Приключения сионского мудреца - Саша Саин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но с помощью русскоязычных соседей и они, в конце концов, загоготали. В то время как все ассистенты и доценты уже практически «катались по полу» со смеху и «рвали пупы» от веселья, Людмила Алексеевна не смеялась — ей было достаточно произведённого эротического эффекта. На этой кафедре было «засилье евреев», кроме самой Мальцевой, как бы сказал украинец. Я их уже знал как пациент, когда в 65-ом году приехал первый раз в Душанбе и работал на заводе бытовых холодильников. Решил обследоваться после сорокакилометровой прогулки в горах, проверить, что с язвой двенадцатиперстной кишки сталось. Лёг на обследование и стационарное лечение на пару недель. В клинике чётко распределены обязанности: ведёт больных больничный ординатор, а консультационные обходы делают ассистенты, доцент и профессор. Больничным ординатором была тонкая, длинная, как аскарида, похожая на «язвенницу» сорокалетняя женщина. Раз в неделю обход делал профессор или доцент. Повезло и мне один раз — обход сделала сама Мальцева. Ей доложили, что у меня рентген не обнаружил язву. «Он астеник», — объявила Мальцева свите из врачей, ассистентов, доцентов и студентов, что означало, что я худой и бледный. Дальше она велела мне больше есть и ещё обвязывать животик шерстяным платком, что считала очень полезным. Делала это, очевидно, из-за своего застарелого радикулита, и ей становилось при этом тепло в животе, и мне того желала. Доценты, ассистенты, врачи и студенты тут же записали это простое, но гениальное средство в свои конспекты и будут отныне всем больным советовать это делать. Нужно только достать оренбургский платок, обвязаться им — и гуляй себе с женщиной, ходи на пляж, купайся, затем можно платок отвязать, выжать от воды, высушить, совершить секс в палатке и выздоровеешь. Затем меня стали «раздавать» студентам, и они один за другим, по три-четыре в день, приходили и меня опрашивали: собирали анамнез, записывали всё в конспекты, простукивали, прослушивали. Один назвался Иосифом — бухарский еврей. Я ему сказал, что тоже хочу поступить в институт. «Ой, только не в медицинский! — сказал он. — Очень тяжело учиться и нудно». Один маленький ассистент-таджик захотел меня продемонстрировать студентам на лекции Мальцевой как образец астеника. Он занимался подготовкой «экспонатов» к лекции профессора. Я согласился и ему сообщил, что хочу учиться в институте. Он на меня скептически посмотрел, как психиатр на психа, который говорит, что сам является главным психиатром мира. Меня вызвали на сцену, и Мальцева описывала студентам таких, как я, а ассистент меня демонстрировал. Глядя на студентов в зале, я себя представлял сидящим в их рядах, но не с голым животом, а в белом халате и шапочке. На кафедре и в клинике выделялся доцент Аронов с «откляченным» задом, как у портного, примеряющего костюм на знатного клиента. Полнеющий или уже располневший в свои 50 с лишним лет, еврей, несмотря на окончание фамилии на «ов». Один раз, кроме Мальцевой, меня посмотрел ассистент, но по важности почти доцент. Маленький, с большим носом, худой, похожий на парикмахера, которому на Украине прохода не давали бы! Услышав, что у меня рентген не подтвердил язвы двенадцатиперстной кишки, произнес русскую мудрость: «От добра добра не ищут!» — и выписал меня, сволочь, не дал отдохнуть после глотания многочисленных зондов. Как говорили русские пациенты: «Абдурахман глотает лагман», — таджикское национальное блюдо с длинной лапшой, имея в виду — резиновый зонд проглотить — что таджикам лагман съесть. И, вот сейчас — через 7 лет, я их всех вновь вижу. Но я уже студент, кем я себя тогда и представлял. Конечно, они меня забыли, вернее, не знали и тогда, зато я их не забыл. Конечно же, в роли учителей они казались более могущественными, чем в роли врачей. Тогда я не чувствовал, что они что-то могут, а сейчас даже очень многое, например, провалить на экзамене. Пропедевтика считается, после анатомии, вторым по значимости методом для «отсеивания» студентов из института. Я быстро научился пользоваться стетоскопом, в том числе, и соседей прослушивать через стенку. А в это время в зоопарке нам подарили сиамскую кошку, взамен дога, но в сто раз меньшую, но не менее злую, кусачую, которую я обозвал Ушастиком за большие и острые торчащие ушки. Я мог её прослушать стетоскопом, чтобы не использовать для этого родных и близких. Хотя её было опасней — при неосторожном приближении головы к её тельцу можно было подвергнуться укусу в нос, например. У нас получилось, как в болгарской сказке про дурака, который корову на базаре обменял на мешок гнилых яблок, хотя нельзя было сказать, что Ушастик был гнилым. Очень даже энергично встречал всех гостей, обнюхивал их, как собака, и обычно, укусив гостя за ногк, убегал, довольный содеянным. У нас не было спокойных, добрых животных. Даже индийские скворцы, или, как таджики называют их, «майнушки», которые, свив себе гнёзда у нас в лоджии, решили, что это мы у них гнездо свили, а не они у нас. Они были крайне недовольны, что мы в их лоджии чай распиваем — мешаем им. На улице, около дома, мы частенько подвергались нападению. Они пикировали на наши головы, стараясь клюнуть и отогнать нас от их дома. Животные, говорят, похожи на своих хозяев, хотя мы и не были хозяевами скворцов.
Простукивать — перкутировать — я быстро научился и даже громко это делал. Видел, как врачи это делают, не все умело, другие вообще не делают. Нашу группу вёл ассистент кафедры — Муминов, чем-то похожий на химика Нуралиева, только в чистом халате и с большой медицинской шапочкой, как топор на конце. Он очень увлекался теоретическими выкладками разных шумов сердца, такими диковинными, как «Шум Флинта», например, и любил «словить», что кто-нибудь не слышал про тот или иной шум в сердце или хрипы, крепитацию в лёгких. Меня оставлял на закуску, если никто не знал чего-то, то я обязательно должен был ответить. Простых вопросов мне не задавал. Кафедра усердствовала в приемах диагностики: осмотр, сбор анамнеза, пальпации, перкусии, аускультации. Как если бы ты оказался на острове, где нет никаких приборов и анализов — только ты и больные с разными болезнями. И с помощью этих методов ты обязан поставить точный диагноз — задача, напоминающая задачу криминалиста. Это мало или совсем не нравилось местным студентам, которые все без исключения хотели резать больных, а не выслушивать их! Они хотели быть хирургами, зарабатывать деньги. Не заплатит больной до операции — можно его, как барана, зарезать.
Одновременно с пропедевтикой внутренних болезней у нас появился и цикл «Общая хирургия». У хирургического корпуса стояло много личных машин врачей, ассистентов, в ординаторской всегда был плов и фрукты — дары природы, а около терапевтического — только две машины: одна — пациента, другая — профессора. Среди хирургов и профессор, и ассистенты — почти все были таджиками или узбеками. Один профессор даже туркменом «умудрился» оказаться! Ну, а зав. кафедрой был уже известный академик — ректор мединститута, который меня сразу опознал — уже при поступлении — и на мандатной комиссии объявил: «Еврэй с Бэрдычиво». Ассистент Малкин еще в горах предупредил: не нарываться на академика, и всё же сам на него нарвался в институтском вестибюле. В институте он меня не узнавал, не ожидал, возможно, что я поступлю или делал вид, что не узнает. Бесстрашный альпинист, штурмующий на Памире пики Ленина и Коммунизма, был перепуган, когда случилось, что и академик его не узнал и спросил зло при всех студентах в вестибюле: «Кито ти такой?!». — «Малкин», — ответил Малкин. «Отикуда ти?!» — спросил его академик. «С анатомии», — промямлил Малкин. «Ти почему такой грязнай? — указал ректор на его мятый халат. — Уходи отисюда!» — заорал он на Малкина, и тот послушно убежал, поджав хвост, как побитая собака.
Год пролетел быстро и интересно. Это был первый год работы с больными, занятий медициной. Не предвидел никаких трудностей на экзамене по «пропедевтике». Опросив, простучав и прослушав контрольного больного в клинике, поставил ему диагноз, назначил лечение, и сама «гроза всех» — Мальцева — сказала: «Отлично». Одна треть курса провалила экзамен, все знали, что Мальцевой второй раз сдать сложнее, чем первый. Она считала, что тот, кто не умеет собрать анамнез у больного и поставить ему диагноз, не должен быть врачом. За следующий экзамен тоже не переживал, хотя здесь были «любимые вопросы» у хирургов — ловушки. Как истинные среднеазиаты, они любили показать свои знания и «незнания» студентов, особенно русскоязычных. Они не забыли своих обид за годы учёбы, унижения, когда их считали дураками и они переписывали лабораторные работы. А теперь они имели возможность показать «кито дурак», задавая, например, вопросы, касающиеся концентрации дезинфекционных растворов, способов мытья рук перед операцией, по Спасокукоцкому, и других методов мытья рук столетней и большей давности. Мне угораздило попасть сдавать узкоглазому туркмену, который оказался даже злее киргиза! Как поётся в «народной» песне, которую я знал с детства, наряду с «в лесу родилась ёлочка»: «Не ходите, бабы, низом — там живут одни киргизы, они злые как собаки, разорвут…». После того, как я ответил на все вопросы по билету, туркмен нанёс решающий точный удар: «Расскажите, что вы знаете о нейрохирурге Бурденко Н. Н.», — спросил он меня, хитровато прищурив и без того прищуренные глазки. Такого вопроса не было в моём билете, но я всё же объяснил, что Бурденко выдающийся русский нейрохирург, рассказал, какие операции он разработал, хотя это не обязан был делать, т. к. нейрохирургия была ещё впереди, на четвёртом курсе. И тут он мне расставил «туркменно-профессорскую» ловушку. Возможно, это и была тема его диссертации?! «Что означает Н. Н.?» — спросил у меня хитровато профессор. Это было, вероятно, для него самого очень сложно в студенческие годы. «Имя отчество», — ответил я ему логично. «Скажите полностью!» — настаивал светило. «Ну, Николай Николаевич, наверное», — неуверенно ответил я. «Ага! — злорадно обрадовался туркмен. — Думаете, если Н. Н., то Николай Николаевич?! Нет! Его отчество — Николай Нилович! — открыл он мне самую большую тайну нейрохирургии и получил право мне сказать: — Идите, очень плохо — не знать таких вещей!». И, заглянув в зачётку, где стояли одни «отлично», с удовольствием мне испортил «картину» — влепил туда «удовлетворительно». «Не хочу вам портить зачётку, — сказал коварный светило, — а так вы „два“ заслужили!». Моя оценка напугала всех, ожидавших за дверьми, в особенности, таджикскую часть студентов. Но как раз им-то и не следовало бояться. Они все без исключения сдали экзамен по общей хирургии, и самой плохой оценкой у них оказалась четвёрка. Они все твёрдо решили стать хирургами, профессорами хирургии, и сами получить возможность задавать такие хитрые вопросы.