечфака, но ещё и анатомом. «Он сказал, что не допустит, чтобы ты был освобождён от экзаменов, — сообщил Петя Мулюков. — Ой, да ты не знаешь, какой он националист противный! Конечно, тебя жалко, ведь ты так хорошо учился полтора года. Ассистент подала списки ему на утверждение, и он тебя не пропустил». — «Я ему сегодня скажу, буду у него, — сказала Хакимова Фатима 38 лет, узбечка из Денау. — Он узбек, я узбек. Я ему мёд отнесу! А ты мне философию объяснишь!». На следующий день в списке освобождения от экзамена по анатомии значилась и моя фамилия. Оказалось, что не только медведи любят мёд, узбеки, оказывается, его любят еще больше. И даже евреи становятся с медом слаще! За моё освобождение от остальных экзаменов мёд не понадобился. У меня оказались длинные каникулы — месяц вместо двух недель, сохранилась повышенная стипендия — 50 рублей вместо 40. Существовала ещё Ленинская стипендия 60 рублей, но для этого надо было или Лениным быть, или из Ленинабада!

Брат тоже не был из Ленинабада, и поэтому горком Партии не утвердил его заместителем прокурора города, но не был против, чтобы он стал прокурором-криминалистом города. Эта должность не считалась партийной, здесь требовался профессионал, а не политик. Брат перестал сам вести уголовные дела, но стал руководить их расследованием, поиском следов, доказательств. На практике он стал и следователем, и оперативником, и прокурором. Ему присвоили звание советника юстиции, что соответствует армейскому подполковнику. Еврей может быть только или «под», или «полу»! Украинец Гаевский у еврея превращается в Полугаевского. Русские — это Серовы, Беловы… Евреи, соответственно: Серенький, Беленький… Не желали Российские регистрационные конторы присваивать евреям полноценные фамилии и имена: Израэль превращали в Сруля, Бениамин становился Беня. Для чего это делалось? Чтобы высмеивать евреев за прозвища, им присвоенные. И сами евреи от своей религиозной неосведомленности поверили, что это еврейские имена, и удивляются, откуда у израильтян такие красивые имена. Эту практику давать евреям оскорбительные прозвища широко применяли все антисемиты, в том числе и фашисты. Евреи в Германии получали фамилии Люгнер — обманщик, Кноблаух — чеснок (его не переносят все немцы, а запах навоза — натур — природа, уважают). Теперь русские страдают оттого, что латыши Шишкина в Siskin (Сиськин), а Пышкина в Piskin (Писькин) превращают. У себя дома мы все «шишки-пышки», в гостях мы всегда «сиськи-письки»! Вот, и у нас в институте проф. Фромкин получил переделанную фамилию от Фромм — верующий, был психоаналитик Фромм, например. Был бы русским, назвали бы Святов, хохлом — Святенко, а так он — Святенький. Но больше всех пострадал интеллигент Опискин, родился бы русским, был бы Сцикунов, а как хохлу — гордое Сцикун присвоили бы!

Прокурор города имел звание старшего советника юстиции, что соответствует полковнику. Он и был как раз из Ленинабада. И всё же, евреи легче приживаются в Средней Азии по сравнению с Украиной, где брат после армии никуда не сумел устроиться на работу.

Отец продолжал трудиться в школе, воспитывать таджикскую молодёжь, вернее, русскую, в Таджикистане. Эта школа была русской. Мать занималась домашним хозяйством, принимала лекарства, иногда приходилось ей об этом, к её неудовольствию, напоминать.

Гистологи учили под микроскопом узнавать по клеткам ткань. Но студенты — находчивый народ и догадались, что «птичку», оказывается, легче узнать именно по заднему месту! Попробуй запомни, как эти клетки в разных органах выглядят, если они все похожи. Попробуй, например, различить клетки сердечной мышцы и мышцы ноги. А вот, если просто взять предметное стекло, где срез этих мышц ещё и окрашен, то гораздо легче сказать, что это сердечная мышца, а это наружная мышца. И каждый из нас, прежде чем рассмотреть ткань под микроскопом, смотрел ее просто невооружённым глазом на свету и вскоре мог точно определить, какой это кусочек «мяса», из какого места. Т. е. мы учились не гистологами быть, а покупателями в мясной лавке! А это и надо будет делать в конце года на экзамене по гистологии, под микроскопом.